Но придумать лучше не успеваю. В голове только одна мысль: не послала бы при людях, громко. Она кому-то кивает, отвернувшись от меня. Потом поворачивается, мило улыбаясь:
— Вы, по-моему, перепутали магазин «Океан» с «Дарами природы». Это бывает. Молодые люди их часто путают, когда подходят.
— И часто подходят?
— Настолько часто, насколько и путают!
— Гм… Значит, вы идете в «Океан»?
— Из чего же это значит? — Она смотрит на липнущего меня. В таком амплуа я еще не выступал. — Не иду я в магазин. Я здесь живу просто, всю свою жизнь. А сейчас, сию минуту, хочу немного прогуляться, так как еду с работы и устала. Вас удовлетворяет мой ответ?
— Насколько я правильно понял, то я мешаю вам, раздражая, и тем самым действую на нервы?
— Вы мне не мешаете, мало ли кто идет рядом. Однако у вас интересное построение предложений — не хочется говорить вам «нет».
Я сделал вид, что не разобрал, то ли не обратил внимания на вторую половину фразы. Логично — мало ли кто идет рядом, очень мило.
Она снимает дубленую варежку и поправляет выбившуюся прядь из-под платка. На руке под тусклым зимним солнцем неожиданно что-то сверкает. Обручальное кольцо — как это трогательно. Впрочем, сейчас их таскают все кому не лень, так, для вида, или чтоб не приставали. До чего же люди стереотипны — и она. Жаль, очень жаль. Такая же, как и все, говорить расхотелось. Как бы развернуться? Она идет молча и смотрит вперед, потом вдруг резко поворачивается:
— Почему же вы замолчали? Вас смутило мое кольцо? Я замужем.
(Прозорливая женщина, как Цицерон, тот тоже прозорливый был.)
— Слава Богу, — вздыхаю я с облегчением.
— Что «слава Богу», — не понимает она, — то, что я замужем? Обычно после этого молодые люди так же вежливо прощаются, как за минуту до этого вежливо знакомились.
— Часто прощаются?
Она серьезно:
— Настолько часто, насколько знакомятся.
Она смотрит на меня, понимает и, рассмеявшись, улыбается.
— Так вы не ответили: часто так с вами?
— Нет, редко, но случается. А вы?
— Я? Я первый раз подошел к девушке на улице и думаю, что последний.
— Почему?
— Что «почему»? Не знаю.
— Я спрашиваю, почему «девушке», к сожалению, в замужестве это возможно.
— По-моему, вы чересчур болезненно относитесь к своему замужеству.
— Разве это заметно?
— Нет, я так. Чем вы занимаетесь, кроме этого?
— Учусь в институте. Сейчас практика в школе, и я с детишками. Учу их английскому. Детишек любят со стороны, а вот повозиться — никто не хочет, здорово выматываешься.
Она очень охотно дает объяснения, и мне чудится, что в этом проскальзывает что-то нежное, взрослое, ласковое, прямо как…
— Хотите я вам покажу своего племянника, я детей в жизни лучше не видел? — Мы развернулись и пошли опять к метро. От которого все и началось.
— Да, покажите, — ответила она без всякого энтузиазма: наверно, устала.
Я достал паспорт, который брал на телеграф, и вынул из него фотографию.
— Очень милый малыш, но у меня все равно лучше, — она улыбнулась своей улыбкой.
— Тоже племянник, мальчик? — спросил я.
— Нет, девочка. Дочь родная, — и она снова мило улыбнулась.
— Кг-м, да… А вы учитесь на Пироговке?
— Чуть-чуть дальше, но это не имеет значения.
Затем она несколько удивленно посмотрела на меня: так как — еще не пропала охота задавать вопросы? Я не «отреагировал» на ее дочь: не заохал, не заквохал и даже не убежал. Судя по выражению лица, она ожидала именно этого — и красивый овал лица чуть заметно трогает улыбка, у нее была какая-то обалденная, чудная улыбка.
Она вылила на «маленького мальчика» два ковша холодной воды: муж, дочь. А он, как ни странно, все еще здесь, идет рядом и даже задает вопросы. (Вообще, вопросы — это моя слабость.) Она играла со мной в открытую. Без тайн. Я — тоже. Она начинала мне нравиться.
— Скажите, молодой человек, а чем вы занимаетесь? — вероятно, ее все же заинтересовало, что я за идиот.
— Я ничем не занимаюсь, то есть филологией. Или, вернее, я не занимаюсь ею. Мой папа говорит, что я «филоник», а не филолог. Папа у меня колосс, поэтому я цитирую его как творче. Кстати, можете называть меня на «ты», я не такой уж старый.
— В чем заключаются ваши… то есть твои занятия?
— В том, что я прохожу мимо института преподавания русского языка и литературы. Преподавателя из меня не получится, ученого-филолога — тоже. Я неусидчивый, как говорит папа, вернее, у меня нет его усидчивости. Жареный петух меня в ж… клюет. Извините, цитирую дословно.
— Ничего, — ответила она, — я привыкла, и не такого наслушаешься.
Вдруг на минуту, на мгновение, она потеряла свою самостоятельность, буквально на одну секунду, мне стало ее жаль.
Но она справилась с собой. Надо отдать ей должное: она всегда справлялась с собой…
— Но чем-то ты должен заниматься?
— Ну, я пишу… Рассказики.
— Интересные?
