[845] Идейным кредо кадетов в эпоху Гражданской войны стал постоянно акцентируемый приоритет воссоздания общероссийской государственности над демократией и партийно-классовыми интересами: «Нельзя говорить… о защите интересов того или другого отдельного класса, раз не обеспечено самое бытие необходимой совокупности классов, то есть государства».[846] Но этот тезис был скорее декларативным, т. к. без урегулирования противоречий между классами государственное объединение очевидно состояться не могло.
Из всех политических партий кадеты были главной опорой белых режимов вообще и Колчака в частности. Трудно согласиться с утверждением о том, что «в непарламентской системе государственного управления на востоке России политические партии неизбежно теряли не только влияние, но и связь с текущей политикой…, оторвались от ситуации и замкнулись на обсуждении доктринальных вопросов».[847] И меньше всего этот тезис подходит к кадетам, занимавшим высокие посты в правительстве и администрации А. В. Колчака, органах пропаганды и сильным своими связями с буржуазией. Действительно, формально все министры при вступлении в должность выходили из партий. Своим девизом они провозгласили «национальное восстановление России при помощи новой, по существу и духу всероссийской, внепартийной, внеклассовой власти Верховного правителя»[848] (о «надпартийности» своего правительства любил говорить и сам Колчак). У многих это создавало представление о чисто «деловом» характере их деятельности во власти, направленной на решение текущих финансовых, хозяйственных и военных вопросов и подчиненной лишь одной общей цели – борьбе с большевизмом. Однако было бы упрощением так считать. Сами кадеты, больше всех говорившие о «надпартийности» и обвинявшие других в «узкопартийных интересах», оказавшись ведущей силой в белых правительствах, проявили все то же тяготение к навязыванию собственной идеологии. Другой вопрос, что программа правительства может представлять собой более или менее удачный компромисс между разными партиями – но без формулировки общей политической и социально-экономической платформы ему не обойтись.
В вопросах управления колчаковское правительство последовательно проводило линию централизации власти. Сразу после переворота 18 ноября были распущены остатки автономных областных «правительств» (кроме казачьих) – Амурское правительство, Уфимский «совет управляющих ведомствами» (членов которого арестовали за выступление против переворота), высланы из Омска наиболее активные деятели бывшей Сибоблдумы (распущенной еще Директорией). Совет министров при Колчаке играл по сути совещательную и служебно-исполнительную роль. Адмирал единолично назначал и смещал с постов министров. Правительство выполняло черновую работу по подготовке законопроектов, докладывая Верховному правителю лишь одобренные большинством результаты, без «особых мнений» и разногласий. Роль правительства ослаблялась недостаточно сильной фигурой его главы П. В. Вологодского. Г. К. Гинс характеризовал его как «человека с ослабевшей волей, уступчивого, мягкого, неяркой индивидуальности», который «встал лицом к лицу с адмиралом, человеком горячего темперамента, легко и быстро впадающим в гнев и так же быстро потухающим, человеком с военными предрассудками и твердо определившимися предрасположениями», и иронизировал, что премьер «считает свою роль исчерпанной после того, как он проголосует предложение и подсчитает голоса».[849] Хотя иные сегодняшние авторы склонны видеть в Вологодском сильного политика, умело лавировавшего между разными направлениями,[850] большинство современников сходилось в низком мнении о его политических талантах и характере, признавая при этом его личную порядочность (см. приложение 1). Но на практике глава правительства нередко служил ширмой для интриг.
К тому же, колчаковское правительство не было единым организмом – отсутствовали и единство взглядов, и, нередко, согласованность действий между министрами. Хотя по «конституции 18 ноября», авторами которой были кадеты Г. Г. Тельберг и Г. К. Гинс, Совет министров (за отсутствием выборного представительного органа) формально являлся законодательным органом (все указы Верховного правителя подлежали его утверждению), его реальный вес резко упал по сравнению с периодами Сибирского правительства и Директории.
