— Наталья, — я быстро дергаю ее к себе, в середину кровати, и закутываю. — Ты же была раскрытая? Ты что, Наталья, там же холод!
— Я не хотела будить тебя, Санечка, — шепчет она.
— Как будить? — не понимаю я.
— Ты так сладко спал и губами касался плеча. Я не хотела шевелиться.
— Сколько же я проспал?
— Около часа.
— Не может быть.
Вдруг где-то тикают часы по радио и играют гимн.
— Наталья, ты знаешь…
— Да, — говорит она, — я их уже час слушаю, они каждые четверть часа передают время.
— Наталья, — я целую ее в губы, долго, бесконечно… — Тебе пора…
— Не хочу, я хочу остаться…
— Первый час, они ждут тебя… да?
— Я не хочу уходить от…
— Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
Я прошу ее еще, и она поднимается. Я щелкаю кнопку, не знаю, как ее назвать, и свет зажигается. Я отворачиваюсь к стенке, отпуская патрон, прикрепленный к спинке кровати. Слышу, как она берет графин, полотенце и не уходит.
— Саня, отвернись, пожалуйста, — тихо говорит она, — там холод ужасный.
— Я же отвернулся, — говорю я и убираю голову под подушку, чтобы не смущать ее, чтобы она не боялась звука.
Через какое-то время она касается моего плеча и говорит «все», но просит не поворачиваться. Она одевается. Не глядя, через плечо я подаю ей комбинацию, лежащую в постели.
— А я и забыла совсем, — говорит она.
Полумрак, кажется, она опустила козырек лампы вниз.
По логике, думаю я, она должна одеваться спиной ко мне, лицом к ставням. Я чуть отклоняюсь и вижу ее спину, прищуриваю глаза, но она уже застегнула. Я быстро хватаю, потянувшись, шапку из детской кроватки и нахлобучиваю на себя.
— Я готова, Саня, — говорит она и добавляет, — как ты просил.
Поднимает абажур у лампочки, комната больше освещается, она смотрит на меня и вдруг начинает смеяться. Я лежу голый в ондатровой шапке. Она смеется все громче и громче, глядя на меня.
— Какой ты забавный, Саня! — Она падает в одежде на постель, смеясь, и целует меня.
Я отрываюсь.
— Наталья, я провожу тебя.
— Не надо, я сама. Холод на улице, куда ты пойдешь.
— Да, только в полпервого ночи ты еще не ходила одна. Отвернись, пожалуйста.
Она отворачивается, я одеваюсь быстро.
— Нравится яблоко?
— Да. Вкусила греха называется, — смеется она, и я смотрю на ее безгрешное лицо.
Нет, она не грешна.
Я подаю ей дубленку. Закуриваю, выходя из дома. Снег и ветер холодной улицы обхватывают нас, и мы прижимаемся друг к другу. Потом останавливаемся и долго целуемся, одетые; моя сигарета прогорает. Мы не можем оторваться.
Потом все же направляемся к метро, губам стало горячо.
— Наталья, ног совсем не чувствую, как спичечки в сапогах, воздушный весь.
— У меня тоже кружится голова, но проходит.
— И вообще, как-то у меня не получилось сегодня. Ты не обижайся…
— Эх, ты, — говорит она, — а говорил, что супермужчина, любовь необыкновенная…
Я смотрю на нее, она улыбается.
— Вот, так все мужчины, обманывают бедных женщин…
Она прильнула к моему плечу и шепчет:
— Ты мой самый лучший, и какая разница, как все получилось сейчас… Я знаю, что будет необыкновенно, я верю в это…
«Натальинька», — шепчу я и целую, ничего не соображая.
К метро мы подходим не спеша, а оно закрыто. Я хотел проводить ее домой… Метро не открывается даже для нас, а это обозначает час ночи. Что она думает, я не знаю, но впечатление, что она ни о чем не думает.
— Возвращаемся? — спрашивает весело она.
Я даже вздрагиваю. И от несбыточности, и от расставания, и от неверия, что это тело — может быть моим. Мне кажется, что этот раз был случайным и больше не будет никогда.
Метро закрыто, значит, расстояние в пять минут мы шли почти полчаса. Хорошо мы ходим. К стоянке такси. Снег под ногами убран, видно по следам — сгребали большой лопатой. Может, пятнадцатисуточники, думаю я. Вечно мне необыкновенные мысли приходят в голову в самое неподходящее время.
Стоянка безлюдна, она в проулке за метро, стоят только два-три таксиста.
Она останавливает меня, не доходя до них:
— Саня, только обещай, что ты не будешь ничего думать, что́ было так или не так. Не будешь расстраиваться и опущенный потом ходить. Ты такой чувствительный… А завтра я приеду к тебе с самого утра, в девять часов, хочешь?
— Да, — выдыхаю я.
— Только не думай ни о чем, я тебя умоляю. — Она наклоняется порывисто и шепчет мне на ухо: — Я хочу тебя…
Я обхватываю ее плечи и сильно обнимаю, не веря. Ни во что не верю. Вот все, сейчас я потеряю ее навсегда.
Мы подходим к таксистам, стоящим у столба.
— На Фрунзенскую, — говорю я и добавляю, — старики.
— Можно, — говорит один, — как раз в парк у меня.
Я высвобождаю свою руку из ее, чтобы подойти к нему.
Она негромко говорит:
— Саня, только выйми ручонку из кармана, где у тебя деньги. Иначе я не поеду никуда. Ну! — говорит она. Так серьезно, что я вынимаю.
