[812] «Нужно приять ту реальную силу, которая одна в состоянии сломить силу большевистскую, и нужно приять ее как она есть, с ее достоинствами и недостатками», а не сближаться с «разными промежуточными социалистическими группами, вяло критикующими большевиков, но духовно близкими им», и с «разного рода самостийниками, висящими в воздухе со своими надуманными националистическими планами».[813]
В речи на открытии III Восточной конференции кадетской партии 17 мая 1919 г. председатель Восточного отдела ЦК А. К. Клафтон подвел итоги идейной эволюции партии за период Гражданской войны. Знаменательным стало признание кадетского лидера: «Революция с огромной силой ударила по нашей программе и по нашей привычной идеологии».[814] Он напомнил, что уже майская партийная конференция 1918 г. в Москве, проходившая подпольно, впервые, хотя и в сглаженной и завуалированной форме, поставила вопрос о диктатуре.
I Восточную конференцию партии в Омске (август 1918 г.), проходившую в условиях развертывания Гражданской войны и временного альянса либералов и умеренных социалистов, он расценил как известный шаг назад в поисках компромисса. Как отметил Клафтон, «искали то, что было отвергнуто уже на майской Московской конференции, где была заявлена новая идея, хотя и не получившая точной формулы, – идея диктатуры». Эта конференция стала предтечей Уфимского совещания и Директории.
Но уже II (ноябрьская) Восточная конференция «констатировала неудачу коалиционных соглашений, государственное и политическое бессилие Директории» и единогласно приняла «совершенно определенную четкую формулу единоличной военной диктатуры». Изданное после переворота обращение Колчака к населению, названное Клафтоном «государственно мудрым в своей краткости и простоте», стало, по его словам, «программой нашего правительства в борьбе за русскую государственность и русскую национальную культуру». С тех пор, прямо заявил Клафтон, «мы стали партией государственного переворота, благодетельное историческое значение которого только теперь начинают понимать великие западные демократии. Мы приняли на себя всю политическую ответственность… Партия… отдала все свои силы…на прямую службу правительству… Правительственный аппарат захватывал в свою систему все большее число партийных деятелей… Мы были первыми друзьями власти».
Под «бурные и долго несмолкаемые овации» делегатов оратор провозгласил А. В. Колчака «национальным вождем, с величайшим мужеством, энергией и прямотой которого связаны все наши надежды и вера в светлое русское будущее», и призвал «отдать власти все, что мы можем – жизнь, знания, труд и состояние свое…, объединиться вокруг Верховного правителя, как единого главы Русского государства». Программа его правительства была названа «мудрой и глубоко демократичной». Парадокс утверждения о «демократизме» программы диктаторского режима был скорее внешним, поскольку диктатура подразумевалась лишь до окончания Гражданской войны. Развивая основную мысль, докладчик с пафосом заявил: «Мы боремся не только за возрождение русской государственности, мы стали передовым отрядом борьбы общечеловеческой, борьбы за спасение цивилизации, за спасение прав человека».
Конференция направила приветственную телеграмму А. В. Колчаку, заверяя, что видит в его власти «глубокую историческую правду». В ответ адмирал выразил «чувство глубокого удовлетворения» линией поведения «искони и неизменно государственной» партии и уверенность в том, что она и впредь будет «неустанно содействовать» ему в работе. Конференция встретила овациями приветствие Добровольческой армии и почтила вставанием память генералов Л. Г. Корнилова, М. В. Алексеева и А. М. Каледина.
Основную задачу III Восточной конференции предводители сибирских кадетов видели в определении конкретных тактических путей к достижению полной победы над большевизмом. Одним из них виделось перенимание лучшего у противника, в чем они не расходились с лидерами партии. В 1919 г. один из последних, В. А. Маклаков, говорил в Париже: «Надо взять все, что есть справедливого у большевиков, и предложить это самим»,[815] подобно тому как это делали сами большевики, заимствовавшие в своем Декрете о земле эсеровскую программу. С этим соглашались и непартийные либеральные газеты более левого направления. Так, «Сибирская жизнь», говоря об «обаянии» большевистской пропаганды в народных массах, писала: «Этому обаянию надо противопоставить нечто равноценное».[816] К сожалению, эти трезвые мысли не подкреплялись реальными делами: в коренных вопросах русской жизни ограничились по большей части заявлениями программно-декларативного порядка, откладывая их практическое решение до будущего Национального собрания, оно казалось второстепенным перед лицом главной объединяющей цели – военного разгрома большевиков, в полном соответствии со словами самого А. В. Колчака: «Полное уничтожение военной живой силы противника – по отношению к таковой основной задаче все остальное должно получить характер служебный». Подхватывая его мысль, «Сибирская речь» писала: «И лишь там, в Москве, заколов дракона, можно будет думать о длительных задачах национального и государственного существования», когда наступит «новый Московский период собирания России воедино».[817] Показательно, что белые не ставили целью возврат столицы в Петроград. Москва воспринималась всеми как естественный геополитический центр, «сердце» России. Более того, во всех речах и выступлениях как партийных политиков, так и членов правительства и самого Верховного правителя звучали фразы о том, что приступить к всенародным выборам в новое Национальное собрание следует непосредственно после взятия Москвы.
