[671]
Против созыва областной думы выступали даже наиболее умеренные социалисты – народные социалисты (энесы), плехановская меньшевистская группа «Единство» и правая эсеровская группа «Воля народа». В их совместном обращении к Сибирскому правительству 12 июля 1918 г. говорилось: «И по составу своему, и по обстановке, в которой Дума организована, она не может функционировать в качестве органа, облеченного доверием и поддержкой значительных групп», а может лишь создать «двоевластие и обессилить власть Временного (Сибирского – В. Х.) правительства». Далее в заявлении указывалось, что в условиях Гражданской войны и разрухи правительство должно быть «властью самодовлеющей, независимой от чьего бы то ни было доверия или недоверия», подвергались критике сам принцип избрания областной думы без участия «цензовых элементов» и проистекавший отсюда ее односторонне «левый» партийный состав.[672]
Падение советской власти в Чите 27 августа 1918 г. восстановило территориальное единство между Сибирью и Дальним Востоком и лишило смысла дальнейшее сосуществование на объединенной территории двух правительств. 13 сентября 1918 г. «Временное правительство автономной Сибири» официально самораспустилось.
Сама Сибирская областная дума торжественно открылась в Томске 15 августа 1918 г.[673] В обстановке спада социалистической эйфории она заявила о восстановлении и уравнении в правах с социалистами цензовых буржуазных организаций и партии кадетов.[674] Но политически дума уже не имела влияния. В сентябре несколько ее членов были арестованы контрразведкой.
Стремясь вернуть влияние, областная дума возбудила вопрос о переносе резиденции Сибирского правительства из Омска в Томск. Как культурная «столица» Сибири (хотя и клонившаяся к экономическому упадку, будучи обойденной Транссибирской магистралью), Томск вполне мог претендовать на это, и к такой мысли склонялись отдельные члены правительства (в частности, министр народного просвещения, бывший ректор Томского университета В. В. Сапожников). Выступая в Томском губернском земском собрании 21 октября 1918 г., член Сибоблдумы М. П. Рудаков аргументировал тем, что «Томск демократичен, культурен, Омск – мещанин и черносотенец».[675] В ответ кадет И. А. Некрасов назвал саму областную думу «суррогатом народного представительства» (правда, земство все же поддержало Рудакова).[676]
Против переноса столицы выступили как тузы сибирской буржуазии, так и лидеры кадетов. Они опасались, что с переездом в Томск, являвшийся гнездом областников, правительство подпадет под их влияние. На это прозрачно намекала «Сибирская речь» в статье «Омск или Томск?», говоря о том, что, хотя вопрос носит временный характер, как и само Сибирское правительство, но переезд грозит вызвать, помимо технических осложнений, и нежелательные «перемены в личном составе правительства».[677] На заседании Временного Сибирского правительства 16 августа 1918 г. по вопросу о переносе резиденции единогласно при 1 воздержавшемся постановили остаться в Омске.[678] А уже в сентябре Административный совет при Сибирском правительстве (учрежденный незадолго до этого[679] вследствие нараставшей тенденции централизации власти) приостановил деятельность Сибоблдумы, несмотря на ее протесты.
Особенно чувствительный моральный удар областной думе нанес патриарх движения областников Г. Н. Потанин, обвинивший ее в раскольничестве: «Большинство думы представлено партией эсеров. В программе этой партии областничество занимает второстепенное место агитационного характера… Борьба большинства думы с Временным Сибирским правительством есть не что иное, как стремление через его голову соединиться с самарским Комитетом членов Учредительного собрания и образовать единую всероссийскую власть, находящуюся под контролем названной партии». Вердикт Потанина был однозначным: «Деятельность президиума Сибирской областной думы и ее большинства мы считаем противоправительственной, противогосударственной и преступной…потому, что в исключительных условиях борьбы с большевизмом и германцами вместо создания единой, действительно всенародной власти, стремилась установить партийную диктатуру… Сибирская областная дума настоящего состава, заявившая себя противоправительственной, противогосударственной и преступной организацией, должна быть распущена. Она не является оплотом сибирской автономии и не имеет права на дальнейшее существование».[680] Обращение Потанина подписали также председатель фракции областников в Сибоблдуме А. В. Адрианов (редактор «Сибирской жизни») и его товарищ профессор Н. Я. Новомбергский.
