ь она бежала от себя и своих воспоминаний. И вот в пятьдесят шесть лет она оказалась узницей того, чего всегда боялась больше всего: одиночества и прошлого.
В том же 1961 году к трагедии Романовых снова было привлечено всеобщее внимание. 15 мая в Гамбурге наконец завершился судебный процесс, начатый Анной Андерсон, которая с 1921 года претендовала на имя великой княгини Анастасии, кузины и подруги детских игр Натали. Суд вынес окончательный вердикт – эта женщина не была дочерью Николая II. Тем не менее в течение сорока лет многочисленные близкие друзья императорской семьи не могли прийти к единому мнению. Для одних – фрейлин императрицы Александры Федоровны, адъютантов царя, гувернера и многих родственников, например князя Феликса Юсупова, – мадам Андерсон была всего лишь авантюристкой. Другие же, а их слова тоже заслуживали доверия, – великий князь Андрей, кузен царя, или профессор Отто Рехе, всемирно известный антрополог, – утверждали, что это была, без сомнения, Анастасия, невинная жертва большевиков. Можно понять растерянность Натали, вынужденной вновь столкнуться с этим сложным делом как раз тогда, когда она сама была так уязвима, хотя она даже не выступала официальным свидетелем на процессе мадам Андерсон. Газеты опять писали о страданиях, которые пришлось пережить Анастасии: убийства, насилие, скитание из страны в страну. И все это длилось месяцами. Защита от внешнего мира, которую так тщательно и долго выстраивала Натали, пытаясь уберечься от воспоминаний о своей собственной трагедии, трещала по швам.
Время шло, и княжна все больше чувствовала себя чужой в той жизни, которая кипела вокруг нее. Натали видела последние дни царской России и революцию 1917 года, она была легендой мира моды и музой художников и писателей, украшением самых грандиозных балов ХХ века и подругой самых блестящих людей своего поколения; она снималась в кино, пережила две войны… Агрессивная политика, культурные и общественные потрясения шестидесятых и семидесятых годов были совершенно чужды ее внутреннему миру. Анджела Дэвис, Энди Уорхол или Боб Дилан были ей совсем неинтересны. Что уж говорить о движении за гражданские права, порицании большей части того, что происходило в тридцатые годы, расширении городских гетто и кампусов?
Состояние здоровья Натали было очень плохим – она теряла зрение и ужасно страдала из-за больных ног. Облегчение и утешение для души и тела княжна искала в алкоголе и транквилизаторах. В те годы доктора запрещали ей пить из-за развившегося диабета – она могла полностью ослепнуть, но княжна сначала не верила им, а потом уже стало слишком поздно. Болезнь, неотвязные мысли о смерти и щемящая тоска – вот все, что ей оставалось. Она была одной из последних, кто еще помнил тот мир, который исчез навсегда… Она видела, как уходили все, кто был ей дорог. Ее сводные братья Дмитрий и Александр – последний был убит в 1944 году французскими партизанами, принявшими его за немца, Жан-Мишель Франк, Бабб де Фосини-Люсанж, Бебе Берар, Павел Челищев, Мися Серт, Коул Портер, Жан Кокто, Гойнинген-Гюне, Мари-Лор де Ноай, Эрих Мария Ремарк, Шарль Бестеги, Коко Шанель, Ноэл Кауард, Майнбохер, Фулько ди Вердура, ее сводные сестры Мария, Ольга и Марианна, Оливер Мессель… этот список был бесконечен[251].
Она стремилась скрыться от заурядности обыденного существования и ужаса людского непотребства, и у нее было два пути – быть прекрасным недосягаемым небожителем или умереть. Другого выбора Натали сделать не могла. Вся ее жизнь – это иллюзии, бегство от себя, обольщение, разлука, зеркала… Только одиночество могло сохранить навечно ее блеск и величие. С 1975 года уже полностью ослепшая княжна вела жизнь затворницы, отказываясь встречаться даже с родными. Самоубийство Нарцисса. «Алкоголь украл у нее зрение, и ее прекрасные глаза угасли; она больше не различала даже теней вокруг и от этого становилась все подозрительней и отчужденней. Натали разбивает украшения в квартире, Натали натыкается на стены, Натали ударяется о мебель»[252]. И вот она, чьи мысли о прошлом превратились в постоянный страх перед ним, окончательно осталась один на один со своими воспоминаниями.
«Это было потрясением, – вспоминала Дениз Тюаль. – Однажды я собиралась приехать в Нью-Йорк и как всегда позвонила ей спросить, когда мы сможем вместе пообедать. Я с ума сходила от радости, что смогу ее увидеть. Никогда не забуду этот разговор… Натали сказала мне, что предпочитает избавить меня от вида больной стареющей подруги. Мои протесты не изменили ее решения». Князь Михаил Романов тоже не избежал этой участи. «С этого времени мы могли разговаривать только по телефону. Она не виделась ни с кем, кроме костюмера Стенли Симмонса и двух молодых танцовщиц, которые поочередно приходили к ней. Все трое были очень привязаны к тете, которую они обожали, особенно когда она ослепла». Когда одиночество стало абсолютным, Натали получила еще одно трогательное доказательство любви. В 1978 году Серж Лифарь написал ей: «Напоминая тебе одну фразу Пушкина “Мы не забываем первой любви, и ты навсегда останешься в сердце России”, я хотел бы сказать: “А ты навсегда останешься в сердце Сержа”»[253].
