— Идем, — тронул меня брат, — холодно.
Я вернулся в реальность.
— А когда тебе нормально, Борь?
— Когда работать не надо.
Поезд скрылся. (Мечты рассыпались, как хрусталь, — сакраментально звучит.)
— Подъехать хочешь на телеграф, мне позвонить надо?
— Ладно, так и быть, — проскрипел он.
На телеграфе, как всегда, полно всякого сброда. Когда-то я здесь встречался с Натальей. Каждый день она была моя, со мной. Может, люди сходятся, сближаются и перестают тянуться друг к другу, остывают…
— Что вам, молодой человек?
— Я старый, — машинально шучу я.
Она улыбается:
— За счет вызываемого: два-тридцать пять-семьдесят пять. Не забудьте — за счет другого города, а то у меня денег нет.
— Хорошо, старый человек.
Я смотрю на нее, она на меня. Приятная девушка.
— Хотите встретиться со старым человеком?
— Да, — отвечает она.
Я задумываюсь: когда не надо, так они снимаются. Эх, Наталья, Наталья, видела б ты, какие девушки хотят встретиться со мной.
— Вы работаете завтра?
— Да.
— Я зайду к вам.
— Я буду ждать.
Я поворачиваюсь и иду к сидящему в кресле брату.
— Ты что там, о свидании договаривался полчаса? — шутит он.
— Ты ясновидящий, что ли, Б.?
— А как же Наталья?
— Что на ней, свет клином сошелся?
— А, ну-ну, — он с любопытством смотрит на меня. — Может, брату отдашь?
— Она только тебя и ждала.
— Ну конечно, после тебя, Аполлона, нам там делать нечего.
— Ты ей не нравишься. На ее мужа похож.
— Она, глупая, ничего тогда в мужиках не понимает — если ее муж похож на меня. Выбрала тебя, шмаровозника, — он оглядел меня с улыбкой.
— Борь, не называй ее глупой. Пожалуйста…
— То-то же. Волнует, а то «свет клином сошелся»!
— …за счет вызываемого, два-тридцать пять-семьдесят пять, за счет…
— Ты смотри, — удивляется он, — сразу дала.
— Мне везет с телефонистками.
— Почему?
— Потому что они мне не нужны, так всегда.
Мы забиваемся в тесную кабину.
— Мама, мамуленька! Здравствуй, моя хорошая.
— Санечка, как дела?!
— Лучше всех.
— На сессию мне не придется опять прилетать, как тогда…
— Нет, мама, я там лучший ученик. Ты же знаешь, как я могу заниматься: за три дня то, что они изучают полсеместра.
— Ты у меня уникальное дитё! — она смеется. — Сыночек, ты не мерзнешь, не голодаешь?
Б. толкает меня и говорит: «Отца».
— Ма, Борик хочет с папой поговорить, он дома?
— Как с папой?! Вы разве телеграмму не получили, я вам послала, срочную. Он завтра в Москву приезжает, вагон номер семь, поезд девяносто третий, в девять утра.
— Мам, ты серьезно?
— Конечно, сыночек. Как же вы телеграмму не получили?
— Что случилось? — спрашивает Б. у меня.
— Папа приезжает.
— Когда?
— В старинные года. Мамуля, ну что у тебя еще нового?
— Скучаю по тебе и не дождусь лета, когда мы увидимся.
Я подумал насчет лета…
— Сыночек, ты с кем-то встречаешься?
— Э-э, нет… то есть… а почему ты спросила?
— Ты мне письма совсем не пишешь.
— Мам, я напишу.
— Я для тебя денежек с папой передала. Питайся нормально и ни в чем себе не отказывай. Занимайся, будь умницей. Целую тебя.
— Спасибо, я тебя тоже.
Мы выходим из будки.
— Когда отец приезжает, недоносок? И научись отвечать с первого раза!
— Я тебе должен отвечать, когда по телефону разговариваю, да?
— Раз старший брат спрашивает, он знает, что можно и что нельзя.
— Не вякай.
Он размахивается дать мне подзатыльник, я уворачиваюсь, отступая за столб. Он идет дальше. И вдруг — я вижу, как в стеклянные двери входит женщина, до обалдения похожая на Наталью: Господи, это Наталья. Рядом с ней идет красивый, холено одетый мужчина, в костюме в полоску, без пальто, только светлое кашне вокруг горла.
Я понимаю, что она с ним, но в то же время чувствуется, что она идет с ним как бы нехотя, на расстоянии полуметра. Она минует брата, не замечая, так как голова ее опущена вниз.
Неужели это причина?..
Брат увидел ее и оглядывается, ища взглядом меня.
Ах, Наталья… Кто б мог подумать, что ты такая же… Господи, какой дурак был, идиот, какие-то иллюзии строил, как пацан… Такая же… как и все. «Ах, Санечка, ты один, не смогу без тебя». Оказывается, может, и не слабого мужика зацепила.
Они подходят к стойке, где заказывают разговоры. Останавливаются на расстоянии друг от друга. Поругались, что ли? Что! Меня и это волнует? Впрочем, почему это волнует меня?
— Я вас слушаю, — доносится голос девушки-телефонистки, которая…
— Югославию, пожалуйста, сейчас.
Я вздрагиваю, услышав эту страну.
— Вам ждать придется.