Большое значение имела борьба за влияние в органах местного самоуправления. Земства в основном оставались под контролем эсеров. Это проявлялось и в поддержке безжизненных демократических образований вроде Сибоблдумы, и в других вопросах. Так, регулярно заявляло протесты правительству по самым мелким поводам Томское губернское земское собрание.[681] В частности, оно требовало передать в ведение земств все средние школы и «во имя демократии» сделать школьные попечительства по хозяйственной части коллегиальными, а не как до революции, когда в роли попечителя выступал индивидуальный спонсор.[682] В Иркутске тоже сильным влиянием пользовались областники, и особенно эсеры. Иркутская городская дума даже требовала от правительства подчинить ей местную милицию, что в условиях военного времени было абсурдом. В наказе своим гласным – делегатам на Сибирский съезд земств и городов – она выступала за передачу всей власти на местах земствам и городским управам, упразднение губернских и уездных правительственных комиссаров, создание Сибирского союза земств и городов (Сибземгора) и наделение его председателя правами товарища министра внутренних дел, за передачу функций надзора от судей (под предлогом их «незнакомства» с местными условиями) к «административным присутствиям» с участием как судей, так и представителей земских управ.[683] Из меньшевиков и левых эсеров состояла в своей массе городская дума Барнаула.
Но по мере разочарования населения в демократии определенные сдвиги происходили и здесь. На перевыборы городской думы Барнаула летом 1918 г. к избирательным урнам пришло менее 1/5 избирателей, что было показателем общего фона пассивности граждан, падения веры в демократические учреждения. При этом укрепились позиции кадетов: если на выборах 1917 г. меньшевики здесь получили 34 места, эсеры – 17, а кадеты – всего 5, то теперь численность меньшевиков упала до 26, эсеров – до 7, зато кадеты завоевали 11 мест, и 8 получили не представленные на прошлогодних выборах, склонные к союзу с кадетами энесы.[684]
По комментариям сибирской прессы, летние перевыборы 1918 г. в городские думы показали: 1) возросший «абсентеизм» избирателей (к урнам пришло менее 30 %); 2) падение популярности эсеров в городах, наряду с относительным укреплением меньшевиков и – местами – энесов.[685]
Тем временем, переговоры об объединении власти вступили в решающую фазу. Было созвано репрезентативное Государственное совещание в Уфе из делегатов областных правительств, членов Учредительного собрания и представителей ЦК каждой партии.[686] Это была первая уступка Комуча, ранее считавшего себя всероссийским правительством. Освобождение от большевиков Читы 27 августа 1918 г. ликвидировало последний плацдарм советской власти в Сибири и привело к образованию единой антисоветской территории от Поволжья до Тихого океана. Для объединения власти была создана реальная почва. Уфимское государственное совещание проходило с 8 по 23 сентября 1918 г. На нем были представлены практически все небольшевистские элементы Сибири, Урала и Дальнего Востока: делегаты Комуча, Временного Сибирского правительства (хотя они опоздали к открытию совещания), съезда земств и городов, казачьих войск, Сибирской областной думы, Уральского областного правительства, партий кадетов, эсеров, меньшевиков, энесов, плехановской группы «Единство», «Союза возрождения России», мусульманских организаций и др. Под влиянием социалистического большинства совещание не признало полномочий делегатов торгово-промышленного съезда как «цензовой буржуазной организации, чуждой демократии» (чем сразу оттолкнуло от себя буржуазию) и Ижевского «Прикомуча» (последнее было исключительно следствием амбиций самарского Комуча, ревности к соперникам, ибо ижевский «Прикомуч» был тоже в большинстве эсеровским, и выглядело попросту неэтично, т. к. восставшие против большевиков ижевцы к тому времени вели неравную борьбу на фронте).
Кадетскую делегацию возглавлял член Уральского областного правительства Л. А. Кроль, принадлежавший к левому крылу партии. На совещании он огласил позицию ЦК о том, что «наилучшей формой правления была бы временная единоличная верховная власть», но тут же сделал оговорку: поскольку «на фоне нашей революции не явилось ни одного человека, которому вся страна, вся нация могла бы доверить» такую власть, «приходится поневоле мириться с менее совершенной формой в виде Директории».[687] Двойственность позиции Кроля объяснялась тем, что для него, по собственному признанию, вынужденного представлять свою партию на совещании, «директивы ЦК, привезенные Пепеляевым из Москвы, были неприемлемы… В спасительность диктатуры я не только не верил, но считал ее гибельной для дела. Между тем директива, привезенная Пепеляевым, была весьма краткой: диктатура!»[688]
На Уфимском совещании ярко обозначились различия в подходах социалистов и либералов к вопросам государственного строительства и текущей политики. «Идет углубление разногласий с самарцами. Казаки и кадеты идут на компромисс», – записал в те дни в своем дневнике член всероссийского ЦК кадетов В. Н. Пепеляев, отрицательно относившийся к самой идее Директории и иронически называвший переговоры о ее создании «заигрываниями предсмертного характера».[689]