бывшей русской армии, то белые были вынуждены прибегать к помощи Запада. Получался парадокс: интернациональное, космополитическое по своим лозунгам советское правительство было вынуждено в тех условиях целиком опираться на собственные силы, в то время как национальные белые правительства материально зависели от союзных иностранных держав. При этом, если англичане и на Востоке, и на Юге (см. мемуары А. И. Деникина) помогали белым практически безвозмездно, отдавая излишки оружия и снаряжения, оставшегося после мировой войны, то со стороны французов по сути имела место не помощь, а обыкновенная торговля. Возглавлявший военную миссию белых во Франции генерал Д. Г. Щербачев сообщал генералу А. И. Деникину 5 апреля 1919 г.: «Все руководящие круги отлично понимают, что без единой сильной России Франция станет жертвой германизма, который оправится гораздо скорее, чем предполагали раньше; вся пресса, за исключением 3–4 газет, очень благоприятна для нас. Но вся нерешительность правительства имеет причиной нежелание масс продолжать в каком бы то ни было виде войну».[1142] США и Япония ограничивались в основном поддержкой политических отношений с Колчаком и ролью наблюдателей на Дальнем Востоке, выжидая, как разовьется ситуация, и соперничая между собой за экономическое влияние в этом крае. Показателен в этом плане сохранившийся в архиве обзор японской прессы за октябрь 1919 г.: часть ее опасалась «перехода Камчатки в американские руки» (газета «Ямато Симбун») и считала, что в русском вопросе союзники «должны исключить Америку, которая сочувствовала большевикам, противилась установлению экономической блокады против них» (газета «Нироку Симпо»), а другая часть полагала, что «неясность целей интервенции не дает возможности решить, когда, собственно, задача наших войск может считаться выполненной» («Токио Асахи Симбун») и высказывалась о нежелательности усиления японских войск в Сибири ввиду затратности («Дзидзи Симпо»).[1143]
При этом все союзники не доверяли друг другу. Так, в сводке генерал-квартирмейстера Ставки М. А. Иностранцева за октябрь 1919 г. отмечались враждебные отношения между английской и японской военными миссиями.[1144] В письме У. Черчиллю глава британской военной миссии при Колчаке генерал А. Нокс с горечью писал: «Его трудная миссия почти невыполнима из-за эгоизма японцев, тщеславия французов и безразличия остальных союзников».[1145]
Возмущаясь таким отношением, «Сибирская речь» обращалась к союзникам: «Мы испытали горькое удовлетворение нашей общей победой. Да, милостивые государи – общей, потому что в эту войну русский народ вложил, по вашим собственным источникам, около 9 миллионов своих жертв. Не правда ли, это слишком большая сумма вклада для изменников?»[1146]
Разногласия между ними дополнялись слабым знакомством с ситуацией в России. «Сибирская речь» иронизировала: «За границей о нашей внутренней жизни имеют такое же представление, как мы о Китае».[1147]
К тому же, и англичане не желали помогать в одиночку. 31 июля 1919 г. посол в Англии К. Д. Набоков информировал управляющего колчаковским МИДом И. И. Сукина: «Англия не может помогать и Деникину, и Юденичу в полной мере и нам скоро будет поставлен вопрос – кому из этих фронтов нужнее помощь. Думаю, что следует настаивать на дальнейшей помощи Деникину Англии, относительно же положения Юденича… представляется крайне желательным обратиться с настоятельным представлением к американскому правительству. Нужды этого фронта сравнительно невелики, ресурсы Америки безграничны».[1148] А 10 октября У. Черчилль в телеграмме А. В. Колчаку, воздавая дань его «непоколебимому мужеству и твердости», сообщил о решении британского правительства сосредоточиться на помощи Деникину (под предлогом большей близости его фронта), а помощь армиям Колчака переложить на США.[1149]
Волну возмущения в стане белых вызвало выдвинутое в январе 1919 г. американским президентом В. Вильсоном и британским премьером Д. Ллойд-Джорджем предложение созвать на Принцевых островах в Мраморном море специальную международную конференцию по русскому вопросу с участием представителей всех противоборствующих сторон, включая большевиков. С резким осуждением этой затеи выступил ряд видных русских политиков за границей (С. Д. Сазонов, князь Г. Е. Львов, В. Л. Бурцев, Н. В. Чайковский, «бабушка русской революции» Е. К. Брешко-Брешковская), всероссийский ЦК партии кадетов, Национальный центр, Всероссийский совет кооперативных съездов, земские и городские учреждения. Белая пресса сравнивала идею переговоров с большевиками с «троянским конем». Даже такой оппозиционный правительству Колчака рупор социалистов, как омская «Заря», категорически осудил это предложение.[1150] Его восприняли как уход Запада от реальной помощи, попытку «умыть руки». Лишь часть социалистов поддержала идею «диалога» с большевиками (эсеры на международном конгрессе II Интернационала в Берне, отдельные меньшевистские и эсеровские газеты).