— Тогда я еду провожать тебя.
— Чтобы опять целые дни ничего не кушать? — спрашивает она. — И ножонки потом были как воздушные?
Она наклоняет мою пустую голову к себе и шепчет:
— А кто будет справляться со мной…
— Наталья, — пьянею я и целую ее куда попало. Пусть все смотрят.
Она опускается в такси и открывает окно. Таксист заводит машину и говорит:
— Все сказали, молодежь?
— Нет, — говорит она.
Я наклоняюсь. Смотрю на ее губы, говорящие.
— Не звони завтра, он не работает, взял день из-за матери. Я сама приеду, с самого утра.
— Спасибо, — произношу я и отклоняюсь.
— Подожди, — торопливо говорит она, — дай я тебя поцелую!
Я наклоняюсь, ее губы у моего лица. Мягкие-мягкие. Мне кажется, что это последний поцелуй и я ее точно не увижу никогда. Что-то случится…
Мы отрываемся друг от друга.
— Поехали, что ли? — шофер оборачивается.
— Аккуратно только, — предупреждаю я.
Все трогается, двигается Наталья. Я хочу снять шапку на прощанье, но, вспоминая, одумываюсь.
Машина с шашечками уезжает, юзя на снегу.
Я бреду домой. Неторопливо. Сейчас почему-то совсем не холодно. Говорят, что среди ночи есть такое время, отрезок промежутка, когда всегда не холодно. С веток снег сдувается ветром и падает иногда. У меня воздушно все внутри и от голода чуть-чуть кружится голова. За целый день съел только тарелку супа и булку вечером. И надо же, чтобы все случилось сегодня. Хотя я счастлив, что все позади и не будет больше первого раза. Он жуткий, растерянный и беспомощный для меня. А будет ли вообще раз, будет ли она, вдруг вздрагиваю я. Она приедет завтра, конечно, с утра. Надо только мне закрыть глаза и проспать до утра. А утром дверь откроется…
Я смотрю на церковь около моего дома, она вся в снегу. Чего я неверующий? Я бы им храм сейчас построил и назвал его Наталья.
Я захожу в комнату-келью, сбрасываю дубленку и закуриваю. Лампочка горит, я не тушил, когда уходили. Смотрю на кровать…
Я раздеваюсь и ложусь под простынь, утыкаясь лицом в подушку. Я втягиваю носом в себя и чувствую аромат ее тела и каких-то неземных духов, которые, к счастью, не выветриваются.
Так, в запахе ее тела, и засыпаю до утра.
Когда я открываю глаза, то в комнате стоит темнота. Совершенно не понимаю, где я. Потом до меня доходит, что это келья, моя новая квартира. Я утыкаюсь в подушку и чувствую запах. Это ж Натальин, думаю я, Господи, откуда, — и тут я все вспоминаю.
Кто-то идет по коридору, я прислушиваюсь. Это не она.
Часы тикают по «Маяку». Девять утра. Надо встать, одеться, а мне не хочется. Лучше разденется она. Сегодня у меня нет уже неуверенности и страхов, что что-то не получится. Я обнимаю подушку. Какой необыкновенный запах остался после… Вдруг опять на меня находит, что она не приедет, это конец, мне становится пусто и страшно. Чьи-то шаги по коридору. Я привстаю на локте, нет, проходят мимо. Радио тикает половину десятого. Я встаю и иду умываться, оставив дверь широко раскрытой, чтобы она видела, когда пришла, что я дома. Вода холодная до одурения.
Захожу опять в комнату и включаю верхний свет. Подхожу к ставням и пытаюсь их открыть. Бесполезно. На завтрак только яблоко. Беру одно из лежащих на столе. Хочется закурить, но на голодный желудок не могу. Я сижу и прислушиваюсь к шагам. Наконец раздаются похожие шаги, я вскакиваю и подхожу к двери, но они проходят мимо. По радио уже одиннадцать. Но я думаю о свекрови, которая приехала вчера из-за нее, улаживать ее семейные дела с мужем, а она уехала и вернулась в полвторого ночи. Конечно, она не может вырваться с самого утра. Но она вот-вот приедет. Вдруг я вспоминаю, что у нее нет адреса. А вчера она сказала, что ей не нужен номер дома, она и так запомнила, у нее хорошая зрительная память. Тем более дом такой необыкновенный: розово-кремовый, в два этажа.
От этой мысли я выскакиваю на улицу, едва не захлопнув дверь, без ключа, и вглядываюсь вдоль улицы, в сторону метро. Никого нет. Я напрягаю глаза — пусто. На столбе на часах сорок минут двенадцатого. Что же случилось? Я не могу ей позвонить, она просила. Там все дома, она все равно не сможет говорить, тем более, после вчерашнего возвращения.
Я захожу и начинаю ходить по комнате в длину. Поперек некуда. Двенадцать тикает, она точно не приедет. При чем тут родственники, просто решила, что это ей не надо, не получилось вчера… Все просто, не надо строить иллюзий, она обычная женщина. А все бабы — самки. Это же твоя теория. Вот и пользуйся ею, она проявляется воочию. Нет, это невозможно. А почему невозможно? — все возможно.
Раздается стук в дверь, я не слышал звука шагов. Я подскакиваю одним прыжком и распахиваю дверь.
— Здравствуй, Саша. Как тебе спалось?
— Здравствуйте, тетя Нина.
— Кровать не жесткая?
— Нет, спасибо, нормальная. Я вам деньги должен.
— Да. Я как раз в магазин собралась.