[1006]
Белая и кадетская пресса напоминали, что революция и Гражданская война расшатали устои законности и правопорядка в сознании народа. «Мы пережили ураган, – писала «Сибирская речь», – который буквально разгромил те привычки населения, в коих держатся порядок и законность».[1007] Более того, именно Г. Г. Тельберг тотчас по занятии поста министра юстиции в мае 1919 г., под предлогом разгрузки судов от огромного числа дел, связанных с большевиками, разработал законопроект о передаче их во внесудебные органы (по расследованию – в МВД, по суду – в «особые присутствия»), с правом вынесения наказаний до пожизненной каторги включительно (приговорить к смертной казни все-таки мог только суд). При этом колчаковская юстиция так и не успела дать точное юридическое толкование термина «принадлежность к большевизму», по обвинению в которой арестовывались тысячи людей, поневоле работавших при большевиках.
Сам Верховный правитель прямо говорил: «Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время войны Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас и во всякой гражданской войне».[1008] Его приказ по армии от 14 мая 1919 г. гласил: «Лиц, добровольно служащих на стороне красных… во время ведения операций… в плен не брать и расстреливать на месте без суда; при поимке же их в дальнейшем будущем арестовывать и предавать военно-полевому суду».[1009] Согласно разработанным в апреле 1919 г. «временным правилам», въезжавшие из-за границы русские подданные представляли правоохранительным органам «удостоверения о непричастности к большевизму». В марте был издан приказ начальника штаба Верховного главнокомандующего о предании военно-полевому суду «за государственную измену» офицеров и генералов, служивших в Красной армии, за исключением добровольно перешедших на сторону белых. Циркуляр МВД подвергал «чистке» государственные и общественные учреждения от лиц, ранее замешанных в сотрудничестве с большевиками. Между тем, часть либеральной прессы указывала на негибкость такой кадровой политики, призывая «во имя России поступиться на время романтическими принципами».[1010]
Большим делом стала реорганизация милиции, проводившаяся под руководством кадетского лидера В. Н. Пепеляева (на посту директора Департамента милиции, а затем министра внутренних дел) с присущей ему энергией. О милиции, доставшейся по наследству от правительства Керенского и демократического Сибирского правительства, Пепеляев выразился так: «Революционная милиция представляет собой такую язву, от одного произнесения имени которой порядочные люди приходят в содрогание. Перед этой язвой поблекли и стали пустяками недостатки царской полиции».[1011] В пороках правоохранительной системы он винил не «старый режим», а революционное безвременье. Не боясь обвинений в «реакционности», он первым открыто заявил о необходимости привлечения в милицию старых полицейских кадров «в первую голову», как профессионалов своего дела, независимо от их политических убеждений,[1012] и получил в этом полную поддержку от А. В. Колчака. В итоге, по воспоминаниям его коллеги по кабинету, «в несколько месяцев милиция настолько укрепилась, что представляла из себя достаточно стойкую силу».[1013] Соответственно, к службе в контрразведке и государственной охране стали привлекаться бывшие офицеры жандармского корпуса. В порядке централизации управления, еще до колчаковского переворота (в октябре 1918 г.) милиция была передана из ведения земств и городов в МВД.[1014]
При режиме Колчака была возрождена профессиональная политическая полиция – государственная охрана, положение о которой было разработано под руководством того же В. Н. Пепеляева и утверждено 17 июня 1919 г.[1015] (сам проект ее учреждения был выдвинут его предшественником на посту министра А. Н. Гаттенбергером 28 февраля 1919 г. и утвержден 7 марта[1016]). В процессе его обсуждения проявились разногласия между правыми и умеренными сторонниками режима. Проект Пепеляева предполагал подчинение губернских управлений госохраны непосредственно центру, минуя управляющих губерниями. Против этого выступил, в частности, управляющий Забайкальской областью кадет С. А. Таскин: свой протест он мотивировал тем, что «этим вновь создается ведомство, напоминающее прежние жандармские управления».[1017] В итоге Пепеляев отступил, и в Положение о государственной охране была включена ст. 12 о подчинении ее местных управлений управляющим губерниями (областями).[1018] Управлящий Особым отделом государственной охраны (в составе Департамента милиции МВД) и 8 из 11 начальников ее региональных управлений, биографические сведения о которых удалось разыскать, были жандармскими офицерами с большим опытом службы в чинах от ротмистра до генерал-майора.[1019] По сравнению с милицией, государственная охрана пользовалась высокими отзывами,[1020] хотя ее развертывание так и не было завершено в полном объеме.
