— Здесь ты живешь? — спрашивает Лина. — Я еще на этой квартире у тебя ни разу не была.
— Будешь, — отвечает Б. и смеется.
Мы заходим в его пустую большую комнату.
— Борчик, здесь холодно, но мне нравится. А где ванна, я хочу принять до сна.
Мы ржем, как лошади во время купания, и не можем остановиться.
Просыпаюсь я тихо и легко. И сразу же вспоминаю, что могу звонить. Я одеваюсь через секунду и выхожу на улицу. Я дрожу, это, наверно, потому, что на улице холодно с утра.
Диск соскакивает, и приходится набирать снова. Характерный прозвон ее телефона: первый гудок — прерывающийся…
— Алло, — отвечает она.
— Здравствуй, Наталья, — голос у меня почему-то прерывается. Как тот гудок.
— Санечка, я знала, что ты позвонишь сегодня, я сидела и ждала. Вечером у нас первый театр, да? — как будто ни в чем не бывало. Ее голос звучит хорошо.
— Кажется, да, — грустно отвечаю я.
— А что ты такой невеселый, что-нибудь случилось у тебя?
— Нет, у меня все прекрасно.
— …Я рада. Так мы сегодня встречаемся?
Она спрашивает меня!
— Угу…
— Ты хочешь раньше?
— Как ты угадала? Ты у меня на редкость догадливая, Наталья.
— Санечка, не надо так говорить, я ни в чем не виновата.
— Конечно, это я виноват, что ты не приезжала две недели. — Я зря это говорю, я ведь дал себе слово. Не говорить.
Голос ее наполняется нежностью:
— Мы увидимся с тобой до театра и обо всем поговорим. Хорошо?
Мы договариваемся, где встретиться. В шесть часов вечера, у гостиницы «Россия», кинотеатр «Зарядье».
Я возвращаюсь в комнату, раздеваюсь и ложусь обратно. Мне жарко. Целый день ждать. Как его убить?
Глаза мои смыкаются, и я засыпаю.
— Сашенька, добрый день.
— Уже день разве?
— Да, половина первого, — говорит она.
— Заходи, Лина.
Я плюхаюсь опять в кровать. Вылезать из-под теплого одеяла никакого желания у меня нет, и спать хочется. К тому же рука болит.
Она проходит и садится у стола. Высокий свитер под горло, грудь торчком, волосы высоко взбиты.
— Как спалось? — спрашиваю я.
Она улыбается:
— Ужасно: холодно, кровать с досками, одеяло колется.
— Боевые условия, — смеюсь я. — Полевые.
— Как твоя Наталья? — спрашивает она.
Я даже вздрагиваю сначала, не понимая, откуда она знает.
— Хочешь музыку, Лина?
— Очень, — отвечает она.
Я объясняю, где нажать, и музыка включается.
Потом… мы с ней два часа говорим о Наталье, я рассказываю и рассказываю, не умолкая, только голос прерывается иногда у меня. Почему я вдруг все рассказываю, сам не знаю.
Кассета кончается, надо вставать, одеваться. Гостей нужно кормить.
Лина идет рядом со мной, пальто ее застегнуто, и изящный шарф выпущен наружу. Очень привлекательная женщина, думаю я, перехватывая взгляды прохожих.
Брат и правда дома, когда мы возвращаемся.
— Где гуляли? — спрашивает он, не глядя. — А запах, как от вина.
— Правильно, Боречка. Мы с ним пили вино и ели цыплят-табака.
— Обо мне небось не подумал, — смотрит он зло и голодно на меня.
— Сашенька тебе тоже взял цыпленка-табака, я хотела заплатить, но он не дал.
Она достает аккуратный сверток, который сделала официантка (рубль на «чай»), из сумки.
Только теперь Б. верит. Он смотрит, как Линина рука разворачивает все, и говорит:
— Он знает, что он делает, — и одобрительно хлопает меня по плечу.
— Спасибо, Б., — шучу я, — не ожидал: Высшая Похвала.
Я сажусь у окна на последний стул и закуриваю. Лина опускается на кровать. Боря сидит за столом и превращает цыпленка в остатки. Я смотрю в никуда: окно. Забранное ставнями. Отчего мне так грустно?
— Боречка, тебе нравится?
— Угу, — урчит он. Прожевывает и говорит: — Вина, конечно, не догадался принести.
— В клюве, что ли, Борь. Но если разрешите, сейчас немедленно сбегаю, одна минута, — я еле сдерживаюсь.
Губы его блестят, глаза довольны.
— Ладно уж, отдыхай, обойдусь без вина.
— Есть, товарищ командир! — вскакиваю я.
Он смеется:
— Я смотрю, тебя неплохо вымуштровали на военной кафедре, а?! Того глядишь, отличным старлейтом станешь!
Он углубляется в цыпленка.
Я философски рассуждаю:
— Ему, конечно, повезло, что он тебе жареным попался.
— Почему? — спрашивает брат.
— Так бы ты его сырым скушал…
Лина смеется. Б. благодушен, из него можно веревки вить, когда он насыщается или насытился.
— Борь, у Лины красивые зубы, когда она смеется, да?
Он смотрит на нее, как будто впервые:
— Что-то потомок заговорил много о тебе. Вы чем там после вина занимались, а?
Все смеются. Мне радостно и тревожно: осталось два часа. Прошла вечность, как я не видел ее. Как она выглядит, изменилась ли? Зима окончилась, я не представляю ее без…
Ох! А я-то в чем пойду? Пальто нет! В дубленке жарко, и снег растаял. Куртка белая и короткая, к костюму, как перья страуса. А сегодня надо костюм одеть.
