[1032] Прежде всего это объяснялось социальной разнородностью Белого движения, на роль идейных вдохновителей которого претендовали кадеты. Как признавал Н. В. Устрялов, движение погубила «внутренне необходимая логика», а не случайные ошибки его вождей, и думать иначе – значит «предаваться страусовым иллюзиям».[1033] Формирование Белой идеи, на основе перестройки кадетской идеологии в национально-религиозном направлении, не успело за короткий срок завершиться. Особенность колчаковского периода и в том, что впервые идеология сибирских кадетов вышла на уровень государственной политики, в связи с чем можно утверждать, что они разделяют ответственность за нее с военными вождями Белого движения. Описанные тенденции вызывались логикой событий и историческим опытом. Та же логика событий вызвала по мере их ухудшения вначале дрейф в сторону совещательного представительства, а на этапе агонии Белого дела – запоздалые попытки демократизации режима, ввиду скоротечного краха не имевшие серьезного значения (об этом – в заключительной главе).
Глава 12. Национальный вопрос, союзники и борьба за признание
Фактический распад государства в обстановке Гражданской войны и образование самостоятельных правительств на национальных окраинах бывшей Российской империи обострили значение национального вопроса. Тем не менее, белогвардейцы твердо отстаивали восстановление «единой неделимой России» в дореволюционных границах. Они соглашались признать лишь независимость Польши, признанную еще Временным правительством, и отложить разрешение вопроса об автономии некоторых национальных окраин.[1034] Главный боевой клич Белой армии: «За единую неделимую Россию!» – объединил вокруг нее патриотические круги общества. Другой вопрос, что в условиях Гражданской войны и слаборазвитости патриотических чувств в массе народа (что продемонстрировала Первая мировая война) этот великодержавный лозунг не имел большого веса, простой народ отнесся к нему равнодушно. Что же касается национальных окраин, в ходе революции провозгласивших самостоятельность, то данный лозунг исключил возможность совместной с ними борьбы против большевиков. Правда, в официальном заявлении перед союзниками (составленном при участии кадетского лидера В. Н. Пепеляева и управляющего МИДом И. И. Сукина[1035]) в ответ на их ноту от 3 июня 1919 г. А. В. Колчак, демонстрируя свой «демократизм», хотя и в несколько двусмысленной форме, но признавал право Финляндии на «самоопределение», а прибалтийских, закавказских и закаспийских народов – по крайней мере на автономию, но при этом делал многозначительную оговорку, откладывая «окончательное» решение данных вопросов до будущего Национального собрания. На практике же Колчак поступал с противоположных позиций, как бескомпромиссный поборник единства Империи. Особенно ярко это проявилось в финляндском вопросе.
Речь шла о предоставлении финнами военной помощи Северо-Западной армии генерала Н. Н. Юденича во взятии Петрограда, в обмен на признание белыми независимости Финляндии (уже признанной большевиками). 25 января 1919 г. Юденич телеграммой через посла в Швеции колчаковскому МИДу писал А. В. Колчаку: «С падением Германии открылась возможность образования нового фронта для действий против большевиков, базируясь на Финляндию и балтийские губернии; удобство сообщения с Entente (Антантой – В. Х.), краткость расстояния до Петербурга и Москвы, двух очагов большевизма, при хорошо развитой сети путей сообщения составляют выгоды этого направления». В связи с этим он высказал мнение о необходимости воздействовать на Финляндию и прибалтийские правительства через союзников, чтобы обрести возможность для формирования белой Северо-Западной армии на их территории, а также получить продовольствие для населения Петрограда после его взятия.[1036] При этом, по сообщению посла в Англии К. Д. Набокова от 14 февраля, крупнейший либеральный политик П. Б. Струве на пути из Финляндии в Париж передал ему, что «русские деятели, группирующиеся вокруг Юденича…, без оговорок стали на почву лояльного признания независимости Финляндии».[1037] Буквально через 3 дня Набоков телеграфирует управляющему колчаковским МИДом И. И. Сукину о Финляндии: «…Независимость последней есть совершившийся факт. Державы Согласия рано или поздно признают ее, и нет никаких оснований думать, что они серьезно будут считаться с тем или иным отношением к этому русского правительства, которого они сами не решаются еще признать».[1038]
Таким образом, вопрос о Финляндии вошел в фазу активного обсуждения в высших сферах Белого движения в феврале 1919 г. 24 февраля высказал авторитетное мнение министр иностранных дел С. Д. Сазонов из Парижа. Он занял двоякую позицию. Из его телеграммы И. И. Сукину для Колчака: «…Никто в наше время не правомочен дать какие-либо заверения в смысле признания независимости Финляндии, так как право это принадлежит исключительно будущему Русскому народному собранию. Хотя Финляндия не имеет права односторонним актом порвать свою связь с Россией, тем не менее полагаю, что при нынешних обстоятельствах нам следует пока считаться с создавшимся положением, противодействовать которому мы бессильны. Поэтому, ввиду крайней необходимости дать Юденичу возможность подготовить наступление на Петроград, нам нужно воздержаться теперь от споров с Финляндией».[1039] Его поддержал соратник по Русскому политическому совещанию в Париже, русский посол во Франции В. А. Маклаков.
