As during any war (the political fight of the Jacobites was periodically developed in the bloody rebellions of 1689–1691, 1715–1716, 1745–1746) the opponents developed large scale propaganda, in which the Jacobites as well as the Orangists tried to legitimise their claims to power of the British Islands.
In this article the author sheds light on the attitudes of the Scottish Jacobites to such all-British phenomena as Whiggism and in this context the corelation of such notions as «Scottishness» and «Britishness».
In their propaganda Jacobites declared the Whigs their main political opponents because the Whigs’ policy contradicted the interests of British society. The supporters of «the kings overseas» accused the Whigs of the treachery of the British foreign policy and «trade of blood». The Jacobites alleged that the Whigs’ diplomacy served the interests of the foreign Kings William III and Hannovers and contradicted the interests of the native British population. The Jacobites justly asserted that the wars sanctioned by the Whigs’ governments did harm to Scottish foreign commerce. Jacobites declared that English Whigs prevented Scottish merchants from participating in the British colonial trade. Jacobites criticized religious policy of the Whigs’ government because it led to increasing contradictions in Anglican Church in England and impinged on the rights of Catholics and Scottish Presbyterian Church.
Thus, Scottish Jacobites in their political propaganda constructed exclusive negative image of Whig party. So, the main purpose of the Jacobites was the full abolition of the Whigs party after the restoration of Stuarts.
Keywords: the Whigs; the Jacobites; the Orangists; The Scots; folklore; religion policy; trade; «Darien Scheme».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ (REFERENCES)
1. “Declaration of King James II, April 20, 1692”, in vol. 2 of Clarke James S. The Life of James the Second. London: Printed for Longman, Hurst, Rees, Orme, and Brown [etc.], 1816. P. 479–488.
2. “Declaration of King James VIII, March 1, 1708”. http://www.jacobite.ca/
documents/ 17080301.htm (date of access: 14.03.2014).
3. Gibson William. James II and the Trial of the Seven B/s/iops. New York: Palgrave Macmillan, 2009. 25 lp.
4. Goldie Mark, Jackson Clare. “Williamite Tyranny and the Whig Jacobites”, in Redefining William III: The Impact of the King-Stadholder in International Context, ed. Esther Mijers, David Onnekink. Burlington: Ashgate, 2007. P. 177–199.
5. Hogg James. The Jacobites Relics of Scotland: Being the Songs, Airs, and Legends of the Adherents of the House of Stuarts. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2003. 565 p.
6. Lenman Bruce. The Jacobite Risings in Britain, 1689–1746. London: Eyre Methuen, 1980. 320 p.
7. Macquoid Gilbert Samuel. Jacobite Songs and Ballads (selected). London: W. Scott, n. d. 534 p.
8. Szechi Daniel. The Jacobites: Britain and Europe, 1688–1788. Manchester [England]; New York: Manchester University Press: Distributed exclusively in the USA and Canada by St. Martin’s Press, 1994 172 p.
9. “Unpublished Declaration of King James II, February 28, 1696”, in vol. 1 of Calendar of the Stuart Papers, Historical Manuscripts Commission. London: H. M. S. O., 1902. P. 110–112.
Русский: «чужак» или «свой»? Немецкие образы революционной России
Зотов С. О.
Каким же было восприятие немцами русских в революционной России, стали ли они главным мировым врагом германцев или остались близки культурно, идейно и духовно русскому народу? Что думали немцы о русских в связи с выходом Российской Империи из войны и установления власти Советов? Остались ли две нации, противостояние которых предельно накалилось уже в горниле Второй мировой, врагами до сих пор? Образ русского-чужака и врага наравне с образом революционера, служащего примером европейским социалистам, странным образом сосуществовали в едином культурном поле послевоенной Германии, влияя на конструирование дальнейших культурных связей и противостояний, отчуждений и встречных шагов двух стран. Рационально необъяснимые процессы в революционной России еще больше укрепили стереотип «загадочной русской души», дав простор мифологизации образа «русского».
