[863] Но эта мера существенно запоздала. Нельзя забывать и того, что мутная волна революции вынесла на поверхность разнообразную «накипь», размножила типы политических хамелеонов. О них красноречиво писала омская газета «Заря»: «Умеренные при монархии, многие из них после Февральского переворота сделались крайне левыми и приняли самое деятельное участие в развале фронта и разрушении государства…, поспели перекраситься во все цвета радуги до крайнего интернационализма включительно», а теперь «эти господа вновь начали надевать на себя тогу государственности».[864]
Местами, впрочем, проводились в жизнь и реальные либерально-буржуазные принципы. Так, органы госконтроля, в соответствии с принципом разделения властей, были сделаны независимыми от правительства и несменяемыми. Закон о независимом государственном контроле был введен в действие с 1 июня 1919 г.
После колчаковского переворота партийный облик Российского правительства изменился с уклоном «вправо». Ранее кадетов в нем насчитывались единицы, но при Колчаке уже к лету 1919 г. они составляли половину министров (7 из 15) – хотя, как уже говорилось, со вступлением в должность все министры формально объявляли о выходе из своих партий.[865] Важнейшую роль среди них играли министр внутренних дел (а в период агонии колчаковского режима – последний премьер-министр) В. Н. Пепеляев и управляющий делами Совмина, затем – министр юстиции и вице-премьер, профессор Г. Г. Тельберг. Оба были сравнительно молоды (моложе 40 лет), честолюбивы и энергичны, оба имели личное влияние на Колчака и входили в состав Совета Верховного правителя. Видную роль играл сменивший Тельберга на посту управделами правительства, близкий к умеренным кадетам профессор Г. К. Гинс.
Программные установки правительства А. В. Колчака (как и А. И. Деникина) разрабатывались при участии кадетских идеологов, были сформулированы в общих чертах в декларациях правительства и лично Верховного правителя в первой половине 1919 г. и в обобщенной, дипломатично скорректированной форме изложены в июньском ответе Колчака на послание союзных держав.
Отдельные белые политики ревниво относились к деятельности игравшего роль объединенного представительства белых правительств за границей Русского политического совещания в Париже, в которое входили бывший премьер-министр Временного правительства, кадет князь Г. Е. Львов, министр иностранных дел царского правительства (сохранивший эту должность при белых правительствах, как координатор внешней политики) С. Д. Сазонов, один из лидеров кадетов В. А. Маклаков, лидер солидаризировавшейся с белыми партии энесов Н. В. Чайковский и занявший сходную позицию бывший эсер Б. В. Савинков. Слухи о претензиях его на роль «правительства в эмиграции» дали повод В. А. Жардецкому с тревогой писать одному из лидеров Национального центра Н. И. Астрову 25 марта 1919 г.: «Очевидны фантастичность и опасность парижской тенденции создать на отлете от России в Париже своего рода национальный комитет – правительство в зародыше – вне территории, вне жизни. Нас крайне тревожит эта тенденция, опасность и неправильность которой понимают и С. Д. Сазонов, и, по-видимому, В. А. Маклаков».[866] В. Н. Пепеляев также пересказывал в своем дневнике 12 июня 1919 г. исходившие от бывшего премьер-министра Российской империи В. Н. Коковцева обвинения Русского политического совещания в претензиях на роль «русского правительства за границей».[867] Опасения оказались напрасными: Русское политическое совещание вело активную работу на Западе, направленную на признание союзниками именно Омского правительства в качестве всероссийского. Совещание функционировало до 19 июля 1919 г., когда князь Львов известил правительство Колчака, что в связи с подчинением всех белых правительств ему (означавшим их формальное объединение) «Политическое совещание в Париже прекращает деятельность».[868]
Солидарно с кадетской партией в поддержку режима Колчака выступали Национальный центр и Национальный союз. Откликаясь на победы его армии весной 1919 г., Акмолинский отдел Национального союза 16 марта принял специальную декларацию, провозглашавшую политический курс правительства единственно верным национальным курсом.[869]
Однако по ряду вопросов организации власти были определенные разногласия даже в окружении Колчака. Наиболее активными поборниками централизации – порой большими, чем сам Колчак, – были лидировавшие в Восточном отделе ЦК омские кадеты во главе с А. К. Клафтоном, В. А. Жардецким и Н. В. Устряловым (оппоненты язвительно называли их «большими католиками, чем папа Римский»). В самом правительстве эту линию активно проводили выходцы из томских кадетов – В. Н. Пепеляев и Г. Г. Тельберг. В отличие от омичей и томичей, против чрезмерной централизации, тенденция к которой еще более усилилась в летние месяцы 1919 г., возражали влиятельные иркутские кадеты. «Сосредоточение в одних руках управления различными ведомствами, сокращение состава членов правительства упраздняет то столкновение мнений, которое способствует выяснению истины», – писали они.[870]
