В политике Запада отчетливо проявлялась мораль двойных стандартов, на которую нередко указывает президент В. В. Путин.
После этих событий отношение к союзникам ухудшилось (даже среди традиционно прозападно настроенных кадетов). Отмечая непоследовательность и эгоизм в их заявлениях и действиях, наиболее трезвые политики призывали относиться к ним соответственно. Такое прагматическое кредо выразил в своем дневнике В. Н. Пепеляев 10 апреля 1919 г.: «Мы не должны быть ни японофилами, ни американофилами. Мы должны пользоваться всеми – это русская ориентация».[1179] Кадетский лидер вынашивал идею «свободы рук», отвергавшую курс слепой приверженности Антанте: «Для нас на первом месте наша Россия, и мы должны быть свободны в выборе союзников».[1180] Такую позицию поддерживали В. А. Жардецкий, Н. В. Устрялов, А. С. Белоруссов-Белецкий. Председатель Восточного отдела кадетского ЦК А. К. Клафтон в письме Н. И. Астрову 24 июля 1919 г. обличал союзников за «своекорыстную, а иногда бесстыдную политику» и резко критиковал «американофильство» Министерства иностранных дел, как «преклонение перед нацией, которая ничего нам не дала и неизвестно, даст ли что в будущем». Также он иронически замечал, что «французская миссия много и пышно говорит, но на весах действительной помощи ее значение ничтожно».[1181] Сенатор А. Новиков сетовал в письме М. М. Федорову 19 марта: «Союзники в глубоком непонимании происходящего много сделали для того, чтобы дать большевизму силу развить свою деятельность в мировом масштабе».[1182] Такое мнение разделяло и большинство независимых экспертов. Так, профессор Н. М. Оссендовский писал И. А. Михайлову 19 декабря 1918 г.: «Наша иностранная политика пошла по пути сервилизма», вместо того, чтобы играть на противоречиях между ведущими иностранными державами; и выдвигал идею славянской федерации под эгидой России, заявляя: «Я не вижу иного пути спасения славянства, к практической политической жизни неприспособленного, как в объединении».[1183]
Трезво подходя к вопросу, А. В. Колчак заявлял: «Несмотря на все великие принципы, провозглашенные на мирной конференции, во всех международных отношениях царствует право силы. Мы должны снова стать сильными во всех отношениях».[1184] Подхватывая его мысль, «Сибирская жизнь» писала: «Помощь будет не так велика, как мы ждали. Но тем меньше придется за нее платить… Даром нам никто ничего не сделает, как не сделает и в счет наших прежних заслуг»[1185] (выделено мной – В. Х.). Аналогично оценивал ситуацию «Свободный край»: «Пока Россия будет слаба и беспомощна, никакие напоминания бывшим друзьям об их моральных обязательствах ее не спасут. Больше того, всякое лишнее напоминание будет принято, как подчеркивание нашего бессилия».[1186]
И, хотя в условиях зависимости от поставок союзников Колчак был вынужден порой считаться с их позицией, диктовавшейся собственными выгодами этих держав, он никогда не переходил грань и (вопреки утверждениям советской пропаганды, изображавшей белых «ставленниками международного империализма») твердо отстаивал национальные интересы России, как он их понимал, не допуская вмешательства союзников в свои внутренние дела.
Об этом говорит целый ряд фактов, помимо уже приводившихся сюжетов с Финляндией и Прибалтикой. Так, в ответ на врученный ему в декабре 1918 г. мандат французского генерала М. Жанена, уполномоченного Антантой командовать всеми войсками в Сибири, в т. ч. русскими, Верховный правитель заявил, что скорее вообще откажется от иностранной помощи, чем согласится на это. В итоге Жанен получил командование только над союзными войсками.[1187]
В дальнейшем адмирал отказался передать под охрану союзников золотой запас. По воспоминаниям Г. К. Гинса, при этом он прямо заявил: «Лучше пусть это золото достанется большевикам, чем будет увезено из России».[1188]
И еще яркий пример. После информации о подготовке восстания во Владивостоке в сентябре 1919 г. командующий военным округом генерал С. Н. Розанов ввел в город дополнительные войска, в т. ч. на территорию, занятую японцами и американцами. Дальневосточное «союзное» командование в ответ потребовало полного вывода русских войск из Владивостока, угрожая силой. Реакция Колчака была предельно жесткой. В приказе Розанову от 29 сентября 1919 г. он писал: «Повелеваю Вам оставить русские войска во Владивостоке… Сообщите союзному командованию, что Владивосток есть русская крепость, в которой русские войска подчинены мне и ничьих распоряжений, кроме моих и уполномоченных мною лиц, не исполняют. Повелеваю Вам оградить от всяких посягательств суверенные права России на территории крепости Владивосток, не останавливаясь, в крайнем случае, ни перед чем… Адмирал Колчак».[1189] Благодаря проявлению твердости Колчак достиг результата: «союзники» стушевались. Отпор бесцеремонным союзникам произвел огромный общественный резонанс. В том же Владивостоке в сентябре 1919 г. полковник Шарапов застрелил американского солдата, в пьяном виде оскорбившего и ударившего его. Несмотря на протесты американцев, колчаковский военный суд оправдал полковника.[1190]
