Эсеровские лидеры Комуча упрямо продолжали отстаивать немедленное внедрение принципов демократии и созыв Учредительного собрания ранее избранного состава, а до тех пор предлагали сделать будущее объединенное правительство ответственным перед съездом его наличных членов (фактически – перед Комучем). За это выступили делегации Комуча, Сибирской областной думы, эсеров, меньшевиков и мусульман, а также наиболее левые представители кадетской партии, к тому времени покинувшие ее. Один из них, бывший член ЦК, после революции возглавивший мусульманское автономистское движение «Алаш-орда», член Учредительного собрания А. Н. Букейханов, предлагал такой состав объединенного правительства, который бы обеспечил влияние представителям социалистического Комуча (по его проекту, следовало включить в правительство 4 членов Комуча и всего по одному – от Сибирского правительства, казачьих войск и мусульманских организаций).[690] Это выглядело тем более нелепо, что к тому времени именно Сибирское правительство оставалось единственным центром сопротивления большевикам на Востоке России, поскольку Комуч в результате осеннего контрнаступления Красной армии по факту оказался правительством без территории. Даже среди умеренных социалистов он не пользовался серьезным авторитетом. Так, демократическая омская газета «Заря» выступала против участия Комуча в организации всероссийской власти, как партийно-эсеровского органа.[691]
С компромиссных позиций выступили делегации энесов, правых меньшевиков-плехановцев (группа «Единство»), Союза возрождения России и Уральского областного правительства. Суть их предложений сводилась к ответственности Директории не перед старым Учредительным собранием, а перед таким органом, который избрало бы само совещание, или перед самим совещанием, которое периодически созывалось бы для заслушивания отчетов правительства.
Этой идее сочувствовали и отдельные умеренные кадеты, например, управделами Сибирского правительства Г. К. Гинс, считавший «ошибкой, что не была поддержана здоровая мысль умеренных групп о создании особого представительного органа для помощи Директории в решении основных вопросов политической жизни»[692] (впрочем, эти строки он писал уже постфактум в эмиграции). Во всяком случае, из тех, кто не порвал открыто с партией, ни один не выступил в защиту этой позиции публично.
В противоположность социалистам, делегации кадетской партии, Сибирского правительства и 7 казачьих войск высказались за безответственность Директории перед кем бы то ни было и предоставление ей всей полноты власти до созыва нового Учредительного собрания, а также сокращение ее числа с 5 до 3 человек. Даже такой относительно левый кадетский деятель, как Л. А. Кроль, в своем выступлении делал акцент не на «народовластии», а на практической организации армии и тыла, говоря о необходимости «поставить дело так, чтобы свобода не мешала порядку».[693] Исходя из этого, он предлагал не возвращаться к Учредительному собранию, избранному в дни смуты и побеждающего большевизма, а провести новые выборы, а до тех пор предоставить будущему объединенному правительству в условиях военного времени всю полноту власти.[694] Фактически это и была идея коллегиальной диктатуры.
Уступки Комуча ускорили неудачи на фронте, лишившие это правительство остатков территории. После бурных дебатов коллегиальный «совет старейшин» подготовил акт об образовании Временного Всероссийского правительства – Директории, принятый Уфимским совещанием 23 сентября 1918 г.[695] Итогом стал компромисс. С одной стороны, совещание под давлением эсеров и меньшевиков признало Учредительное собрание прежнего состава и согласилось с постановлением съезда его членов в Уфе от 16 сентября под председательством лидера эсеров В. М. Чернова о созыве Учредительного собрания 1 января 1919 г.[696] С другой стороны, совещание под влиянием кадетов постановило, что до этой даты Директория будет неподотчетной ни перед кем коллегиальной диктатурой. В качестве уступки левым сохранялись территориальное комплектование войск по месту рождения, проект созыва нового сибирского областного выборного органа взамен скомпрометированной Сибоблдумы, установка на федеративное устройство России и автономию окраин, положение о государственном регулировании экономики при свободе капитала и торговли. Уступкой левых кадетам стало положение о внепартийности армии. Не вызвали серьезных разногласий пункты о временном оставлении захваченных в ходе революции земель в руках фактических пользователей (крестьян) до Учредительного собрания и о международной ориентации на прежних союзников России по Антанте. Компромисс был признан большинством делегатов, за исключением наиболее демократично настроенной партии меньшевиков, в знак протеста отказавшейся участвовать в выборах Директории.
