— Хорошо. Спасибо, что встретили и подвезли. — Андрей коснулся сенсора, и дверь машины беззвучно скользнула вверх. — Я посмотрю отчет и приму взвешенное решение, — пообещал он.
Дом с первой же минуты вызвал у Земцова чувство пустоты и настороженности.
Он устал. Нервы были измотаны, слишком много событий спрессовалось в краткий промежуток времени, к тому же после долгого перелета вновь дало знать о себе ранение — кружилась голова, участки регенерированной кожи и имплантированных в ходе нескольких операций суставов вновь казались чужими, инородными, колено гнулось с трудом, хотелось вымыться, соскрести с себя несуществующую грязь…
Гулкая, вязкая тишина окружила Андрея.
Прислушиваясь к собственным ощущениям, он вдруг поймал себя на мысли, что не привык быть один.
Одиночество на войне означало гибель близких людей, несостоятельность окружающих тебя боевых систем, и оттого гулкая тишина комнат вызывала приступы полусознательного дискомфорта, какой-то непонятной жути, словно кругом все действительно вымерло, и он остался совершенно один.
Натали…
Имплант в правой височной области судорожно взморгнул индикатором, но ответом послужила лишь гробовая тишь…
Он сел в кресло, осматривая гостиную.
Шикарная меблировка не вызвала у него ровным счетом никаких эмоций.
Единственным, что привлекло пристальное внимание Андрея, был терминал домашней кибернетической системы.
Управляется голосом… — вспомнил он.
— Система, — обратился Земцов к невидимым глазу чутким микрофонам, которые, как он понимал, присутствовали в любом помещении и могли воспринимать даже шепот.
Андрей не ошибся, предположив, что образец его голоса заранее записан на хранителях информации, — высокотехнологичная система отреагировала мгновенно:
— К вашим услугам, хозяин. — Голос домашней кибернетической сети покоробил капитана: в нем отчетливо слышались сухие, едва ли не скрежещущие металлические нотки, словно те, кто записывал аудиоряд, старались подчеркнуть — с тобой разговаривает машина, бездушный, но исполнительный агрегат, дистанцированный от человека непреодолимым барьером чуждости.
Для Андрея это прозвучало, будто издевка. Внезапная тоска, смешанная с горечью, захлестнула рассудок.
— Выключи аудиоряд. Команды будут транслироваться через прямое соединение.
Незримые устройства воспроизведения мгновенно смолкли, но искра импланта тщетно взмаргивала индикатором порта удаленного доступа.
На информационном экране расположенного в гостиной терминала появилась скупая надпись:
«Нейросенсорный контакт невозможен. Отсутствует адекватное программное обеспечение».
Ощущение тоскливого одиночества стало лишь сильнее.
Война. Во всем виновата война, — огрызнулся мысленный голос. — Слишком долго я пробыл среди кибернетических механизмов, одухотворяя их наравне с людьми, измеряя действиями киберсистем души их создателей.
Тоска не проходила. Здравый смысл тонул в ней, сознание, будто издеваясь, рвало из памяти фрагменты боев, подставляя на место Натали этот бездушный дребезжащий металлом голос:
К вашим услугам, хозяин… Ракетные комплексы перезаряжены. Вы изволите выбрать цель?..
Чушь. Бред.
Я одичал на войне, в буквальном смысле, шарахаюсь от людей и жду чего-то сверхъестественного от машин…
Ну, приходи в себя, капитан. Ты дома. Ты богат. Ты выжил…
Проклятие.
Мысли, эмоции — все смешивалось, переходя из одной крайности в другую.
Ощущение глобальной пустоты не отпускало, оно становилось лишь резче, острее.
Я разучился жить вне нейросенсорного контакта, мне нечем заполнить пустоту.
Андрей откровенно не представлял. что следует делать, как жить дальше, чем занять себя, в конце концов?..
Он встал, прошелся по дому, заглядывая в многочисленные комнаты, расположенные на двух этажах, потом вышел в сад, вдохнул пряный вечерний воздух.
Вспоминались запахи десятков иных планет, где к ароматам растительности неизменно примешивались иные флюиды: ноздри Земцова трепетали, он инстинктивно прикрыл глаза в болезненном наваждении, — вот сейчас зашипит пневматикой открывающаяся аппарель, и на него пахнет оружейной смазкой, едким, быстро рассеивающимся запахом, оставшимся от стравленного из вторичного контура системы охлаждения реактора конденсата, затем за спиной послышится присвист работающих сервоприводов, ощутимо дрогнет земля, и в сознание ворвется ее голос:
Я готова, Андрей.
Натали…
Почему ты предала меня в последнем бою? Отчего не позволила отработать механизмам спасательной катапульты? Почему ждала, пока я истеку кровью в блаженном покое?
Ему казалось, что он знает ответ.
Это был последний бой. Она не хотела расстаться с ним, но разве это оправдывало ее поступок?
