крайнем случае соглашались предоставить такое право правительству, но никак не местным исполнительным властям.
«Свободный край» в цикле статей «Проблемы земства» усматривал корень проблем новых демократических земств в непрофессионализме: они, писала газета, в той же степени имитируют свою деятельность, «как статисты на подмостках театра изображают народ». Детально разбиралась несостоятельность ряда их действий: «В Сибири до последнего времени плательщиками являлись главным образом старожильческие общества, переселенческие же участки не только ничего не платили, но еще и получали от казны всякого рода пособия» (по реформе Столыпина). Введенный рядом земств прогрессивный подоходный налог, продолжала газета, – «дело не только мудреное, но и трудно осуществимое на практике, прежде всего потому, что учесть бюджет крестьянского хозяйства весьма трудно, и в такой же мере трудно определить его чистую доходность». На практике это превратилось в обложение хозинвентаря и скота, не всегда поддающихся точному учету. Вместо этого, констатировал автор статьи, куда проще обложить землю, с разбивкой на категории по назначению (таежная, огородная, луговая и т. д.) и на ландшафтные пояса по урожайности (черноземная, нечерноземная и т. д.), и с учетом близости крупных городов и железных дорог, определяющей выгодность сбыта сельхозпродукции. В заключение газета предлагала сократить численно разросшийся и малоэффективный земский аппарат путем замены постоянных губернских земств периодическими съездами членов уездных земств.[956] Предложение не было принято.
Непрофессионализм послереволюционных земских и городских учреждений и засилье в них социалистических партий, определявших оппозиционное лицо представительной демократии на местах, побудили кадетов выступить за пересмотр избирательного закона 1917 г. Для разработки проекта земской реформы в декабре 1918 г. Восточный отдел ЦК партии сформировал комиссию в составе Коробова, Иванова, Григорьева, Космоловского, Годнева и Корсакова,[957] и обратился к премьеру П. В. Вологодскому с предложением временно ограничить избирательное право по опыту неподготовленной и бесхозяйственной работы земско-городских учреждений 1917–1918 гг. Кадеты отстаивали необходимость «вверить муниципальное дело зрелым политически и опытным в общественных делах» представителям общества. Суть их предложения сводилась к восстановлению имущественного ценза для избирателей в городах, ценза грамотности для избираемых, повышению возрастного ценза с 21 до 25 лет и ценза оседлости – с 1 до 3 лет. Эти ограничения кадеты считали тем более важными, что вводимые мажоритарные выборы (взамен пропорциональных) в условиях всеобщего избирательного права для «незрелых и негосударственных элементов» могли привести опять же к победе эсеров.[958]
Предложения кадетов нашли отклик в правительстве. Первым шагом в этом направлении стало изменение накануне нового, 1919 года правила выборов земских гласных. Отныне гласные уездных земств избирались не напрямую, а волостными земствами, т. е. отчасти возрождался дореволюционный принцип ступенчатых выборов.[959] Были введены ограничения и при выборах гласных городских дум.[960]
Показательно резко отрицательное отношение белых к идее Сибземгора – возрождения в Сибири некогда мощного Всероссийского союза земств и городов. Решение создать Сибземгор было принято на съезде сибирских земств и городов в Томске 2–11 сентября 1918 г., председателем Главного комитета этой организации был избран эсер Н. В. Ульянов.[961] Но устав Сибземгора не был утвержден правительством, в связи с чем, в частности, в Томске окружной суд отменил (по протесту управляющего губернией) постановление местной городской думы о вступлении в него.[962] Тем временем демократическое крыло земских и городских органов самоуправления возлагало большие надежды на созыв Сибземгора, периодически подымая вопрос о нем (так, в полосу начавшихся военных неудач лета 1919 г. Тобольская губернская земская управа 2 августа вновь обратилась к правительству с призывом созвать Сибземгор[963]).
Кадеты противопоставили этой идее проект однородных союзов земств и городов для практических и хозяйственных целей, исключающих политику. В докладной записке правительству В. Н. Пепеляев (в то время – уже министр внутренних дел и член Совета Верховного правителя) в июне 1919 г. писал, что земско-городские союзы призваны заниматься «деловой» культурной и хозяйственной работой, ее практической координацией по конкретным направлениям и «должны быть далеки от политики», которая составляет прерогативу правительства. Поэтому, полагал министр-кадет, «каждый союз должен преследовать какую-либо одну определенную цель»: либо здравоохранение, либо социальное страхование, либо школьное образование, либо санитарный надзор и т. п. Лишь в порядке исключения, с разрешения МВД в каждом конкретном случае Пепеляев допускал создание разнопрофильных объединений, если это оправдывается конкретной практической целью. При этом министру внутренних дел предоставлялось право отменять постановления союзов, противоречащие их уставу либо выходящие за рамки их компетенции, и отстранять от должности их руководителей, «если такого рода постановления или распоряжения будут иметь последствия, вредные для общественного спокойствия», а «в случаях особо важных закрыть союз».[964] Со своей стороны, союзы получали право обжаловать подобные действия министра в Сенате. На идее Сибземгора как организации с собственным политическим лицом (подобно дореволюционному Земгору, в котором руководящую роль играли как раз кадеты) ставился крест.