С другой стороны, политической неопытностью А. В. Колчака на первых порах пользовались отдельные «правые» деятели во главе с министром финансов И. А. Михайловым. По инициативе кадета Ю. В. Ключникова, возглавлявшего до декабря 1918 г. МИД, был создан Совет Верховного правителя в составе 5 ключевых министров (внутренних дел, иностранных дел, финансов, премьер-министр и управляющий делами),[851] оказывавший решающее влияние на текущую политику. По словам видного кадета А. С. Соловейчика, Михайлов даже «выражал опасения, как бы Верховный правитель не превратился в настоящего диктатора». Образование Совета Верховного правителя вызвало недовольство большинства министров. Л. И. Шумиловский прямо сказал: «Что, отбой бьете? Только что установили единоличную власть и сейчас же стремитесь замкнуть ее в коллегию?»[852] На практике мало считавшийся с Советом министров, Колчак, все-таки не имевший опыта в вопросах гражданского управления, прислушивался к мнению Совета Верховного правителя, в котором видную роль играли И. А. Михайлов, В. Н. Пепеляев, Г. Г. Тельберг (оба – правые кадеты), И. И. Сукин и Г. К. Гинс (умеренный кадет). Еще до вхождения Пепеляева в правительство сенатор А. Новиков писал М. М. Федорову 19 марта, что Тельберг, Гинс и Михайлов «составляют душу кабинета и определяют сущность нашей политики».[853] Достаточно сказать, что этот Совет собирался 2–3 раза в неделю вместе с самим Верховным правителем,[854] в то время как остальные министры имели доступ к нему лишь 1 раз в неделю. Многие важные, принципиальные вопросы решались адмиралом после обсуждения с Советом Верховного правителя не только в обход Совета министров (путем чрезвычайных указов), но даже без его оповещения. Нередко министры узнавали об этих решениях из газет.[855] При этом большинство министров были деятелями провинциального масштаба, не имели всероссийской известности; единицы, подобно В. Н. Пепеляеву, успели до революции побывать депутатами Госдумы. Относительно лучше, по воспоминаниям современников, работали министерства земледелия, финансов, путей сообщения, Госконтроль, постепенно улучшалась (кстати, с приходом кадетов Пепеляева и Тельберга) работа министерств внутренних дел и юстиции.
В политическом курсе правительства сказывалось отсутствие четкого плана. Это подтверждает дневник В. Н. Пепеляева: «Необходимы твердый курс и ясный план, чего нет».[856] Он, имя которого стало в обществе одним из символов правого курса правительства (наряду с И. А. Михайловым), в апреле 1919 г. определенно высказывался: «Я вовсе не за поворот вправо. Я за сближение с самим народом».[857] Позднее он пояснил свою мысль: «Стальной речью, за которой чувствуется власть, можно сейчас победить инертность и лукавство мужика. Но нужна работа власти, которую мужик должен видеть. Управлять уездом и губернией из города нельзя – это зарубит на носу каждый администратор. А их у нас надо заставить ездить».[858] Таким образом, один из столпов диктатуры видел перспективу не в красивых жестах, бесполезных (по его мнению) на тот момент, а в сочетании твердого и системного курса политики с практической работой и контролем за исполнением на местах.
Сказывался на работе правительства и характер военной диктатуры. Военные различных рангов вмешивались в гражданские дела на всех уровнях. Против такого положения протестовали многие администраторы и часть либеральной печати, указывая на некомпетентность военных в ряде вопросов. Позднее по многочисленным жалобам на произвол был создан Комитет по обеспечению порядка и законности в управлении, призванный координировать действия военных и гражданских ведомств; в него вошли министр внутренних дел, военный министр и министр юстиции.[859] В официальных документах неизменно подчеркивалась необходимость законности в действиях властей всех уровней. Еще в декабрьском циркуляре 1918 г. о взаимодействии военных и гражданских властей Колчак отмечал, что «в пределах нормальной жизни военные начальники не должны вмешиваться в деятельность гражданских властей и в сферу их компетенций».[860] Но кардинально изменить ситуацию не удалось. Впрочем, характерный для Гражданской войны произвол на местах наблюдался и у красных, только в других формах.
Централизация власти еще более усилилась после тяжелых поражений армии Колчака летом 1919 г., сопровождавшихся отступлением за Волгу и Урал. По его указу от 7 августа, Совету Верховного правителя предоставлялись дополнительные широкие полномочия по организации обороны. В городах начали реквизировать для нужд армии автомобили и экипажи. Опять же, активно содействовали этому процессу кадеты. В критические дни 6 августа 1919 г. В. Н. Пепеляев в поездке на фронт телеграфировал Г. Г. Тельбергу, что, если не будет налажено снабжение армии, «нужно или переходить снова на партизанскую борьбу, или признать, что все погибло. Интеллигенция должна быть взята вся. Изъятие лишь одно – неспособность носить оружие».[861]
Пресса нередко критиковала правительство за склонность к трафаретным декларациям, не всегда подкреплявшимся реальными делами, бюрократизм и громоздкость – черты, присущие и старым российским госструктурам. «Наш административный аппарат, – писала омская «Наша заря», – как и старый (т. е. царский – В. Х.), успел превратиться в своего рода государство в государстве».[862] Государственная структура формировалась как всероссийская, для обслуживания всей страны. Многочисленные учреждения заполняли люди не всегда квалифицированные, порой попросту уклонявшиеся от фронта. Лишь осенью 1919 г., уже в обстановке военных поражений, госаппарат был сокращен почти на 40 % для высвобождения сил на фронт.