[724] Эта резолюция прямо предвосхищала соответствующую резолюцию II Восточной конференции партии, о которой говорилось выше.
После этого Пепеляев посетил Харбин и провел данную резолюцию в местном комитете партии. В обоих дальневосточных центрах образовались блоки кадетов, торгово-промышленников и биржевиков. Тезисы Пепеляева поддержал Читинский комитет партии, рупор которого «Забайкальская новь» писал, намекая на печальный опыт социалистического правительства Комуча: «Всякий, кто не хочет для Сибири судьбы Поволжья, должен позаботиться, чтобы господа из Самары отложили свои попечения о власти».[725]
Окрыленный поддержкой Пепеляева, организатор Омского национального блока В. А. Жардецкий на совместном совещании партийных комитетов 29 октября без обиняков заявил: «Эту Директорию блок решил извести, и он ее изведет».[726] 12 ноября Восточный отдел ЦК по докладу В. Н. Пепеляева принял тезисы о курсе на диктатуру, осуждении итогов Уфимского совещания и опоре на Совет министров против Директории.[727]
Действия Пепеляева вызвали бурю возмущения социалистов. Новониколаевская «Народная Сибирь» в статье под заголовком «Кадеты за работой» обвиняла его в «противогосударственной работе», «двурушничестве» и «большевизме справа».[728] Тезис о «большевизме справа» еще раньше употреблялся социалистами в отношении В. А. Жардецкого, первым из сибирских кадетов открыто высказавшегося за диктатуру. Тогда, давая отповедь Жардецкому и намекая на его «духовное родство» с большевиками в отстаивании диктатуры, томская «Народная газета» пророчила, что любая диктатура чревата «новой гражданской войной».[729]
15–18 ноября 1918 г. в Омске прошла II Восточная конференция кадетской партии. Поначалу ее открытие намечалось на 20 октября в Екатеринбурге. Перенос сроков и места историки связывали со стремлением В. Н. Пепеляева предварительно подготовить местные партийные комитеты к принятию нового курса.[730] Но кадетская пресса тех дней сообщала, что это было вызвано пожеланиями самих комитетов, дабы успеть подготовиться и выбрать делегатов.[731] На конференцию съехались 37 делегатов от 10 комитетов партии: от Сибири – Омска и Иркутска, от Урала – Челябинска и Кургана, от Поволжья – Уфы, а также эвакуировавшихся комитетов занятых красными Казани, Самары и Симбирска, от Дальнего Востока – Владивостока и Харбина.[732] Среди них были члены всероссийского кадетского ЦК В. Н. Пепеляев и С. В. Востротин (оба – в прошлом депутаты Государственной думы), бывшие депутаты Госдумы Н. Я. Коншин и А. А. Скороходов, член Учредительного собрания Н. А. Бородин, члены Восточного отдела ЦК В. А. Жардецкий, А. К. Клафтон, А. С. Соловейчик, В. А. Кудрявцев и др. Тезисы доклада Пепеляева в пользу военной диктатуры, за осуждение итогов Уфимского совещания были приняты 16 ноября (за 2 дня до колчаковского переворота) подавляющим большинством в 21 голос против одного, с незначительными поправками Бородина[733] – несмотря на то что, по свидетельству Пепеляева, накануне Виноградов и Ключников убеждали его «смягчить тезисы».[734] Знаменательно, что лидер уральских кадетов Л. А. Кроль, противник диктатуры, убедил часть земляков отказаться от участия в Восточной конференции как «сибирской», предвидя, что она выступит за диктатуру и не желая нести ответственность за это[735] (подобно тому, как поступил с противоположных позиций перед Уфимским совещанием сам В. Н. Пепеляев).
Персональная роль В. Н. Пепеляева в подготовке колчаковского переворота известна. Это признавали и его непосредственные участники (письмо бывшего генерал-квартирмейстера Ставки А. Д. Сыромятникова И. А. Михайлову от 14 апреля 1919 г.), и сибирские кадеты (А. К. Клафтон в письме Н. И. Астрову), и сам Пепеляев.[736] Исходя из директив ЦК партии и Национального центра, он еще 28 сентября, встретившись в поезде с перешедшим на русскую службу чешским генералом Р. Гайдой, поведал ему, что не поехал на Уфимское совещание (куда был делегирован как представитель ЦК партии), «ибо не верю в создание таким путем прочной власти, и что спасение в единоличной диктатуре, которую должна создать армия».[737] Гайда согласился и напомнил, что из Владивостока едет через Сибирь адмирал А. В. Колчак, имевший всероссийское имя и популярность в военных и деловых кругах. Пепеляев ответил, что в Москве Национальный центр выдвигает кандидатуру генерала М. В. Алексеева, но ввиду отсутствия с ним связи адмирал рассматривается в качестве второго кандидата в диктаторы. По словам Пепеляева, ему удалось сагитировать влиятельного среди чехов генерала, который пообещал «убедить» в этом чешских легионеров.[738] Поскольку чехословацкий корпус представлял серьезную и сплоченную вооруженную силу, его позиция была немаловажной. «Убедить» чехов Гайде так и не удалось – основная масса их была настроена демократически. Но его влияние способствовало сохранению ими нейтралитета.