Пепеляева активно поддержал кадет-центрист, управляющий делами Совмина Г. К. Гинс, внесший свои дополнения в предложения по ограничению деятельности земских союзов: так, он предлагал запретить объединяться в союзы волостным земствам смежных уездов. Но министр юстиции Г. Г. Тельберг (тоже кадет), от которого во многом зависело утверждение законопроекта, счел дополнения Гинса излишними, и они не прошли.[965]
Восточный отдел ЦК кадетов выступил солидарно со своими министрами против созыва Сибземгора. «Сибирская речь» считала эту затею несвоевременной, создающей «подпорки для вредителей русского дела»[966] – эсеров, сохранявших преобладание во многих послереволюционных земско-городских учреждениях. Газета напоминала, что в обстановке смуты череда бесконечных выборов не только ничего не дала, но и разочаровала народные массы в самой идее демократии. При этом, как вспоминал позже Г. К. Гинс, «почти все земства занимались исключительно политикой, будучи органами все той же злосчастной партии эсеров, сумевшей в революционной обстановке 1917 года благодаря нелепостям избирательного закона засесть в губернских земских управах».[967]
Изменение отношения кадетов к Земгору представляется одним из наиболее знаменательных проявлений их эволюции. Логика событий, связанных с крушением российской демократии и накалом Гражданской войны, привела их от безоговорочной поддержки этого представительного органа к фактическому отрицанию. Такое отношение разделялось правительством А. В. Колчака и дало повод отдельным историкам с либерально-демократических позиций упрекать его в том, что он затянул с разработкой земского законодательства.[968] В итоге 8 августа 1919 г. Совет министров утвердил законопроект Пепеляева.[969]
Изменение подхода к практическим вопросам государственного строительства было неразрывно связано с анализом причин произошедшей в России катастрофы. В поисках духовной точки опоры белые идеологи ставили в вину русской интеллигенции прежний космополитический и строго демократический курс, до революции разделявшийся самими кадетами. У кадетов хватило честности и мужества не снимать с себя ответственности за это. Ставя «точки над i», один из ведущих кадетских идеологов при Колчаке профессор Н. В. Устрялов в статье «Большевики и мы» прямо и открыто провозглашал новым знаменем интеллигенции курс «Вех», в свое время яростно ошельмованный его партией. Большинство кадетов в вопросах общей политики перешло на позиции, ранее свойственные октябристам и небольшой, наиболее правой части кадетов во главе с П. Б. Струве (именно по причине осуждения со стороны тогдашнего кадетского ЦК отколовшейся от партии). Теперь же Устрялов почти дословно повторял «веховские» обличения в адрес интеллигенции: «Длительная невозможность практической деятельности в сфере общественно-политической воспитала в широких интеллигентских кругах одностороннюю «теоретичность», близорукую влюбленность в программы и отвлеченные идеалы… Поверхностный, банальный и устаревший позитивизм в качестве основы общественного миросозерцания, дешевая религия прогресса в стиле Конта и Фейербаха» довлели над дореволюционной интеллигенцией, а в радикальных ее кругах привели к увлечению социализмом. «Поколениями воспитанные в ненависти к власти, мы приучились отождествлять правительство с государством и Родиной», – объяснял Устрялов корни интеллигентского нигилизма. Итогом, по его словам, стало попустительство «антигосударственным элементам», когда интеллигенция своим безволием и приверженностью к «чистой демократии» сама расчистила дорогу к власти большевикам. В заключение Устрялов писал: «Окончательная победа над большевизмом – в окончательном преодолении русской интеллигенцией ее прошлого…, в отказе от прежней системы идей, чувств и действий… Русская интеллигенция должна сказать большевизму: – Я тебя породила, я тебя и убью».[970]
Характерна в статье Устрялова и оценка конкретных событий и лиц 1917 г. Рассматривая Корниловское выступление как мужественную попытку спасения государства от гибели, автор обвинял интеллигенцию в том, что она проявила дряблость, позволив «презренным Керенскому и Некрасову» погубить дело Корнилова. Знаменательно, что «презренны