Одним из последних, кому удалось увидеть ее, был писатель Жан-Пьер Греди. «Анита Лоос представила меня Натали в Нью-Йорке в начале пятидесятых, и мы сразу стали друзьями, – вспоминает он. – Мы регулярно встречались в Соединенных Штатах или в Европе, и я испытываю к этой женщине, чье очарование было просто сокрушительным, глубокую нежность. Никто сейчас не может даже представить себе, как элегантна, нежна, изящна и чиста она была – истинная икона цивилизованности. Но за смехом и блестящей внешностью (а она никогда не жаловалась и не бывала в унынии) пряталась маленькая испуганная девочка, которая чувствовала себя в безопасности только в роскошных домах на Парк-авеню. Ее страшило все – забастовка, вызов такси, малейшее опоздание… Когда мы виделись в последний раз, передо мной предстала великолепная и величественная пожилая дама в домашнем костюме из белого бархата и прекрасными снежно-белыми волосами, настоящая Романова. Никогда не забуду этой картины».
21 декабря 1981 года Натали поскользнулась в ванной и сломала шейку бедра. Ее отвезли на скорой помощи в реанимацию больницы Рузвельт. Четыре дня спустя, когда врачи готовились к операции, княжна, предчувствуя мучительный конец жизни, в которой было столько роскоши и кошмаров, взлетов и падений, прошептала: «I want to die in dignity» (Хочу умереть достойно (англ.)). Операция прошла неудачно, и 27 декабря княжна Натали Палей обрела, наконец, мир и вечное успокоение. Ей было шестьдесят семь лет. Она покоится на кладбище Ивинг-Черч, Вест-Трентон, рядом с Джоном Чапменом Уилсоном, в тихом уединенном уголке штата Нью-Джерси.
Рядом с яйцом Фаберже, подарком ее матери, которое Натали всегда возила с собой, Михаил Романов, назначенный тетей полновластным наследником, нашел конверт, на котором было написано ее рукой: «Открыть после моей смерти». Там находилось письмо к ее сестре Ирэн, говорящее о нежной любви к той, кого она никогда не забывала.
Благодарности
В первую очередь я бы хотел выразить благодарность:
князю Михаилу Романову, племяннику княжны
Натали Палей. Он оказал мне неоценимую помощь, согласившись ответить на все вопросы и доверив фотографии из семейного архива;
Дениз Тюаль, подруге Натали Палей в начале
1930-х годов, за удивительные часы, которые она позволила мне провести подле нее;
Мари-Анж Л’Эрбье, за доступ к личным архивам отца, Марселя Л’Эрбье, чью память она благородно и благодарно хранит;
Доминик Марни, дружескому расположению которой я обязан возможностью прочесть неопубликованные письма княжны Палей к ее двоюродному деду Жану Кокто;
Бернару Миноре, за неоценимую помощь.
Я также хочу тепло поблагодарить следующих лиц и организации:
архивы Национального центра кинематографии; Клода Арно; Доминик Оде и Ассоциацию друзей Сент-Экзюпери; Мону Авирино; Катрин Бортоли; Кристиана Бурлона; Жиля Брошара; Картье: Патрисию Шиффбауер, пресс-атташе, и Веронику Сакуто; Пьера Шанель, Эдмонду Шарль-Ру; Французскую синематеку; Элеонору де Дампьер, директора Who’s Who in France; Жан-Жака Эглера из архивной службы города Лозанны; Юбера де Живанши; Мариз Голдсмит-Дансаерт; Жан-Пьера Греди; Сандрину Гиек; Томаса Майкла Гюнтера; Институт славистики; Эрмин, Людовик и Яну Лио; Ирэн Лидову за воспоминания о ее друге Серже Лифаре; Пилар Лопез; Жана Манусарди; Жана Маре; баронессу Киру фон Медем; Фредерика Миттерана; Музей моды и костюма Пале Галлиера: Валери Гийом, хранителя, Анни Барбера и Сильвию Рой, библиотекарей, а также Франсуазу Витту, иконографа; баронессу Анастасию фон Нолькен; князя Сергея Оболенского, президента Союза русской аристократии; Доминик Польве; Клоди Пишар; Вивиан Порт-Деблем; Кристофа Рютша; Рене Сент-Сир; Сьюзан Трейн; Патрика Тревиналя, директора колледжа Дюпанлу, где проживал великий князь Павел Александрович, отец княжны Палей, – за терпение и поддержку; Французский союз искусства костюма: Лидию Камитсис и Эммануэль Монте, отвечающих за центр документации; Александра Васильева, настоящего Сесила Битона России!
Я также хочу поблагодарить всех цитировавшихся мною авторов или их наследников, которых я не смог найти, чтобы выразить признательность лично.
Одной из целей моей работы было дать слово свидетелям рассказанных событий, и живым и уже ушедшим. Я старался как можно чаще цитировать их, особенно тогда, когда мое повествование было связано с Россией. Мне хотелось сохранить их манеру рассказа, потому что переложение могло бы нарушить стиль повествования. В некоторых описаниях много преувеличений, стереотипов и пафоса, в других же подчеркивается то, что представляется важным именно для славянского восприятия мира, – внутренний драматизм, театральность и эмоциональность.