Сергей Дягилев был близок с семьей Натали. Его поддерживал великий князь Павел, самый могущественный из его меценатов, и он был другом сводной сестры Натали, великой княгини Марии. Он всегда был другом их дома. Шиншилла, так прозвали его друзья за прядь седых волос в пышной шевелюре… Благодаря таланту рассказчика, которым блистал Лифарь, Натали смогла увидеть по-новому этого человека, неотразимого, обворожительного, иногда отвратительного, но всегда необычного. О чем они говорили у его могилы, какие тайны открывали друг другу? Об этом никто уже не узнает. Но легко можно вообразить себе Сержа Лифаря, с его неподражаемой манерой держаться и яркими рассказами, и восхищение княжны.
Его первая встреча с Дягилевым после долгого путешествия в кошмарных условиях показалась юноше ужасной. Дягилев даже не смотрел на него, а Нижинский, ревностно охраняющий свое положение фаворита, систематически удалял из труппы любого, кто мог соперничать с ним пусть даже и в мелочах. Лифарь, неуверенный в себе, страдающий от одиночества, работал целыми сутками, стирая ноги в кровь. Месяцами он пытался уловить хоть искру одобрения в стеклянном взгляде мэтра, который Жан Кокто называл «взглядом устрицы». Ночами юноша репетировал у моря, вдохновленный средиземноморскими небесами. Наконец, после месяцев упорного труда, он был вознагражден за усилия – он танцевал свой первый балет «Деревенские свадьбы» в постановке Игоря Стравинского. Воля, труд, интуиция… шаг за шагом Лифарь оттачивал мастерство и выразительность, смелея все больше. Он позволял себе такие импровизации, что иногда это даже вызывало у Дягилева возмущение, но он быстро понял, что молодого человека ждет небывалый успех. Он сделал Сержа своим любовником – это было обязательным для любой звезды мужского пола у него в труппе – и занялся его художественным образованием, открывая своему ученику тонкие связи, существующие между живописью, музыкой, литературой и танцем. Лифарь, одновременно очарованный его безупречным вкусом и раздраженный болезненной ревностью – их связь, бурная и жестокая, протекала в постоянных яростных расставаниях и страстных примирениях, – провел рядом с ним один из самых плодотворных периодов своей жизни. Любовь Дягилева укрепила его веру в себя, и это помогало ему достигать все большего совершенства, обогащая и оттачивая свой талант в хореографии.
Натали знала обстоятельства, ставшие известными после смерти Дягилева. «Страж закрыл ему глаза, они не видят теперь этого триумфа света. Здесь, в маленьком гостиничном номере, где умирает самый великий маг искусства, происходит исключительно русский феномен, то, что мы встречаем у героев Достоевского. Конец Сергея стал той вспышкой, которая породила взрыв естественной ненависти, копившейся в сердцах двух молодых людей, живших рядом с ним. Трагическую тишину нарушил странный звук, напоминавший рычание: Кохно (Борис Кохно был секретарем Дягилева. – Прим. ред.) бросился на Лифаря, который стоял на коленях с другой стороны кровати. Они покатились по полу, терзая и кусая друг друга, как звери; их охватила ярость»[156]. Позже, уже на кладбище, два человека ползали у края могилы, куда готовились опустить гроб, и Лифаря едва оттащили от ямы, не дав ему последовать за Мэтром.
9
Природа их страсти была гораздо сложнее той идеалистической картинки, которая виделась окружающим. Для Натали возможна была лишь любовь бестелесная, интеллектуальная, эстетическая; пылкие уверения, поэтическая атмосфера – радости плоти для нее ничего не значили. «Эта холодная соблазнительница принимала только влюбленное обожание, избавленное от напряжения плотской любви», – говорит Жан-Луи де Фосини-Люсанж, один из самых близких ее друзей[157]. Сам Лифарь, который недвусмысленно называет отношения с Натали «связью»[158], тем не менее говорит о ней как о волшебной принцессе, вышедшей из его балета, и рисует очень эфемерную картину этого романа. Героини Чайковского всегда предпочитали прохладную защиту кружев жару обнаженной кожи, разве не так?
Для Натали привязанность к людям с двойственной сексуальностью, которая сама по себе сдерживала все нежелательные страсти, не таила в себе опасности и позволяла свободно принимать то, как воздыхатели относятся к ее нежности. Что может быть утешительнее для хрупкого самолюбия гомосексуалиста, чем воображать себя любовником такой обворожительной женщины? Все они принадлежали к одному психологическому типу: известные люди искусства, с невероятной откровенностью афиширующие свою склонность к однополой любви, были счастливы больше от мысли иметь связь с Натали, чем от реальности такого романа. Заметим также, что Жан-Луи де Фосини-Люсанж говорит о «почитании» не без причин; Натали, привычная к восхвалениям, быстро утомлялась, если воображение ее поклонников подводило их. У нее, некоронованной властительницы светского Парижа, был настоящий королевский двор приближенных. Так, ее большая подруга Дениз Тюаль[159] даже говорила: «Этот бедный Лифарь был ее пажом!» – и только самые блистательные имели шанс удержать ее внимание.