Как уже отмечалось, лишь левые кадеты не одобрили перехода к диктатуре и после переворота либо отошли от активной политической деятельности (в частности, вышедшие из правительства В. А. Виноградов, Н. Я. Новомбергский, В. В. Сапожников), либо перешли в пассивную оппозицию. Видный представитель левого крыла партии Л. А. Кроль возглавлял оппозицию правительству в Государственном экономическом совещании. «Доверие народных масс, – заявлял он в выступлении на этом совещании 17 сентября 1919 г., – можно будет завоевывать путем не только провозглашения, но и проведения в жизнь демократической политики».[871] Для позиции большинства сибирских кадетов характерно возражение А. А. Червен-Водали, оправдывавшего правительство «объективными обстоятельствами» войны и хозяйственной разрухи.[872]
В отношении устройства будущей власти в России после победы в Гражданской войне правительства А. В. Колчака и А. И. Деникина, а следом за ними кадетские центры в Сибири, на Юге России и за границей, как и фактически предводимый ими Национальный центр, окончательно приняли лозунг «непредрешения», не раз повторявшийся в официальных заявлениях, в частности, в июньском ответе Колчака на обращение союзных держав. В соответствии с ним, сам народ должен был определить государственный строй России после свержения большевиков, определить через посредство вновь избранного Национального Учредительного собрания – старое Учредительное собрание белые единодушно не признавали ввиду его левизны и демократизма, под тем предлогом, что оно было избрано «в обстановке народной смуты». Выше отмечалось, что данный лозунг стал одним из центральных в резолюции III Восточной конференции кадетской партии по политическому вопросу. Разумеется, белые повсеместно ликвидировали органы советской власти, разогнали Советы и запретили партию большевиков, как «антигосударственную».
Уклончивое положение о «непредрешении» политического строя по сути воскрешало первую общепартийную программу кадетов с ее формулировкой: «Конституционное устройство Российского государства определяется Основным законом».[873] В целом это способствовало временному объединению в стане белых сторонников монархии и ее противников (кроме социалистов). Была образована правительственная комиссия по разработке вопросов, связанных с подготовкой к созыву в будущем Национального учредительного собрания. Хотя значительная часть белого офицерства была настроена монархически, идея монархии после революции была слишком непопулярна в народе. Даже казачьи станицы, прежняя опора престола, в своих наказах периода Гражданской войны высказывались против монархии. А в либеральной прессе очернять монархию стало признаком хорошего тона, что переходило всякие границы разумного: получалось, что все выдающиеся завоевания России, в том числе культурные, были осуществлены вопреки власти Романовых, а все негативное (экономическая отсталость, варварство народа и т. д.), наоборот, являлось ее следствием.
Осторожное отношение белогвардейцев к вопросу о будущей форме правления предусматривало возможность маневра. Комментируя итоги революции, и в частности – исчезновение абсолютизма и сословности, рождение понятия гражданства, видный деятель Национального центра, редактор влиятельной газеты «Отечественные ведомости» А. С. Белоруссов-Белецкий отмечал, что «если монархия может возникнуть, то только в формах, дающих общественной самодеятельности широкий простор».[874]
С другой стороны, тезис «непредрешения» был довольно расплывчат и не давал четкой позитивной цели, способной сплотить вокруг себя. Основная цель исчерпывалась, таким образом, свержением большевистского режима и уничтожением его структур – партии и Советов. На дальнейшие вопросы государственного строительства прямого ответа не было.
Вопрос о том, следовало или нет Белому движению открыто выступить под монархическими знаменами, до сих пор остается предметом дискуссий. В сводках белогвардейской военной разведки можно встретить следующее: «Народ различает только два образца правления: старый режим и свободу, то есть советское правление. Поэтому антибольшевистское настроение совпадает у него с монархическим… Он убежден в том, что армия адмирала Колчака сражается за восстановление монархии».[875] Показательно и то, как менялось настроение интеллигенции: «Прежние сторонники Михайловского и Чернышевского стали теперь последователями Достоевского и Владимира Соловьева. Прежние космополиты стали националистами, атеисты стали православными, антимилитаристы – милитаристами».[876] Однако в таком случае неизбежно повис бы вопрос о кандидатуре монарха. Не случайно позднее (уже 3 февраля 1920 г.) один из лидеров кадетской партии и Национального центра Н. И. Астров писал лидеру сибирских кадетов В. Н. Пепеляеву по поводу монархии: «Я не хотел бы, чтобы эта идея была дискредитирована преждевременным провозглашением».