[837]. Руссоцентризмом были пронизаны и другие кинофильмы. Утверждалось, что творчество гениальных русских композиторов и писателей (Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова, Белинского и др.) уходило корнями исключительно в русскую почву и никак не отражало европейского опыта[838]. Адмиралы Нахимов, Ушаков и Рожественский совершали такие же подвиги на море, какими отличались Александр Невский и Кутузов на суше[839]. Руководящие деятели советской кинематографии в конце 1940-х — начале 1950 годов придерживались линии, согласно которой (перефразируя памятное высказывание Ю. Слезкина) русская наука всегда была самой научной, русское искусство — самым популярным, а русские солдаты — самыми храбрыми в мире.
Кинематограф неустанно выпускал все новые произведения на темы исторического канона. Такие исторические фильмы, как «Петр Первый», «Богдан Хмельницкий», «Степан Разин» не сходили с экрана в течение всего этого периода[840]. Во время юбилейного кинофестиваля, приуроченного к празднованию 800-летия Москвы, демонстрировались и другие старые ленты[841]. Наряду с документальными фильмами, посвященными столице, были показаны такие художественные фильмы, как первая серия «Ивана Грозного» Эйзенштейна (которая была в свободном прокате несмотря на значительные сомнения, имевшиеся у цензоров) и, разумеется, не вызывавшие сомнений «Минин и Пожарский», «Суворов» и «Кутузов», которые оказывали на публику не менее сильное вдохновляющее воздействие, чем традиционные печатные издания[842].
Направляющая рука партии наводила порядок не только на полках библиотек, в программах радиопередач, на театральных сценах и киноэкранах, но и на стендах советских музеев. Так, весной 1946 года в Эрмитаже с большой помпой была вновь открыта выставка «Военное прошлое русского народа», а несколько месяцев спустя — экспозиция «История русской культуры»[843]. Аналогичные выставки проводились и в столице. В августе 1947 года газета «Вечерняя Москва» опубликовала фотографию группы посетителей Третьяковской галереи перед двумя самыми известными картинами Васнецова — «Богатыри» и «Царь Иван Васильевич Грозный»[844]. Некий Радюк оставил запись в книге отзывов галереи: «Вы входите в залы Третьяковской галереи, и вас сразу приковывает та внутренняя сила, которая пробуждается мгновенно при легком взгляде, глядя на исторические алмазы-картины великих художников». Заканчивался отзыв словами Пушкина: «И вы говорите “здесь русский дух, здесь Русью пахнет”». Такие же впечатления остались спустя несколько месяцев у студентов Института международных отношений: «Ясным и взволнованным языком т. Разумовская рассказала нам о национальном искусстве художников-передвижников: Перова, Крамского, Васнецова, Репина и др., о национальном русском быте, то грустном, то веселом, то с напряженно-задумчивым колоритом, через который все-таки победоносно сквозит удаль и богатырская сила народная. Мы с увлечением смотрели и пейзажи, любуясь прелестью русской природы, нежной, с богатыми переливами оттенков»[845]. Через некоторое время в музее имени Пушкина проводилась выставка русского графического искусства[846]. В Ленинграде, Воронеже и Астапово открылись новые мемориальные музеи, связанные с именами Н. А. Некрасова, И. С. Никитина и Л. Н. Толстого. На одной из главных магистралей Ленинграда был возведен памятник Н. Г. Чернышевскому[847]. К 110-й годовщине со дня смерти Пушкина в начале 1947 года была стахановскими темпами восстановлена разрушенная во время бомбежки мемориальная квартира поэта на Мойке[848]. Такой же ударной была работа по подготовке Москвы к празднованию ее 800-летия в сентябре 1947 года[849].