Но в сетях княжны всегда были такие пленники, как Жан Пату, Сальвадор Дали, Жан Боротра или Лукино Висконти. И если испанский художник и итальянский кинематографист идеально соответствовали тому типу спутника, который она искала, то великий кутюрье (Жан Пату – французский модельер, который считается родоначальником спортивного стиля в одежде. – Прим. ред.), известный своими любовными победами, или Боротра – «скачущий баск», завоеватель Уимблдона в 1924 и 1926 годах и член французской команды, один из «четырех мушкетеров» «Ролан-Гарроса», – не согласились бы оставаться просто друзьями. Они были слишком мужественны, чтобы попасть в круг приближенных. Из всех светских дам Натали была самой равнодушной жертвой пересудов, по крайней мере внешне. Между тем не только мужчины становились пленниками странного очарования ее романтического мира. С течением времени и женщины стали попадать в эти сети, назовем, к примеру, Анн Креш, дочь посла Великобритании в Париже, или Мадину Висконти. Отвечала ли Натали на их любовь? Сегодня невозможно утверждать это – сама она никогда не упоминала о своих сапфических связях и никогда не комментировала слухов о них.
Отсутствие сексуальности было одной из важных сторон союза Натали и Люсьена Лелонга. Одна из коллег кутюрье, которая выразила желание остаться неизвестной, подтвердила, что они вели раздельную жизнь. «Все знали, что они глубоко уважают и ценят друг друга, ничего больше. Лелонг был безумно влюблен в одну из своих манекенщиц, но их любовь закончилась, правда, печалью и слезами. Она была больна туберкулезом и между показами новых коллекций жила в одном швейцарском санатории и умерла очень рано. Такая трагедия для этого восхитительного человека!»
Такой разумный и спокойный союз, как у четы Лелонгов, часто можно встретить в Париже, Лондоне и Венеции. Например, Этьен и Эдит де Бомонт, устроители незабываемых балов; меценаты Шарль и Мари-Лор де Ноаль; Линда и Коул Портеры, законодатели моды той эпохи; барон Адольф де Мейер, звезда светских фотографов, и его жена Ольга; принц и принцесса Эдмон де Полиньяк или английский дипломат сэр Чарльз Мендль и его супруга Элси, известный декоратор. Поддерживая для окружающих видимость безупречного брака, каждый из них жил согласно своим желаниям, без упреков и гнева. Самые удачные союзы, при условии, что некоторые границы никогда не пересекаются. Этого Натали никогда не забывала до встречи с Жаном Кокто. Что касается Люсьена Лелонга, то он прилагал все усилия – доброжелательный с одними, снисходительный с другими – и даже позволял фотографировать себя с Натали и Лифарем на пляже Лидо. И улыбался в объектив.
Возможно, причина отказа от сексуальности таится в страшных временах ранней юности. Их мать пишет в воспоминаниях, что Ирэн и Натали часто становились жертвами отвратительных шуток пьяных солдат, врывавшихся по ночам в дом. Унизительные замечания и грубое отношение могут спровоцировать травму настолько же глубокую, как и при изнасиловании, – это признают психоаналитики. Вдова великого князя Павла, тем не менее, очень сдержанно говорит об унижениях, которые пришлось вынести ее дочерям. Следует избегать слишком поспешных выводов, но свидетельства о судьбе других членов императорской семьи могут дать повод для определенных предположений. Теперь известно, что кузины Натали – великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия – ежедневно подвергались издевательствам в заключении. Эти грубые скоты, их тюремщики, расписывали перед дочерями Николая II свои фантазии в самых похабных выражениях и разрисовывали стены порнографическими картинками. Можно представить себе, как это могло подействовать на хрупкую психику впечатлительного подростка, каким была Натали.
Наконец, воспоминания Марисы Голдсмит-Дансаерт, дочери промышленника Анри Жанкарда (благодаря ему во Франции были построены государственные железные дороги) и его жены Сюзанны, близких друзей Лелонгов, открывают волнующие подробности прошлого княжны. «Моя мать до конца своих дней была убеждена, что во время революции Натали подверглась насилию. Она даже думала, что речь шла о групповом изнасиловании. Все ее поведение говорило об этом. Эта образованнейшая женщина, такая искушенная и изысканная, в сексуальном отношении была развита как двенадцатилетний ребенок. Что-то в ней так навсегда и осталось нетронутым с того возраста. Натали не могла принимать никаких отношений, кроме братской любви, и никогда этого не скрывала».
Каковы бы ни были их отношения, но они были полны чувственности, судя по фотографиям Натали и Лифаря на пляже Лидо. Одетые в одни купальные костюмы, они танцуют, заключают друг друга в объятия и катаются по песку, явно наслаждаясь друг другом. Впервые в жизни Натали наконец нашла свое