Активное привлечение А. В. Колчаком на службу лучших профессионалов «царского режима» как в сфере гражданского управления,[1021] так и – в особенности – в правоохранительные органы, воссоздание профессиональной политической полиции выгодно отличают его как прагматика от А. И. Деникина, подверженного либеральным комплексам и боявшегося принимать на службу «царских» администраторов, полицейских и жандармов. Вообще, организации тыла колчаковское правительство уделяло несравненно большее внимание, понимая, что от этого во многом зависит победа на фронте.
В обстановке Гражданской войны ответной мерой на красный террор были жесткие карательные меры колчаковского правительства против большевиков и партизан, включая конфискацию земель повстанцев. Активным их проводником, а нередко и инициатором был все тот же В. Н. Пепеляев.[1022] Он высмеивал тех своих однопартийцев, которые ратовали за смягчение этих мер. После кровавого подавления Омского восстания 23 декабря 1918 г. Пепеляев иронически записал в дневнике: «Либеральные зайцы лепечут о бессудных расстрелах».[1023] В этом направлении (как и в остальных) Восточный отдел ЦК кадетов ни разу не высказал порицания его деятельности.
В обстановке Гражданской войны особое внимание уделялось устройству армии. Был восстановлен официальный дореволюционный принцип: «армия вне политики», характерный для большинства стран мира. Один из первых приказов Колчака по армии от 21 ноября 1918 г. запрещал в войсках политическую деятельность и «взаимную партийную борьбу, подрывающую устои Русского государства и разлагающую нашу молодую армию»;[1024] военнослужащим запрещались участие в политических партиях, собраниях и манифестациях, работа в периодической печати (за исключением военных изданий с ведома и разрешения начальства). Правда, в условиях Гражданской войны эти меры выглядели несколько парадоксально, если учесть, что именно офицерство стало не только ударной, но и организующей силой Белого движения, и сами вожди этого движения во главе с А. В. Колчаком и А. И. Деникиным были военными. Параллельно в гарнизонах создавались отделы внешкольного образования и воспитания солдат[1025] (до революции этот процесс сводился к примитивным занятиям «словесностью», проводившимся малограмотными унтер-офицерами). Но систематического оформления это дело так и не успело обрести. Основная масса солдат была политически отсталой и плохо понимала цели Гражданской войны; иные толком не знали, за какую власть воюют. Хрестоматийной стала фраза из перехваченного военной цензурой письма новобранца домой в деревню: «Сегодня приезжал на фронт какой-то англицкий адмирал Кильчак, видно, из новых орателей, и раздавал папиросы».[1026]
Сделав ставку на военную диктатуру, либеральная интеллигенция кадетского толка была вынуждена в корне изменить отношение к офицерству, к которому раньше относилась с изрядной долей недоверия, как к «опоре царского режима». Теперь, наоборот, кадетская печать превозносила их как «мучеников за Россию» и отдавала им первенство перед всеми другими слоями общества. «Сибирская речь» солидаризировалась со словами пермской «Освобожденной России»: «У нас только один класс, одна группа людей стоит на точке зрения гражданского правосознания – это офицерство».[1027]
В условиях войны мобилизационные меры постепенно распространялись и на гражданских служащих. 8 июля 1919 г. Совет министров принял постановление «О призыве к отбыванию всеобщей гражданской трудовой повинности служащих в правительственных учреждениях», запрещавшее чиновникам до окончания войны увольняться и переходить на частную службу.[1028]
Как видим, при А. В. Колчаке завершился поворот вправо идеологии и тактики либерализма в Сибири, что выразилось не только в безусловной поддержке диктатуры и в ее прикрытии демократической фразеологией, но и в выступлениях даже против совещательного выборного представительства, в стремлении к централизации всех сфер управления. Можно согласиться с объяснением активной роли кадетской партии в Белом движении ее политической гибкостью, надклассовыми и надпартийными лозунгами, направленными на практическую консолидацию антибольшевистских сил.[1029] Неубедительно выглядят попытки отдельных западных исследователей представить поворот кадетов вправо как «жест отчаяния».[1030] Более оправдан вывод о внутренней логике отказа кадетов от демократической модели в той обстановке, поскольку для них «либерализм всегда был менее важен, чем российская государственность».[1031] Вместе с тем, если военным лидерам Белого движения демократия была чужда в принципе, то служившие им политической опорой кадеты, очевидно, не отказывались окончательно от построения ее в будущем, чему способствовал как нельзя лучше лозунг «непредрешения». С другой стороны, в какой-то степени правы те, кто считает эту позицию одной из причин поражения, как уклончивой и мешавшей выработке внятной для масс программы.