— Как-нибудь можете почитать. — Я забрасывал неприлично-примитивную удочку: предлог для встречи. Ни фига я не писал хорошего и интересного, тем более для нее.
Она улыбнулась, прекрасно поняв.
— Когда-нибудь я, возможно, и прочту ваш… твои рассказы в толстом журнале.
Я кивнул в знак согласия головой. А что мне оставалось делать? Проклятая жизнь!
— Спасибо. Дальше провожать меня не стоит.
Мы стояли на углу, снова у метро. Она собиралась со мной вот-вот расстаться, а я даже не знал ее имени.
— Но мне бы хотелось… — начал я, запинаясь, такого тоже со мной никогда не случалось. Чтоб запинаться.
Она поняла, хотя я и не договорил:
— Я, право, не знаю, к чему все это. Мы ведь взрослые люди, у меня муж, ребенок, дом, работа, хлопоты, заботы, тебе все это неинтересно. Да и что может быть между нами: зачем тебе такая старуха, как я? Найдешь молодую девочку. Они все знают, все умеют…
Внезапно она остановилась, то ли я слишком красноречиво отреагировал, то ли еще что.
— Молодых девочек у меня хватает…
— Ну хорошо… Когда тебе удобно?
— А?.. — я так и остался стоять с раскрытым ртом.
— Я спрашиваю, мальчик, когда и где тебе удобно?
— Я… я, — поистине, что-то невероятное творится — запинаюсь, — могу с вами встретиться здесь, у метро?
— Нет, конечно. Я и так уже встретила кучу знакомых, пока мы шли. А женщине моего положения неприлично стоять с молодыми мальчиками.
— Я понимаю, еще одну минуту, и вы — свободны. Вы можете завтра?
Она отрицательно покачала головой.
— Тогда сегодня, через два часа. Вам хватит отдохнуть от детей?
Она рассмеялась.
— Как это — встретиться «через два часа»? Я не знаю, не пробовала.
— Тем более, всякое новшество оригинально, — изрек я.
— Чрезвычайно оригинально, — заметила она с улыбкой, оставшейся от смеха. — Хорошо, я постараюсь. Хотя, право, я не зна… ладно, я не буду продолжать, только не морщись. Где тебя устроит?
— Где и когда удобно вам?
Морщинка опять взобралась на ее открытый лоб. Она задумалась, но ненадолго.
— Тебя устроит в Лужниках? Выйти нужно к Дворцу спорта. Там внизу, у разменных автоматов, часа через три. Я хочу успеть еще забраться в горячую ванну: сыро на улице и снег то есть, то нет. Хорошо? — она снова улыбнулась.
— Тогда я жду вас через три часа. Это будет в… — по привычке я взглянул на часы, но часов, естественно, не было. Я моментально успевал дарить, каждый раз, как только мне их дарили предки.
— Это будет в четыре часа. Я пошла. Интересно, что из этого выйдет, — последнее она проговорила скорее для себя.
— Да, такая незначительная деталь, — улыбнулся я. — Как вас зовут?
— Меня? Наташа. А тебя?
— Как это ни банально, в рифму — Саша.
— До встречи, Са-ша. — Она повернулась и, не дождавшись моего ответа или не думая, что он последует, что еще нужен какой-то, пошла прочь.
В институте своем я бываю редко, по возможности еще реже.
Зачем меня в нем держат, это для меня загадка. Пожалуй, благодаря одной женщине, зам. декана по учебной части. И чего она ко мне с таким терпением относится, непонятно. То ли жалко ей меня, то ли еще какие у нее эмоции.
В институте все куда-то спешат, торопятся, суетятся. Один я не спеша дефилирую по храму науки. Кто-то резко выводит меня из состояния равномерного, прямолинейного дефиляжа и что-то дико верещит прямо в ухо, уже повиснув на моем плече! О! Это Светка. Она помешана на искусстве и бредит им день и ночь. Сейчас день. Поступить на искусствоведческий ей не удалось, обстоятельства, они, как всегда, выше нас. И она поступила к нам на исторический факультет. В своей жизни я не встречал человека более нашпигованного сценой, театром, драматургией и прочей всякой дребеденью, чем она. И вот таких умниц не берут в МГУ из-за того, что какой-то дурак-аспирант (а они по большей части все такие), заменивший на час профессора-экзаменатора, решил свести с ней какие-то счеты — несмотря на предыдущие все пятерки. А это создание, ладно тот дурак, не могла дождаться профессора, психанула и убежала.
— Подлый Санька! — Светка делает томные глаза. — Почему же твоя звезда не сверкает на очей моих небосклоне? Душа моя разрывается на части без созерцания твоего стройного тела и мужественной фигуры!
Мы когда-то играли с ней в ТЮЗе, эти штучки у нее оттуда остались.
— Светка, твои остроты бесподобны: дай лучше три рубля. У других баб не попросишь — натурой отдавать придется, а тебе этого не нужно: ты у нас девственница. Я шучу, Свет, правда, если есть, то дай, если нет, то не дай, но озари ответом.
— Опять на завтрак в кабаке не хватает? — уперев руки в боки, заводит песнь она.
— Нет, на дело.
— Я твои дела знаю. От, давеча…
— Светка, ну брось хоть на минуту свои тюзовские штучки. Ты скажи: есть у тебя или нет, а то чего я зря распинаюсь. Пойду к другой. — Я улыбаюсь.
— Ладно, подлый, — глубокомысленно изрекает она, — проводишь — тогда дам.