31 января Восточный отдел ЦК кадетской партии, совместно с местными комитетами партии Омска, Самары, Казани, Симбирска, Уфы,[1151] Иркутска и Красноярска, принял резолюцию в отношении «плана Принкипо», как называли на Западе инициативу переговоров на Принцевых островах. В ней заявлялся протест против любых переговоров с большевиками и выражалась надежда на помощь союзников, официальное признание правительства Колчака в качестве всероссийского и приглашение его представителей на Парижскую мирную конференцию. В заключение отмечалось, что в противном случае представляемая Колчаком Россия будет рассчитывать на собственные силы и добиваться победы в одиночку, каких бы трудностей это ни стоило.[1152]
В свою очередь, Омский национальный блок в резолюции от 9 февраля 1919 г. по поводу инициативы Вильсона отказывал большевикам в звании партии, называл их «преступной группой» и требовал от союзников «безотлагательной военной и финансовой поддержки» и разработки «международного карательного законодательства против большевиков, как врагов мира, цивилизации и культуры»,[1153] а также признания правительства Колчака.
В реальности намерение примирить в обстановке накала Гражданской войны враждующие политические полюсы было утопией. Владивостокский «Голос Приморья» с полным основанием писал, что идея примирения «безмерно далека от понимания современной русской действительности».[1154]
В этой связи уместно сказать: попытки советской пропаганды утверждать, будто инициатива Вильсона и Ллойд-Джорджа с конференцией на Принцевых островах была лишь обманным демократическим жестом в надежде, что большевики не примут этого предложения, а белые лидеры были лишь участниками «спектакля», полностью лишены оснований и являются абсолютными фантазиями, в подтверждение которых не приводилось ни одного документа. О полной неожиданности этой инициативы для белых свидетельствуют с исчерпывающей полнотой мемуары Г. К. Гинса и дневники В. Н. Пепеляева, писавшего в эти дни: «Если правительство хоть сколько-нибудь поколеблется в ответе на предложение конференции, оно достойно проклятия».[1155] В том же месте Пепеляев язвительно называет инициатора переговоров с коммунистами президента В. Вильсона «товарищ Вильсон».
Да и на Западе далеко не все одобрили эту идею. Против выступила Франция, больше других пострадавшая в Первой мировой войне и не желавшая прощать виновников сепаратного мира с немцами. Французская газета «Галуа» восклицала: «Что может быть общего между высокой личностью адмирала Колчака и личностью прохвоста Троцкого?!»[1156] Ряд деятелей Великобритании во главе с У. Черчиллем тоже считали участие своего премьера в затее с Принцевыми островами политической ошибкой. В США против инициативы Вильсона выступила партия республиканцев.
В свою очередь, Колчак и Деникин отказались послать представителей на Принцевы острова. В приказе по армии от 26 января 1919 г. Колчак назвал слухи о переговорах с большевиками «провокационными» и заявил: «С убийцами и мошенниками, для которых ни закон, ни договор не писан, разговаривать не приходится».[1157] В результате конференция не состоялась.
В противовес идее Принцевых островов, некоторые умеренные деятели вроде Г. К. Гинса предлагали созвать конференцию по координации всех антибольшевистских сил России.[1158] Но было ли это реальным? Думается, нет. Те, кто считал для себя приемлемым объединиться против красной Москвы с белыми (энесы, меньшевики-плехановцы), уже сделали это. Объединиться же с эсерами и основной массой социалистов было невозможно в силу слепой приверженности последних идеалам «чистой» демократии: они не могли простить Колчаку самого факта переворота 18 ноября.
Более того, когда Русское политическое совещание в Париже хотело выступить в поддержку инициативы Ф. Нансена о гуманитарной помощи населению Советской России, это намерение встретило возражение со стороны А. В. Колчака, передавшего через свой МИД телеграммой от 13 мая 1919 г., что такая помощь сыграет на руку прежде всего советскому правительству, а не страдающему населению.[1159]
В глазах белых большевики были к тому же еще и «немецкими наймитами». Не случайно в их стане так велика была ненависть к немцам. Даже в канун 1919 г., когда Германия была уже повержена, «Сибирская речь» в своем новогоднем обращении во всеуслышание и без околичностей посылала «новогоднее проклятие Германии и всему германскому народу – народу отравителю» (выделено мной – В. Х.).
Бросается в глаза, насколько чутко антибольшевистская пресса реагировала на каждое действие и высказывание союзников – слишком многое зависело от их позиции в той ситуации. Это резко контрастирует с дореволюционной эпохой, когда русскую интеллигенцию гораздо живее занимали проблемы внутренней политики, нежели внешней. Многолетняя оппозиция к имперской власти привела к тому, что патриотизм в кругах интеллигенции был развит довольно слабо. Задаваясь вопросом: почему иностранцы порой позволяют себе пренебрежительное отношение к русским, «Сибирская жизнь» делала наблюдательный вывод: «Причина эта – в отсутствии самоуважения у русских. Иностранцы знают о нас немного, но наше отношение к своей же стране им, конечно, известно».