В тот же день был избран персональный состав Директории в числе пяти человек под фактическим председательством одного из лидеров партии эсеров Н. Д. Авксентьева, в прошлом – министра Временного правительства. От социалистов в нее были избраны сам Н. Д. Авксентьев (заместитель – эсер А. А. Аргунов) и энес Н. В. Чайковский (заместитель – эсер В. М. Зензинов), от «центра» – беспартийный, близкий к правым областникам премьер Сибирского правительства П. В. Вологодский (заместитель – в прошлом кадет-областник, ректор Томского университета В. В. Сапожников), от кадетов – Н. И. Астров (заместитель – В. А. Виноградов), от армии – член Союза возрождения России, главнокомандующий Восточным фронтом генерал В. Г. Болдырев (заместитель – «верховный руководитель» Добровольческой армии генерал М. В. Алексеев). За отсутствием Чайковского и Астрова, фактическими членами Директории стали Авксентьев, Зензинов, Вологодский, Виноградов и Болдырев.[697] Таким образом, из наличного состава импровизированного всероссийского правительства двое были эсерами (Авксентьев и Зензинов, оба – члены ЦК своей партии), двое стояли на промежуточных позициях между социалистами и либералами (Вологодский и Болдырев) и лишь один был кадетом, да и то левого направления (Виноградов).
После избрания Директории ряд делегаций обратились к ней с пожеланиями. Торгово-промышленники и кадеты выступили за преемственность политики по отношению к Сибирскому правительству и за роспуск Сибоблдумы как «самочинно образовавшегося, не признаваемого населением учреждения», созданного в «извращенных и глубоко противоречащих сознанию демократии формах».[698]
В ходе наступления большевиков Директория в октябре 1918 г. переехала из Уфы в Омск. Омск хотя и был одним из крупнейших городов Сибири, но по российским меркам был довольно провинциален, насчитывая до революции 140 тыс. жителей (для сравнения: в Петрограде проживало 2 млн, в Москве – 1 млн 600 тыс., в Варшаве – 800 тыс., в Одессе и Киеве – по 600 тыс.).[699] Но, будучи важным железнодорожным узлом, к тому же расположенным в крае со значительным процентом казачьего населения, сыгравшего активную роль в свержении советской власти, он притягивал беженцев из Советской России на восток; под их наплывом его население в годы Гражданской войны увеличилось до 600 тыс. Характерно, что левые кадеты во главе с Л. А. Кролем и социалисты убеждали Директорию переехать в подконтрольный им Екатеринбург (туда же переехал из Уфы эсеровский съезд членов Учредительного собрания во главе с В. М. Черновым), поскольку Омск был для них «гнездом реакции», но кадетские лидеры, представители буржуазии и офицерства сумели блокировать эту попытку. Исход дела решила позиция премьера П. В. Вологодского, настоявшего на резиденции в Омске.[700]
Деловым аппаратом Директории стал Совет министров, в большинстве состоявший из членов бывшего Сибирского правительства. Список кадетов в нем пополнился управляющим Министерством иностранных дел Ю. В. Ключниковым и управляющим делами Совмина профессором Г. Г. Тельбергом (сменившим на этом посту Г. К. Гинса). Кадетом был и товарищ министра земледелия Барышевцев. Большинство министров были из беспартийных.
Долгое время большинство советских историков считали, вслед за эсеровскими мемуаристами, что итоги Уфимского совещания были на руку буржуазии.[701] Но позднее все-таки признали, что сделка с социалистами оказалась неудовлетворительной для обеих сторон.[702] Директорию не признали ни другие белые армии России, ни руководство кадетской партии. Ее лидеры на совещании в Яссах с руководством Союза возрождения России и правых организаций в ноябре 1918 г. отдали предпочтение в организации всероссийской власти деникинской Добровольческой армии.[703] Скептически отозвался о Директории П. Н. Милюков.[704] Решение о повторном созыве Учредительного собрания, разогнанного большевиками, один из лидеров южных кадетов и Национального центра Н. И. Астров в письме В. Н. Пепеляеву от 3 ноября образно назвал «попыткой воскрешения непохороненного трупа, даже не всего трупа, а его случайного куска», а саму Директорию – «гнилой комбинацией». Астров сообщал, что Южнорусская конференция кадетской партии постановила вступить в контакт с Директорией ради «разрешения общих задач борьбы с большевиками», но не признавать ее всероссийской властью под тем предлогом, что «юг не принимал участия в образовании этой власти».[705]
Критике со стороны кадетских лидеров подвергся и вступивший в Директорию член ЦК партии В. А. Виноградов, стоявший на левом фланге, в прошлом – заместитель Н. В. Некрасова во Временном правительстве. В письме к нему с юга России от 3 ноября член ЦК В. А. Степанов прямо называл Директорию «совдепчиком», ставил в вину Уфимскому совещанию расширение ее запланированного состава с 3 до 5 человек, уступку численного перевеса социалистам, капитуляцию перед «кучкой черновских эсеров» – съездом членов старого Учредительного собрания, который, в схожих с Астровым выражениях, назвал «не то что непогребенным трупом, а ногой от трупа». Эти обстоятельства, писал он, «исключают для нас всякую возможность вообще считаться с этой лавочкой, и делается абсолютно непонятным твое в ней участие». «Говоря «мы», – подчеркивалось в письме, – я имею в виду единогласное и единодушное мнение Центрального комитета, всех наличных кадетских организаций и… Добровольческую армию… С радостью узнали, что В. Н. Пепеляев уклонился от участия в Уфимском государственном совещании, и что там были (от кадетов –