Быстрая смена царского режима на власть Советов вызвала в Германии огромный общественный резонанс, и множество исследователей пытались понять не только политические процессы, происходящие в частично изолированной от Запада России, но и русский дух perse, переменчивый и, казалось бы, чужеродный немецкому менталитету. Образы русских-врагов мирно уживались с расхожим стереотипом добродушного русского, как он изображался на страницах прессы. Немецкое отношение к Революции также едва ли можно было бы толковать однозначным образом. На одном полюсе существовал «русский Берлин» эмиграции, на другом – сотни тысяч немцев, проживавших на территории России. Несмотря на трудности войны культурный обмен продолжался с удвоенной силой, и загадочная для Запада и до Революции Россия превратилась в воображении многих немцев в утопический край реализации смелых политических и философских идей, выискиваемых в русской литературе или вменяемых ей. Полковник Макс Бауэр, побывавший в 1925 г. в Советском Союзе, хвалил предельно милитаризированный строй государства, называя его «страной красных царей»[579], в то время как Гитлер провозгласил «восточную политику вместо восточной ориентации», то есть завоевание «жизненного пространства на Востоке»[580], иначе – России. Возможно, Гитлеру противостояние против России виделось еще и как борьба наций – впоследствии именно раздробленные прежде на множество микрогосударств Германия и Италия, став тоталитарными, будут противостоять России, многонациональной, раздробленной и не менее тоталитарной.
Знаменитые писатели по-своему оценивали происходящее. Райнер Мария Рильке и Томас Манн в своих произведениях воспевали Россию несмотря на неожиданные повороты в ее истории. Рильке писал о России как о «стране, граничащей с Богом»[581], отрицая возможное зарождение в ней революционного движения, но даже несмотря на последующие революции не стал меньше любить русские просторы. В своих «Рассуждениях аполитичного» Томас Манн писал о надеждах на мирный союз Германии с Россией, которые рука об руку будут сражаться с «западным миром»[582]. Глубокое духовное родство двух стран было очевидно для Манна: его образ России во многом основывался на чтении русской литературы, особенно Достоевского, и даже в охваченной пламенем революции стране он видит «демократичную, даже христианско-коммунистическую» державу. Именно события марта 1917 г. повлияли на написание «Рассуждения», однако в них Манн больше повествует о философии литературы Достоевского, нежели об актуальных событиях – несомненно, они настолько глубоко потрясли писателя, презиравшего власть плебеев и анархию, что он предпочел о них не упоминать. Однако вскоре его взгляды изменятся – Манн будет назван провозвестником мировой революции и станет считать социализм и коммунизм идеями будущего. Показательно, что работу над «Волшебной горой» Манн возобновит именно в период установления Советской Баварской республики, с тем чтобы добавить в роман размышления, связанные с революцией и коммунизмом.
В 1925 г. такие разные фигуры, как Йозеф Геббельс и Бертольт Брехт, дают положительную оценку фильма Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», что демонстрирует непрекращающийся культурный обмен двух государств, находящихся в преддверии конфронтации. В то же время русская культура становится недолгим, но все же серьезным препятствием русофобским измышлениям Альфреда Розенберга, будущего идеолога НСДАП, писавшего о «на годы поселившемся в глубине души… раздвоении между пробудившимися симпатиями к русской культуре и естественной для балтийца политической позицией»[583]. Известно, что это раздвоение возникло после чтения русской классики и знакомства с кругом Станиславского во время визита Розенберга в Россию, что интересным образом высвечивает влияние «русского духа» на немца, не только одолеваемого образами русского-врага из распространенной пропаганды, но и самостоятельно их создающего.
Так или иначе, обе державы претендовали на звание не только идеала, на который обязаны равняться государства с иными политическими системами, но и своеобразной «души мира», сделавшей для общемировой культуры больше, чем какие-либо остальные страны. Такие немецкие националистические лозунги, как «германский дух оздоровит мир», по меткому замечанию Гер да Кёнена, типологически схожи с пророческими высказываниями Достоевского о том, что «последнее слово миру должна сказать Россия». С одной стороны были немецкие классики литературы, композиторы и художники, романтики, пестовавшие идею народного духа Германии, с другой – русские писатели, художники и композиторы с самобытным менталитетом и не менее ярко выраженной национальной идеей. Обновление общемирового порядка казалось обеим странам задачей одной конкретной нации, и если идущий впереди мира Советский Союз объявил ancien regime Запада «загнивающим» и устаревшим, чему вторил и Ницше, с его «поздними нациями», то Германия видела своей целью содействие европейскому миру и его улучшение благодаря уникальным качествам духа германского народа. Впрочем, традиция подчеркивать особую роль российского государства в мировой истории уже была развита зарубежными историками, к примеру, Томасом Карлейлем и Августом фон Гакстхаузеном, считавшими, что Россия должна спасти Европу от упадка. Даже немецкий философ Освальд Шпенглер несмотря на свое мнение о том, что панславизм некоторых западных ученых являетс