— Кто там?
— Это я.
— Наталья! — я снова падаю в постель под одеяло.
Она наклоняется, целуя меня.
— Что случилось, Саня? Я все утро прождала.
— А что? — не понимаю я.
— Санечка! — она улыбается, — полпервого уже. Я до двенадцати ждала. Потом схватила такси и примчалась как ненормальная, думала, с тобой что-то случилось.
— Я читал до утра. Наталья, мне правда неудобно. Ты ждала меня…
— Ничего, Санечка, главное — с тобой ничего не случилось, — она смотрит внимательно на меня.
— Иди сюда.
— Можно мне раздеться сначала?
— Только это и…
— Какой ты нескромный, Саня. Я говорю про дубленку.
— Я тоже говорю про нее. А о чем ты думала?
— Жаль, я думала о другом… Какая темная комната, в ней всегда темнота. Как будто создана для любви.
— Я же специально выбирал!
Она смотрит и улыбается:
— Конечно, Санечка, ты все делаешь предусмотрительно… Ты и меня выбрал…
Она, уже раздетая, лежит рядом со мной.
— Наталья, повернись на живот.
Она послушно поворачивается. Мне нравится ее послушание. (Без единого вопроса.) Я просто без ума от этого. Такая женщина — и слушается, во всем. Я наклоняюсь над ее скульптурной, белого мрамора, спиной. Несколько родинок у плеча. Я целую сначала их. Она глубоко вздыхает. Я начинаю водить языком от крестца до шеи, по длинно-глубокой ложбине позвоночника. Я медленно веду языком вверх, потом спускаюсь вниз, изредка вбирая язык и касаясь губами ее. Она возбуждается. Ее тело двигается, извивается. Она дышит глубоко, так что я чувствую ее дыхание.
Спина ее выгибается, больше, она привстает и упирается на локти. Наконец она не выдерживает, резко поворачивается, охватывает его рукой и сильно вбирает меня в себя — сама. Я делаю какие-то рывки, движения и тону в блаженстве. Я растапливаюсь в волне теплого выходящего желания, меня схватывает, переворачивает и топит эта волна.
— Санечка, — шепчет она, — ты, оказывается, совсем не мальчик. Ты совсем мужчина…
Это будет единственное, что она за время нашей близости и этих прекрасных дней скажет, оценивая мои способности. Но этого будет достаточно.
Она лежит, окунувшись в простыни, а мне видна ее шея, полутень света падает со стола. Смуглый полумрак.
Она лежит обессиленная, ее голова на подушке, которую она всегда низко опускает. И приучила меня, не приучая.
— Саня, — говорит она вполголоса. — Что ты читал до утра?
— Повесть «Немного солнца в холодной воде».
— Я уже о ней слышала, тебе понравилось?
— Там о тебе.
— Я серьезно, Санечка.
— Я тоже, героиню даже зовут Наталья — Натали.
— Можно я возьму, прочитаю сегодня, а завтра тебе верну?
— Значит, мы увидимся завтра? — говорю я и обнимаю ее тело, выгнувшуюся спину.
— Конечно… Санечка.
— Тогда можешь взять и читать — на три дня. И каждый день якобы ты будешь приезжать и отдавать журнал, не отдавая.
— Тебе больше не нужно, чем на три дня?..
— А… я…
Она целует мои губы, потом глаза.
Вдруг она отбрасывает простыню, и я гляжу на ее тело.
Интересно, кто все-таки создает нас и наши тела. Я целую ее грудь.
— Саня, я не могу морить голодом ребенка. Я должна одеться…
— Потом, — бормочу я, и она одевается только через час.
Я лежу и смотрю, как она одевается.
— Саня, отвернись, пожалуйста.
— Не-а.
Она аккуратно нажимает кнопку на лампе у стола. Я так же аккуратно нажимаю кнопку этой лампы у кровати.
— Саня! — она смеется. — Какой ты нехороший мальчик, развращенный.
— Мне это нравится. Это возбуждает.
— Как, опять?! — с поддельным испугом восклицает она.
— Нет, но скоро… когда я досмотрю твое одевание.
— Санечка…
Она берет что-то и уходит. Через десять минут она возвращается.
— Все в порядке? — спрашиваю я.
— Да, — радостно отвечает она, не понимая подвоха.
Комбинацию она уже снять не успевает.
— Саня, — шепчет она, — я же только…
Мы идем по снегу, вместо завтрака и обеда — ужинать.
— Наталья, ноги не держат, — говорю я.
— Я думаю, — отвечает она. Смотрит на меня, и губы едва сдерживают улыбку.
Мы сидим в подвальчике-кафе на Таганке, в углу зала. Заказываем мы всего много.
Она переводит дыхание.
— Ну, Саня, ну, Саня, — говорит она, таинственно улыбаясь.
Я смотрю ласково на нее.
— Санечка… — только и добавляет она, опуская взгляд вниз по моему пиджаку.
Кончая, поздний ужин, мы выходим на воздух, на улицу.
— Ты когда-нибудь застегнешься?
— Не знаю, — отвечаю я.
Мы идем, никого не замечая. Но на нее постоянно оглядываются. Вначале меня это раздражало, потом я понял, что ничего не поделаешь: не могу же я сцепливаться с каждым… Моя бы воля, выслал их всех на остров, чтобы отучить оглядываться.
Еще один, чуть в столб не ударился.
— Саня, к сожалению, мне пора.
— ?
— У нас гости сегодня, позвал на мою голову, надо хоть как-то приготовиться, сандвичи, что ли, сделать… — она замолкает и смотрит на меня.