В том же направлении вел пропаганду В. А. Жардецкий: в первых числах ноября В. А. Виноградов сообщал в письме к своему коллеге по Директории и главнокомандующему ее войсками генералу В. Г. Болдыреву, что омские кадеты во главе с Жардецким «прочат Колчака диктатором».[739] Этому способствовало и то, что после приглашения главы Директории Н. Д. Авксентьева Колчак занял в сформированном правительстве пост военного и морского министра.
5 ноября В. Н. Пепеляев имел с А. В. Колчаком «долгую интересную беседу» (как отмечал он в дневнике) и сообщил о планах переворота. Адмирал заявил, что разделяет идею необходимости диктатуры, но дипломатично отдал первенство генералу М. В. Алексееву, как бывшему Верховному главнокомандующему, и заметил, что готов даже в случае его смерти (о которой собеседники еще не знали, но которая уже произошла) подчиниться А. И. Деникину как его преемнику. В заключение Колчак веско сказал: «Но если будет нужно, я готов принести эту жертву. Однако форсировать события не надо».[740] Тем самым адмирал предупреждал об осторожности. Обладавший всероссийским именем и харизмой, А. В. Колчак резко выделялся на фоне провинциальных сибирских деятелей – к тому же большинство политической и военной элиты России оказалось в Гражданскую войну на Юге. Кроме того, он был известен как сторонник жесткого курса и диктатуры. Видный министр-областник И. И. Серебренников в мемуарах так писал о резонансе, произведенном в Омске появлением Колчака: «Невольно всем казалось: вот человек, за которым стоит будущее».[741] Бывшим сибирским депутатам Госдумы он мог быть знаком и по совместной работе еще до войны, когда являлся военно-морским экспертом Думы от Морского генерального штаба и тесно сотрудничал с председателем думской комиссии по обороне, лидером Союза 17 октября А. И. Гучковым. Осенью 1917 г. он, находясь в США, дал согласие баллотироваться в Учредительное собрание от кадетской партии[742] (его ответ пришел слишком поздно). Немаловажно и то, что Колчак имел известность и авторитет в союзных державах – Англии и США. Все это, в сочетании с дневниками В. Н. Пепеляева, позволило опровергнуть гипотезу о том, что кандидатура Колчака на роль диктатора была случайной,[743] что уже сделали в свое время советские историки.[744]
Приведенный разговор А. В. Колчака с В. Н. Пепеляевым лишний раз опровергает и мнение некоторых современников[745] о «неосведомленности» адмирала о планах заговорщиков – более того, он в принципе не возражал против предлагаемой ему роли. Другое дело, что он, как человек новый, занял выжидательную позицию, не участвовал в непосредственной подготовке переворота и мог не знать его конкретной даты.
В тот же день, после беседы с Колчаком, Пепеляев зондировал почву в разговоре с входившим в Директорию премьер-министром П. В. Вологодским. Он прямо сказал: «Результат Уфимского совещания – недопустимый компромисс. К Директории по существу мы относимся отрицательно».[746] В беседе Пепеляев выяснил, что Совет министров тоже отрицательно относится к «учредиловцам».
Раздражение военных против Директории росло по мере усиления межпартийных раздоров в правительственном лагере. Они составили ударную силу заговора. Но его политической пружиной были В. Н. Пепеляев и близкий к правым кругам министр финансов И. А. Михайлов. Момент был выбран вовремя. По словам И. И. Серебренникова, идея диктатуры «висела в воздухе» и «приобрела актуальное значение как раз к тому моменту, когда Директория, упразднив областные правительства, готова была расправить свои государственные крылья».[747] Таким образом, кадеты и близкие к ним круги сначала дали возможность Директории демократическим путем проделать черновую работу по объединению власти, что было, безусловно, тактически грамотно.
В последние дни исторической II Восточной конференции кадетов В. Н. Пепеляев, перепоручив ее ведение Жардецкому и Клафтону, непосредственно участвовал в подготовке переворота. В его дневнике сохранилась отрывочная запись: «Совещание. Участвовали… (многоточиями обозначены пропуски в тексте – В. Х.). Все решено. Оттуда… я поехал к п. …Полная налаженность. Описать потом».[748] По свидетельству Пепеляева, о заговоре и подготовке переворота он не сообщал, из соображений конспирации, никому из товарищей по партии во избежание утечки информации – его задачей было подготовить их к восприятию произошедшего.[749]
На итоговом вечернем заседании конференции 18 ноября Пепеляев оповестил делегатов о свершившемся перевороте. Известие, по его словам, было «встречено восторженно», после чего Пепеляев приветствовал от имени конференции нового Верховного правителя.[750]
Ведущие деятели кадетской партии и Национального центра в других регионах России высоко оценили деятельность В. Н. Пепеляева по подготовке переворота. Курьер из Екатеринодара, где при генерале А. И. Деникине группировалось большинство кадетского ЦК, сообщил Пепеляеву, что его «работой весьма довольны и шлют самые лестные приветствия». Личное письмо с выражением глубокого удовлетворения прислал из Гельсингфорса член ЦК А. В. Карташев.