В заключение своего доклада на конференции Клафтон с оптимизмом (напомним, что апрель—май 1919 г. были временем максимальных военных успехов армии Колчака) выразил полную уверенность в победе: «Зная исход начатой борьбы, мы… с полным спокойствием будем относиться ко всем колебаниям счастья, которые в гражданской войне возможны больше, чем в войне с врагом внешним».[818]
Более детальную политическую программу партии на ближайшее будущее по сути определяла резолюция конференции по тактическому вопросу от 26 мая 1919 г. По вопросу об устройстве центральной власти она сводилась к следующим основным тезисам:
1) подтверждение верности идеям демократии, надклассового правового государства и социальной справедливости;
2) временный (до полной победы над большевиками) и ограниченный законом характер диктатуры Верховного правителя;
3) разграничение функций гражданских и военных властей с приоритетом гражданской в отношении административной власти;
4) созыв после победы над большевиками «Всероссийского Национального собрания с учредительными функциями»;
5) поддержка «исключительных мероприятий» власти в условиях военного времени;
6) ответственность министров перед Верховным правителем;
7) формирование совещательного органа при Верховном правителе из представителей общественности по назначению и без особых привилегий для его членов (впервые данный пункт был сформулирован в резолюции Восточного отдела ЦК партии от 30 апреля 1919 г.);
8) улучшение условий быта госслужащих.[819]
Как отмечала «Сибирская речь», при всем «разнообразии оттенков партийной мысли, конференция прошла в глубоком и полном единодушии. Споры возникали главным образом по поводу частностей».[820] Так, иркутские кадеты подвергли критике идею особого совещательного органа при Верховном правителе как неответственного ни перед кем, а потому излишнего, способного навредить правительству в общественном мнении.[821] Но на конференции иркутяне оказались в подавляющем меньшинстве.
Харизматичная личность А. В. Колчака очаровала многих либералов и близких к ним деятелей. Премьер-министр П. В. Вологодский отмечал в дневнике, что адмирал «подкупает своим благородством и искренностью».[822] Ему вторил один из лидеров кадетов, впоследствии – идеолог «сменовеховцев» профессор Н. В. Устрялов, записывая впечатления о Верховном правителе: «Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы».[823] «Честнейшим и искреннейшим русским патриотом в лучшем смысле этого слова и человеком кристальной душевной чистоты» называл его правый областник И. И. Серебренников.[824] Главный трубадур диктатуры кадет В. А. Жардецкий писал (в письме Н. И. Астрову 25 марта 1919 г.): «Личные качества адмирала совершенно исключительны – это прежде всего крупнейшая одаренность, одновременно воин и ученый с широким политическим кругозором и тщательным в европейском смысле образованием. Высокий моральный строй и железная воля, которая выступает с беспощадностью в критические минуты. Его декларация – в существе его живые убеждения. Силою нравственной личности своей он покоряет всех, с кем соприкасается».[825] Ему вторил (в письме М. М. Федорову 19 марта 1919 г.) сенатор А. Новиков: «Образованный, культурный, государственный, высокой честности, А. В. Колчак наиболее приспособлен для роли верховного главы демократического государства».[826] Даже министр труда меньшевик Л. И. Шумиловский, впоследствии расстрелянный большевиками, на суде имел мужество сказать: «Я считал его безукоризненно честным человеком. И ни одного факта, который бы разбил мою веру в него, за весь последующий период мне не удалось узнать».[827]
Идеологи колчаковского режима считали политически необходимым в условиях Гражданской войны создание культа личности Верховного правителя. Как вспоминал управляющий МИДом И. И. Сукин, участники переворота, «считая себя связанными до конца с личностью выдвинутого ими героя, стали сознательно его возвеличивать… Внешними знаками почтения, атрибутами власти и приказания мы подчеркивали его авторитет и делали это сознательно, рассматривая Колчака как дорогое детище нашего национального дела… развился даже несколько искусственный пиетет к личности Верховного правителя, ее украшали легендами, старались сделать как можно более привлекательной и обаятельной».