— Гости — это важное дело. — Я сворачиваю в переулки, по которым она никогда не ходила.
— Ты не обижаешься, Санечка?
— Что ты, Наталья. Я все понимаю.
Мы продолжаем идти, она не спрашивает куда, думает, к метро.
— А завтра я приеду с самого утра.
— Да, с самого утра.
— Ой, Саня, это же твой дом.
— Да, — удивляюсь я, — я и не знал. Ты, наверное, ошиблась.
— Нет, вон церковь, — она показывает на купола. — Просто мы вышли с другой стороны.
— Правда, мой дом. Но раз это мой дом, не можем же мы пройти мимо. Это даже как-то непочтительно…
Она улыбается.
— И, самое главное, Наталья, ты забыла свой журнал.
— Какой ты заботливый, Саня, — в тоне ее легкая ирония.
— Стараюсь, — скромно потупя взор, отвечаю я.
— Санечка… — какая она горячая.
— Наталья… — долго не могу согреться я.
Она забирает журнал — и выходит из моего дома в пол-одиннадцатого. Я провожаю ее.
— Сегодня будет бэмц, — говорит она.
— Что это значит?
— Он будет долго и нудно объяснять, кто я такая и как я веду себя. Не так.
— Я не хотел, Наталья, — произношу я.
— Что ты, Санечка, я счастлива… что я была у тебя. Мне абсолютно неинтересны эти гости и эти снобистские разговоры: — Ах, Ван Донген, ах, мебель из Рима.
— Из-за меня у тебя будут неприятности.
— Мне это безразлично. Просто не хочется, чтобы они болтали, что я плохая хозяйка. И негостеприимная.
— Ты самая гостеприимная.
— Это правда, Саня?
— Правда. Только меня почему-то никогда не пригласила…
Она грустнеет на мгновение, потом вскидывается:
— Поехали сейчас.
— Куда?
— Ко мне. Скажу, что мальчик с курса!
— А губы на морозе обветрила… когда с мальчиком гуляла.
— Да? — Она быстро достает зеркальце из сумочки, такое миниатюрное. — Ой, Саня, правда! А я и не заметила.
— До того ли было…
— Саня, Саня, — качает головой она.
Мы доходим до стоянки такси. Она пустая.
— Я не хочу ехать на такси, успею еще на них насмотреться. Проводи меня до метро, Саня.
Мы входим в метро, я бросаю пятаки, пропускаю ее и иду сам:
— Я провожу тебя до Фрунзенской.
— Спасибо, — она признательно смотрит на меня. Она всегда была благодарна. — О чем ты думаешь сейчас?
— Сейчас? Я целую тебя, — я целую ее. — Твои глаза, — я целую глаза. — Твою шею, — отодвигаю платок, целуя шею. — Твои руки, — я целую ее руки.
— Саня, ты ненормальный, — шепчет она, — весь вагон смотрит.
— Пусть смотрят. Я так долго этого ждал.
— Саня… — ее губы возле моего лица. — Санечка… — губы касаются моих. — Мне будет не хватать тебя.
— Когда? — тревожусь внутри я, почему будущее время?
— Сегодня ночью, — шепчет она.
— И мне…
«Станция „Фрунзенская“, следующая „Спорт…“».
Мы выходим на платформу.
— Я посажу тебя, — говорит Наталья.
— Постарайся не показывать свои губы.
— Я не буду, Саня.
— А то как-то неудобно получилось, я совсем забылся.
— Это хорошо, глупый, ты почаще забывайся.
Подумав, она говорит:
— Позвони мне завтра все-таки, как обычно.
Поезд закрывает двери, и я не вижу ее плывущего в волне моей памяти и уплывающего лица. Мне не нравится это «все-таки» и «позвони», какой-то осадок, но потом думаю, что ничего, меня не убудет, если я позвоню с утра.
Я делаю пересадку на кольцевой и еду обратно.
— Сколько времени? — спрашиваю я.
— Четверть двенадцатого, — говорит какая-то женщина.
Я ей искренне сочувствую. Как она будет объясняться?
Иду один по улице назад. Я почти счастлив, если бы еще она была со мной, ночью, и никогда не уезжала. Никогда.
Подушка и постель хранят запах ее несравненного тела и английских духов, которыми она душится. С этим запахом, в мечтах, я и засыпаю. Ночью мне снится она, что она гладит мой лоб и говорит: «Саня, я пришла».
Я просыпаюсь с чувством, что я все проспал. Я вскакиваю как ненормальный или, в лучшем случае, помешанный. (Как будто помешанный — это лучший случай ненормального.) И, натянув толстый свитер на голое тело, без рубашки, бегу к автомату. Двушки я нахожу на столе, оставленные ею с вечера. Это вечно проблема, она знает и предусмотрительно заботится об этом.
Номер, конечно, срывается, я набираю снова.
— Наталья?
— Да, Санечка.
— Почему у тебя такой голос, что случилось?
— Я еще сплю, читала до утра.
— Я тебя разбудил, значит…
— Это хорошо. Саня, мне надо ехать срочно в институт. Я вчера пришла домой, мне передали, что звонили из деканата, чтобы я немедленно пришла.
— И когда мы увидимся? — голос мой опускается.
— Сразу, как я освобожусь. Я сейчас собираюсь и еду, это займет не больше чем три часа.
— Я буду ждать тебя, — я опускаю трубку.
Наконец нахожу глазами столб с часами — половина двенадцатого.