— Борь, — ужасаюсь я, — мне же одеть нечего.
Доев цыпленка, он соглашается.
— А в чем ты хочешь идти?
— В костюме.
— Ты же не идешь в театр.
— Вдруг она захочет. Не переживай, куплю еще два билета у театра или на контроле пятерку дам, пропустят.
— Ой, я очень хочу, чтобы все пошли в театр, — говорит Лина.
— Ты хочешь? — спрашивает брат.
— Нет, — отвечаю я, — мне нужно поговорить с ней о многом, не до театра.
— Что же тебе одеть? — думает он и становится добрым. В последнее время это с ним редко бывает.
— Как насчет твоего «отличного» кожаного пальто?
И тут мы начинаем с ним вместе смеяться и ржать так, что Лина смотрит на нас как на ненормальных.
— Что это, Боречка? — спрашивает она.
— Это отпрыск помогал мне пальто покупать. Перед зимой в декабре. Узнал, что на Большой Грузинской в комиссионном бывают хорошие пальто. Ну, приехали мы туда. Все пальто стоят далеко за двести, а у меня только сто рублей, да еще кушать хочется. А холодина на улице ужасная, ветер ледяной, со снегом, а я в финском плащике хожу на подкладке. В отделе кож увидел он это счастливое пальто и тянет меня: «Борь, посмотри. Какое длинное, всего девяносто четыре рэ стоит». Стали внимательно смотреть. Заставил он меня померить. Вроде ничего, но его приталивать надо, нет подкладки, и вообще, я остался безразличен, но он — возбудился. А ты ж его знаешь: Боря, да отличное пальто, где ты еще возьмешь такое, стоит гроши (хороши себе гроши — девяносто четыре рублика), макси, кожаное. Короче, не я себя, а он меня уламывал полчаса, девушки комиссионного магазина собрались, болели. Он даже дал мне четыре рубля, чтоб мне не так грустно было, и под расчет платить пришлось, а десятка на жизнь осталась.
На следующий день одел я это пальто. Ветер колом его ставит, распахивает, оно холодное, совсем не греет. Полмесяца мы искали портного, четверть месяца он морочил нам голову, а когда назвал цену, у меня в голове помутилось и в глазах потемнело — больше, чем само пальто стоит. Следующий месяц мы с ним ругались, кто виноват. С января он его продать пытается, да, видать, оно никогда не продастся. А я всю зиму так и проходил в плащике на отстегивающейся подкладке. Теперь пускай его сам одевает. Впрочем, другого выхода у него нет! Во-первых, одеть нечего, а во-вторых, я объявил, что это пальто его, а не мое, он заставил меня купить, и что он мне должен девяносто рэ. А если я объявил, не могу же я взять свои слова обратно! — он улыбается.
— Где это пальто, я хочу его посмотреть, — говорит Лина.
— Сейчас он оденет его и придет, давай, Санчик, иди.
Я ухожу одеваться. Они будут одеваться тоже.
Костюм я одеваю на уже надетую рубашку, а вот пальто, достав с вешалки из шкафа, рука медлит одевать. Наконец решаюсь. Господи, неужели я думаю только о ней и как она воспримет. Смотрю в шкафное зеркало. Что ж, не так плохо, только впечатление, что там два таких. Как я. Я справляюсь с непослушными волосами, одетый в длинное кожаное пальто, которое брат купил себе от холода. Зимой…
Стучусь в дверь к брату. Лина одевается, и я жду пару минут. Наконец я захожу, она красится у подоконника, стоя спиной к нам.
— А почему ему можно смотреть, как ты одеваешься, а мне нет? — шучу я.
— О, — серьезно отвечает она, — его это уже давно не интересует, смотреть на меня, когда я одеваюсь… или раздета. Правильно? Он все больше спатки теперь любит, да, Боречка?..
— Санчик, — говорит Б., — отличное пальто!
И смеется, начиная кататься по кровати.
Лина оборачивается, не утерпев:
— Оно тебе очень идет, Сашенька, ты в нем такой юный и таинственный. И взрослый в то же время, не по годам.
Революционным, думаю я.
— С ума сойти, какое сочетание, — улыбаюсь я.
— Только оно на два размера больше его, — говорит Б.
— Зато макси и это скрадывает, — возражает она.
Потом пять минут речь идет о пальто, а я стою как Гаврош на площади Восстания.
— Надо что-нибудь придумать, чтобы хоть в поясе не было так широко.
Он придумывает. Пояс стягивает сзади, затягивая его в несколько складок между спиной и … простите. Застегивает меня на все пуговицы, и получается терпимо. Плечи сверху, суровая талия и расклешенные длинные полы книзу.
— Б., спасибо, — произношу я.
— Все брата не ценишь, — набивает себе цену он. И добавляет: — Но я бы в таком не пошел.
Они еще дебатируют по поводу пальто, а мне уже до лампочки.
— Пора выходить, — говорю я.
— Я через минуту буду готова. Интересно, какая твоя Наталья? — думает Лина, продолжая краситься.
— Увидишь, — говорю, а в горле что-то перехватывает.
Выходим мы на улицу не через пять минут и не через десять, а через пятнадцать.
Я уже было одел белую куртку, но они меня вынули из нее и надели опять пальто. Б. успокоил, что не так уж страшно. «Люди шарахаться не будут».