Развивая свою позицию, Сазонов писал в телеграмме от 3 марта: «…Настоятельная необходимость Юденичу подготовить с помощью Финляндии наступление на Петроград, – что невозможно без содействия финляндцев, – заставляет нас считаться с намерением последних использовать создавшееся положение для получения от нас признания их независимости. Я настаиваю на неправомочности кого бы то ни было, кроме Всероссийского народного собрания, высказаться по этому предмету. Тем не менее, ввиду опасности погубить начатое Юденичем дело, думаю, что нам следует изыскать средства хотя бы отчасти удовлетворить финляндцев… Это, может быть, могло бы быть достигнуто заявлением, что мы не возражаем против предоставления Финляндии самостоятельности при условии обеспечения стратегических интересов России и защиты Петербурга. Мы смогли бы даже дополнить это обещанием в свое время поддержать таковое разрешение вопроса перед Русским народным собранием». В заключение он просил Колчака уполномочить его «в случае надобности» сделать подобное заявление от его имени.[1040]
На полях телеграммы Сазонова Верховный правитель начертал собственноручную резолюцию: «Я не считаю кого-либо правомочным высказаться по вопросу о признании финляндской независимости до Всероссийского национального или народного собрания, а потому не могу уполномочить Вас сделать какие-либо заявления по этому предмету от моего имени. Адмирал Колчак. 8.III.1919»[1041] (Сукин официально уведомил Сазонова об ответе адмирала 10 марта[1042]).
Одновременно продолжал горячо настаивать на уступках Набоков, передавая в Омск 11 марта Сукину сообщение Юденича: «Положение наше в Финляндии становится очень трудным. Здесь работают испытанные немецкие люди… Нас разделяют по стране, указывают пункты жительства, лишают права передвижения, тогда как немецкие офицеры, которых здесь осталось много, свободно разъезжают по Финляндии». Передавая слухи о будто бы готовящемся под влиянием немцев выступлении финнов на Петроград без согласования с русскими белогвардейцами, Юденич просит «указать финляндскому правительству, что всякое движение на Петроград финнов без согласования с нами… будет истолковано как акт враждебный России».[1043] О враждебной к белым деятельности немцев в Финляндии в пользу соглашения с Советской Россией и выдворения Юденича сообщал позднее (30 апреля) морскому министру М. И. Смирнову морской агент (атташе) в Норвегии Веймарн.[1044] Командующий Северной белой армией генерал Е. К. Миллер сообщал 4 мая премьеру колчаковского правительства П. В. Вологодскому о «панфинской пропаганде» финнов в Карелии и опасался их стремления отторгнуть Карелию от России.[1045]
Казалось бы, уже сами по себе эти сообщения о фактах отношения финнов к русским должны были насторожить в отношении их намерений. Вместо этого Набоков делает неожиданный вывод (в следующей телеграмме, поданной в тот же день): чтобы рассеять недоверие финнов и привлечь их помощь, следует скорее признать их независимость, поскольку «финляндское правительство никогда не признает никакого решения русского Национального собрания, не санкционирующего независимость» (что, видимо, соответствовало истине), и в таком случае «державы Согласия, мирная конференция, Лига наций – все эти решающие инстанции несомненно станут на точку зрения независимости».[1046] Таким образом, по мысли посла, следовало просто смириться с неизбежным.
Однако, получив уведомление об исключающей сомнения резолюции Верховного, отвечавший за внешнюю политику за границей Сазонов (в ответной телеграмме адмиралу 17 марта) «берет под козырек», допустив лишь оговорку, что предлагавшееся им ранее заявление в адрес Финляндии можно было бы сделать «только от нашего личного (Колчака и Сазонова – В. Х.) имени, а потому, нося лишь только частный характер, оно не могло бы связать будущее Русское народное собрание». Очевидно, однако, что подобный «компромисс» еще менее удовлетворил бы финнов, ибо «лазейка» для русских в таком случае была бы шита белыми нитками; в глазах же русских патриотов-империалистов Колчак безнадежно скомпрометировал бы себя подобным «соглашательством».[1047]
Проще было отношение к требованиям независимости со стороны Эстонии и Латвии. Н. Н. Юденич передавал в Омск Сукину через посла в Швеции 11 марта: «Крайне необходимо воздействие держав Согласия на эстонское правительство, которое требует от нас признания их независимости, в чем мы отказываем».