Независимая позиция адмирала в ряде вопросов даже осложняла отношения с союзниками. Как вспоминали его сотрудники, Колчак, «мало эластичный и слишком твердо державшийся идеи великодержавной России, в сношениях с иностранцами шел неизменно по линии наибольшего сопротивления».[1191] Эта твердость, обусловленная патриотизмом, нередко истолковывалась союзниками совершенно превратно, вплоть до подозрений в «германофильстве» (в основном со стороны французов).[1192]
На фоне военных побед Колчака весной 1919 г. в правящих кругах Запада внешне наметилась склонность к признанию его правительства в качестве всероссийского. В мае—июне такие призывы зазвучали на страницах британской «Таймс», французских «Фигаро» и «Матэн», американской «Нью-Йорк таймс», в выступлениях ряда политиков (в сенате США такое предложение официально внес сенатор Кинг). Парижская газета «Тан» считала, что следует признать колчаковское правительство без проволочек, чтобы не портить отношений с «будущей Россией» – падение советской власти казалось уже близким; иначе, предупреждала газета, будущая Россия может опасно сблизиться с Германией.[1193] Польская газета «Курьер Поранны» отмечала: «Колчак так же теперь в моде на Западе, как некогда царь».[1194] Поддерживая эти настроения, П. Н. Милюков, обращаясь к союзникам, назвал правительство Колчака «единственным прочным правительством России».[1195]
На этом фоне многие политики и публицисты, воспрянув духом, поторопились с оптимистическими прогнозами. «Отечественные ведомости» писали, что «молодая государственная власть наша входит, как свой, как равноправный и признанный член единой семьи, в круг народов великой государственной культуры», более того – «в круг государств наибольшего фактического могущества».[1196] Более трезвые политики, и в частности, сам Колчак, понимали, что до этого еще далеко. «Сибирская речь» задавалась вопросами: слова – словами, а как насчет увеличения реальной помощи союзников? И не потребуют ли они в обмен на это признать «самоопределение» национальных окраин России, шедшее вразрез с ее геополитическими интересами?
Тем временем, находившиеся на Западе деятели российской социалистической демократии (А. Ф. Керенский, Н. Д. Авксентьев и др.) призывали союзные державы прежде признания потребовать от Колчака «гарантий демократии». Кадеты презрительно обозвали их за это «бледными мальчиками», мстящими за свое поражение и потерю власти,[1197] а персонально Керенского – «Хлестаковым русской революции». Даже влиятельная правая французская газета «Матэн» предостерегала союзников от предъявления каких-либо условий Колчаку.[1198] Лондонская «Таймс» также отмечала «упрямо высокомерное стремление навязывать свои приемы и предрассудки русскому народу».[1199] Тем не менее, условия все-таки последовали. 26 мая 1919 г. 5 ведущих держав Антанты – Англия, Франция, США, Япония и Италия – направили Колчаку совместное обращение, изъявляя готовность признать его правительство в качестве всероссийского при условии заверений с его стороны, что он, во-первых, преследует демократические цели, и во-вторых, не будет посягать на права нацменьшинств (на этих условиях настояли все те же лица – Вильсон и Ллойд-Джордж).[1200] Верховный правитель был поставлен в сложное положение. Его взгляды были далеки от демократии, хотя он понимал, что управлять страной в ХХ веке без учета общественного мнения нельзя. А в национальном вопросе он был одним из наиболее последовательных поборников единства Империи. Но совсем игнорировать позицию союзников он не мог, остро нуждаясь в военных поставках. Ответная декларация, врученная их представителям 3 июня,[1201] была составлена в обтекаемой дипломатической форме, в общих словах она подтверждала приверженность запрошенным принципам, но с такими оговорками, что ее можно было истолковать по-разному. Сходный по содержанию ответ представил А. И. Деникин.[1202]
Но даже после этого конференция ведущих держав Антанты в послании от 24 июня хоть и пообещала всевозможной помощи, но вопрос о признании де-юре обошла молчанием.[1203] Единственным иностранным государством, де-юре признавшим правительство Колчака правительством всей России, была Югославия (официально именовавшаяся тогда Королевством сербов, хорватов и словенцев), издавна связанная еще до своего объединения в 1918 г., в лице Сербии и Черногории, с Российской империей союзными узами (возглавлявший ее принц-регент, впоследствии король Александр был выпускником Пажеского корпуса в Петербурге) и видевшая в белых преемников старой России. В мае 1919 г. Югославия обменялась послами с правительством Колчака (Миланковичем и Штрандтманом; также заявил о его признании лишившийся престола в результате объединения Югославии и не признавший этого экс-король Черногории Николай).