— Мне не нужно будет ждать, — говорит уверенным голосом он, — что у вас тут творится, час в ваше «ноль семь» дозвониться невозможно. Через двадцать минут я буду дома, и потрудитесь, чтобы разговор в течение получаса состоялся.
Я наблюдаю. Он кладет листок, заранее написанный, перед нею:
— Здесь все данные. Спасибо, до свидания.
Девушка берет листок.
Он поворачивается: да это же ее муж, он и вправду похож на моего брата. Лицо только взрослое и более сытое, знающее цену себе и своему положению. Она идет рядом с ним. Я никогда не видел, как она ходит с другими, совсем не так, как со мной; как чужая.
— И для этого нужно было меня тащить с собой ночью, чтобы продемонстрировать, как величественно ты можешь разговаривать с телефонисткой, будто она виновата.
— Это твои родители, и тебе им надо звонить, я что, один должен ночью по телеграфам мотаться, да?
— Считай, что я ничего не сказала. — Она отвернулась, замолчав, и шла совсем отдельно, будто посторонняя.
И в то же время чувствовалось, что они пара, что они вместе. Они вышли порознь в дверь.
Господи, какая я свинья! Что я о ней подумал! Как я ее назвал? Какой сам — дерьмо, так и о других думаю. Я следы ее целовать должен. Где она ступала. За то, что она есть.
Брат ждал меня, настороженно глядя.
— Ты ничего не видел?..
— Видел.
— И что?
— Это был ее муж.
— А… Правда, чем-то похож на меня.
— Есть чем гордиться.
— Ты костюм видел, какой у него. Тревировский, тройка, это то, что я хочу уже два года.
— Хорошо, я ей скажу, чтобы она взяла у него — для тебя. Только он чуть крупнее. Ушьешь?
— Спасибо. Не нервничай. Интересно, что б ты сделал, если бы это был не ее муж.
— Сказал бы ей «до свидания», она свободная женщина и вольна делать что угодно.
— Как это легко у тебя на словах получается.
А что на деле, подумал я, на деле я бы этого не пережил. Точно.
— Так что там с папой?
— С чьим?
— Нашим, у тебя что, два папы? Совсем рехнулся?
— Завтра приезжает.
— Во сколько?
— В девять.
— Идем, чего ты стоишь?
Я гляжу на выходную дверь телеграфа.
— Они уже уехали, — говорит брат, — наверно, машина ждала, не мог же он в такой ветер в одном костюме прийти.
Дался ему этот костюм!
— Б. Ты заснешь до завтра?
— А что?
— Ну… с костюмом тебе придется обождать до завтра, я ей не могу звонить сегодня, а только с утра.
— Засну и подожду до завтра.
Мы едем в метро обратно. Людей уже мало. Да и те — сонные. К метро у меня какая-то теплота. Оно и она — связаны. Что моя жизнь без нее — ничто.
Мы расходимся, каждый по своим комнатам.
Через минуту он появляется. Снова.
— Сигарету хочется.
Я даю ему сигарету:
— Чего, советские уже не курятся?
— Ага, — он улыбается, — американские лучше.
— Она их для меня приносит, не для тебя. Тебе пускай муж ее приносит, вы с ним похожи.
Он улыбается, глядя на меня как на больного, и уходит.
Через минуту он появляется опять.
— Ну, чего еще, Борь, штаны снять не даешь?
— На будильник, а то отца встречать прозеваешь.
— Спасибо за заботу, мог бы его у себя оставить.
— Завтра суббота, у меня в субботу на него не срабатывает.
— Я ж говорю, ты анимальный.
— Поговори у меня еще.
Он растворяется. Я раздеваюсь и быстро ложусь в холодную кровать.
Завтра суббота, значит, она точно не приедет и в воскресенье, два дня я не увижу ее.
Я слышу, как он топает в туалет, потом моет руки, на кухне. И опять стучит в мою дверь.
— Чего еще?
— Не забудь, мудильник, завести будильник.
Я завожу будильник и засыпаю до утра, обняв руками подушку. Как долго все сохраняет ее запах…
В восемь часов что-то звенит, и я не понимаю, что, телефона у меня нет. Это проклятый Борин будильник. Единственно, что утешает, что я его сейчас так же разбужу, как его будильник, такой же тупой, как и он, меня. Я стучу в дверь, одевшись, за ней тишина.
Не так быстро сказка сказывается.
Я колочу пятнадцать минут, прежде чем он открывает.
— Что случилось, чего ты ломишься, как анормальный?
— Папу встречать надо.
Он заваливается опять в кровать.
— И чего б этому поезду не приходить в два часа дня.
— Надо переменить расписание, я позвоню на железную дорогу, Боря.
— Вот это ты изрек умную мысль, наконец; давно не слышал от тебя.
Он поворачивается на другой бок.
— Санчик, встреть его без меня.
Я, не тратя слов понапрасну, иду в кухню и набираю чайник холодной воды.
— Борь, считаю до трех: раз, два…
— Ну ладно, заразный, — он откидывает одеяло, — никогда от тебя споко́ю нет!..
Дальше мне его становится жалко, до того он несчастен, когда, дрожа всем стройным телом, не попадая в туфлю, закутавшись в длинное, чужое, пальто, идет на кухню умываться под холодную воду.
Он возвращается, и я преподношу ему сюрприз:
— Борь, я не смогу поехать.
— Это почему? — Он до конца еще не проснулся и не рассвирепел.
— Она должна приехать.