Навечно остаться вдвоем, сохранить его душу и разум на искусственных нейросетях… — вот что, по мнению Земцова, пыталась совершить Натали, спасавшая его в более критических ситуациях. Андрей отчетливо понимал — если она смогла восстановить вторичные цепи управления, то, значит, в ее силах было катапультировать ложемент или подать сигнал бедствия, но нет… Она поступила ровно наоборот.
Душа болела, изнывала от мыслей, но слово «предательство» не желало приживаться в рассудке.
Я сам виноват в случившемся. Если бы, как положено, в срок подвергал нейромодули частичной стерилизации, то…
…то у тебя не было бы Натали, не дожил бы ты, капитан, до этого злого вечера, не дышал бы сейчас ароматами Элио. Твой обгоревший бронескафандр уже лет десять как врастал бы в землю где-нибудь на безымянной планете, медленно разрушаясь вместе с останками покореженного «Хоплита»…
Земцов открыл глаза.
Ему было невыносимо трудно, но простить Натали он не мог, как не мог с непринужденной легкостью принять новый мир, отрешиться от войны, которая продолжала жить в его рассудке.
Он вернулся в дом, бессмысленно хлопнув тонкой прозрачной дверью, ведущей в сад. Стеклопластик ответил обиженным звенящим звуком.
— Система, голос!
— К вашим услугам, хозяин.
Он знал лишь одно верное средство от тоски: если не можешь справиться с собой, не находишь мира в душе — работай. Работай, чтобы забыться, отодвинуть на второй план глобальные проблемы, заполни рассудок сиюсекундными задачами…
— Всю доступную информацию по деятельности компании «Новый Век» на терминал моего кабинета, — поднимаясь по лестнице, распорядился Земцов. — Далее, полный финансовый отчет по состоянию банковского счета за последние пять лет. И кофе.
— Что-нибудь еще, хозяин? — Бездушное подобострастие голоса буквально бесило Андрея.
— Нет!
Возможно, он действительно спятил.
Иной человек в его ситуации нашел бы способ сбросить напряжение, забыться, абстрагироваться от проблем. Ты выжил, ты богат, независим, ты победил — что еще нужно? Иди к людям, к тем, за кого ты дрался, напейся, в конце концов, вкуси всего, о чем успел позабыть среди тяжких, кровавых военных будней.
Андрей вздрогнул.
От промелькнувших мыслей по коже продрал озноб.
Что он испытывал, представив себя напивающимся до потери сознания?
Внутри работали иные инстинкты. Оказывается, его подсознание давно усвоило, что главной, величайшей ценностью является разум.
Потребность в ежедневном нейросенсорном контакте с киберсистемами не просто изменила его образ мышления… Задумавшись, Земцов внезапно понял: глушить, отравлять нервные ткани, пусть даже самыми дорогими, изысканными напитками, содержащими алкоголь или что похуже, он просто не сможет…
Нужно было выжить, вернуться, чтобы осознать, насколько сильно он изменился, увидеть, что в душе живут свои, сокровенные ценности, а подсознание зиждется на совершенно чуждых для обыкновенного человека инстинктах.
То, что помогало выжить в сотнях боев, теперь оборачивалось ощущением собственной ненормальности.
Так не должно происходить. Я часть этого мира. Я воевал за него.
Еще не выйдя за пределы четырех стен комфортабельного кабинета, Земцов понял, что лжет себе.
Оказывается, его разум приобрел свойство запоминать мельчайшие детали происходящего вокруг — рассудок не мог выйти из привычного ритма миллисекунд, он оценивал происходящее на уровне подсознания, фотографически запоминал увиденное, а затем, едва ли ощущая течение процесса, анализировал весь объем полученной информации, выстраивая четкую картину понимания окружающей послевоенной действительности, где выросло не одно и не два поколения людей, не ведавших войны, людей с иной психологией, другим мировоззрением, для кого он — человек из прошлого, обломок войны, такой же чуждый, непонятный, жутковатый, как установленный на постаменте, снабженный поясняющими табличками выгоревший дотла остов серв-машины.
Понимание пришло, будто вспышка, но Андрей не противился, лишь все острее чувствовал: ему как воздуха не хватает второй составляющей… кибернетической системы.
Словно он потерял половину себя самого.
Наверное, не редкий случай, — подумалось Земцову. — Наверняка психоаналитики могут поставить мне какой-то диагноз.
От такой мысли опять стало неспокойно на душе.
Займись, наконец, делом, — огрызнулось в ответ подсознание.
Приближалась полночь, когда он завершил анализ доступной через компьютерную сеть информации.
Рассудок продолжал работать, как в бою, четко, недвусмысленно трактуя факты, фиксируя выводы, выстраивая цепочки причин и следствий, — оказывается, столкновения с сервомеханизмами Альянса научили его разум не только обработке данных на тактовой частоте боевых сопроцессоров, но и… психологии, ведь каждый бой являлся психологическим поединком с вражеским пилотом или — того хуже — сохранившейся на носителях «Одиночки» матрицей давно погибшего человека.
Для себя Андрей сделал один вывод: мотивация человеческих поступков одинакова, что на войне, что в мирной жизни, но сами действия несут различную степень остроты и свободы проявления движущих чувств.