Музеи, как и кинематограф, вели в конце 1940-х — начале 1950 годов активную популяризаторскую работу, в том числе по изданию множества различных руководств для учителей и прочих педагогических пособий[850]. Издавались специальные брошюры для посетителей разных возрастов, в которых указывалось, как именно надо понимать то, что в музеях выставлено. Примером может служить путеводитель к экспозиции XVI века, выпущенный Историческим музеем и начинающийся с цитаты о сильной государственной власти из приветствия Москве, произнесенного Сталиным в 1947 году[851]. Как показывают многочисленные свидетельства, эти старания не пропадали даром и находили отклик в сердцах советских граждан. Инспектор Московского отдела народного образования А. Н. Хмелев докладывал в 1947–1948 учебном году, что внеклассная педагогическая работа в городских школах не отличается разнообразием, но по крайней мере культпоходы в музеи проводятся регулярно. Заслуга в этом, по мнению Хмелева, принадлежала прежде всего самим музеям, которые широко пропагандировали свои экспозиции и охотно принимали школьников. Особенно больших успехов в популяризации культурного наследия достигли Государственный исторический музей, Музей изобразительных искусств им. Пушкина и Музей искусства народов Востока[852]. Подтверждением высказанного Хмелевым мнения, что посещение музеев имеет большое педагогическое значение, служит запись в дневнике школьницы Т. П. Мазур, отметившей культпоход в Исторический музей как знаменательное событие в скучной череде школьных будней[853].
В послевоенные годы усилиями массовой культуры русскоговорящее население было всесторонне охвачено пропагандой национал-большевизма. Издательства, театры, кинематограф, радио, музеи и выставки проповедовали верность советскому государству, применяя популистские методы, заключавшиеся в обращении к русскому прошлому и руссоцентристской трактовке последней войны. Хотя «партийность» и культ личности Сталина в послевоенный период были, несомненно, частью советской массовой культуры, ее национал-большевистский уклон был ключевым средством партийной пропаганды. Опираясь на авторитет классики, национал-большевизм начиная с середины 1930-х годов использовал в своих интересах популярные образы и символы русской истории, стараясь сделать этот материал как можно более доступным для широких масс.
После 1945 года национал-большевизм стал вести пропаганду по двум новым направлениям. Во-первых, распространялся руссоцентристский миф о войне — то есть, представление о том, что русский народ внес основной вклад в победу над нацистской Германией. Во вторых, в 1944 году зародилось, а с наступлением «ждановщины» в 1946 году набрало силу стремление принизить участие других народов в жизни государства. Эти два фактора резко усилили позиции национал-большевизма в советской культуре. Как отмечалось в Главе 11, военная тема позволила сделать советскую пропаганду более разнообразной и придать более активный, воинственный характер наметившейся в 1937 году линии на возвеличивание строителей государства прошлых веков. В следующей главе книги рассматривается, как повлияла пропаганда 1937–1947 годов на менталитет советских граждан.
Глава 14Воздействие идеологии на массы в последнее десятилетие сталинского режима
При известии о капитуляции нацистской Германии в мае 1945 года одна работница московского Завода имени Фрунзе по фамилии Воронкова воскликнула: «Душа переполнена радостью. Я горда тем, что я русская, что мы работаем под руководством великого Сталина»[854]. Рабочий ортопедической фабрики Москвитин выразил свое отношение к победе примерно такими же словами: «В разгроме гитлеровской Германии, в спасении народов Европы от фашистской чумы сыграл великую историческую роль русский народ. Теперь, после войны, русский народ во главе с великим Сталиным идет в авангарде борьбы за организацию прочного и длительного мира»[855]. Победа заставила советских людей вспомнить и историю, о чем свидетельствует хотя бы высказывание, приписываемое стахановцу Бухарову с Машиностроительного завода имени Орджоникидзе, в котором он использовал метафору, встречавшуюся в одной из пьес, популярных во время войны: «Германские человекоубийцы несут теперь ответственность за свои злодеяния. Берлин третий раз отдает ключи от города нашим русским войскам»[856].
Картина общественного мнения в 1945 году, вырисовывающаяся на основе донесений осведомителей, говорит о том, что национал-большевистская пропаганда военного времени способствовала формированию у русских людей чувства национальной идентичности. Аналогичные сведения, полученные в 1950–1951 годы из самых разных источников — начиная с информационных сводок ответственных органов и кончая частными письмами, дневниками, воспоминаниями и интервью, — показывают, что, в отличие от середины 1930-х годов, к концу 1940-х уже очень многие могли внятно сформулировать свое понимание того, что значит быть представителем русского народа. Люди говорили о своей принадлежности к русской нации либо цветистым языком метафор («дружина русских воинов»), либо иносказательно — с помощью полумифических героических образов (Иван Сусанин), либо авторитетным тоном официального выступления («самая выдающаяся нация»). Так что, если разобраться, ощущение своих русских корней служило в период развитого сталинизма гораздо более важным признаком национального самосознания, чем это представлялось до сих пор историкам