[1252] Рынок вообще чутко реагировал на малейшие изменения: так, настоящую финансовую панику вызвало постановление правительства в апреле 1919 г. об изъятии из обращения популярных среди населения «керенок».
В конце концов, под влиянием кадетов особое совещание экономистов и юристов при Министерстве продовольствия и снабжения в мае 1919 г. пришло к выводу, что борьбу надо вести с причинами дороговизны, а не с ней самой. В материалах совещания говорилось: «Уголовный закон (здесь и далее выделено мной – В. Х.) рассматривает спекуляцию как деятельность, направленную на получение чрезмерной прибыли, не оправдываемой условиями производства и сбыта. Но установить границу между чрезмерной и нечрезмерной прибылью, учесть все условия производства и сбыта представляется совершенно невозможным. Экономика трактует спекуляцию как торговое действие, которому присуща большая степень риска, больший азарт. При таком определении нельзя провести грань между спекулятивной и нормальной сделкой, так как каждая торговая операция заключает в себе элемент риска и азарта. С обывательской точки зрения, спекулянт – всякий, кто получает больший процент на капитал, чем это допустимо по его, обывателя, мнению». В итоге совещание пришло к выводу о необходимости прекращения всяких карательных мер и замене их борьбой за нормализацию транспорта, конкуренции и других условий торговли, которые должны привести к стабилизации цен.[1253]
Опыт истории (в т. ч. «перестройки» эпохи М. С. Горбачева) показывает, что для создания ажиотажного спроса на товары в кризисной ситуации достаточно исчезнуть с прилавков хотя бы некоторым из них. В обществе сразу возникает нервозность, тревожное ожидание новых дефицитов. Этой психологической атмосферой пользуются хищники из среды торговцев и работников снабжения, припрятывая даже имеющиеся в достатке товары на складах с целью взвинчивания цен. Но карательные меры здесь практически бессильны. Те же большевики применяли в годы революции самые суровые кары к «мешочникам», вплоть до расстрелов, – но к появлению дефицитных товаров и сокращению инфляции они не привели. Однако стоило им потом ввести НЭП с его свободной торговлей и свободными ценами, как проблема элементарно решилась.
Прибывшие летом 1919 г. из деникинского Екатеринодара в колчаковский Омск представители Национального центра отмечали, что в Сибири значительно лучше, чем на Юге, организованы хозяйственная деятельность и транспорт, хотя одновременно сетовали, что активность и сплоченность организующих классов Белого движения (и прежде всего интеллигенции) на Востоке слабее.[1254]
III Восточная конференция кадетской партии в мае 1919 г. отложила корректировку общеэкономической программы, отметив лишь в пп. 12 и 13 тактической резолюции первостепенную необходимость восстановления производительности труда на предприятиях и обеспечения продовольствием и всем необходимым пострадавших от большевиков местностей.[1255]
В развернутом виде экономическая программа колчаковского правительства была изложена в докладе на Государственном экономическом совещании 23 июня 1919 г. В нем вновь подчеркивалось, что «в основу должно быть положено частное хозяйство»,[1256] но отмечалась и необходимость развития государственной, муниципальной и кооперативной собственности – иначе говоря, провозглашался курс на многоукладную экономику, при доминировании частной собственности.
В том же докладе декларировался принцип свободы торговли. Исключение делалось для внешней торговли, которая должна остаться под контролем государства – прежде всего с целью защиты отечественной промышленности от конкуренции импортных товаров, с помощью таможенных пошлин. При этом отмечалось, что защищать таким способом имеет смысл лишь перспективные, развивающиеся отрасли, а не те, в которых господствуют отсталые технологии. Что же касается дефицитных товаров, то на их импорт предполагалось, наоборот, снижать пошлины. Таким образом, намечался гибкий подход в регулировании внешней торговли, исходя из соотношения рыночного спроса и потребностей развития собственной промышленности.
Говорилось в этом документе и о необходимости привлечения иностранных капиталов для ускорения развития промышленности и восстановления банковской системы. Как подчеркивал несколько позднее видный кадет А. А. Червен-Водали, поддержанный П. А. Бурышкиным, «привлечение русских и заграничных капиталов» призвано освободить государство от «несвойственных» ему усилий по организации новых предприятий.[1257] Поскольку восстановление крупной промышленности в условиях войны и разрухи было делом нелегким и требовало долгого времени, придавалось большое значение поощрению мелкого и кустарного производства.
Такая позиция тоже перекликалась со стремлениями буржуазии. Еще в феврале 1919 г. Государственное экономическое совещание одобрило доклад ее представителя А. А. Гаврилова о «притоке иностранных капиталов на производительные цели» и попутно высказалось за «объединение торгово-промышленного класса… для развития производительных сил и торгового оборота страны».[1258]
Все эти меры привели к оживлению экономики, доведенной до разрухи большевиками. В городах налаживалась торговля, не было типичного для советских областей голода, повального дефицита товаров и полного обесценения денег. Разумеется, свойственная войне разруха порождала дефициты и здесь: по информации Минфина, в бюджете правительства расходы в 8 раз превышали доходы,[1259] что вело к неизбежной инфляции. Но эта инфляция была на порядок ниже, чем в областях, занятых большевиками. Позже для ее обуздания были запрещены спекулятивные операции с валютой, не связанные с торговыми сделками. С трудом, но была налажена к концу весны 1919 г. и работа железнодорожного транспорта, представлявшая чрезвычайную проблему – и по своей стратегической важности, и по объему творившихся на железных дорогах злоупотреблений. В Гражданскую войну разруха на железных дорогах была всеобщей (омская газета «Заря» иронически предлагала снять многосерийный кинематографический боевик о том, как в поезде на перегоне Омск—Новониколаевск родился человек, как он в дороге вырос, женился, стал большевиком, потом монархистом, а поезд все никак не мог дойти до станции).[1260] Но к лету положение было исправлено: налажено движение поездов по расписанию, сократились злоупотребления. Хотя это было достигнуто при помощи межсоюзного комитета с участием представителей Англии, Франции, США и Японии, но управление железными дорогами полностью сохраняло в своих руках колчаковское Министерство путей сообщения. Правда, нормализация была достигнута ненадолго: вскоре началось отступление на фронте, и по мере поражений разложение в тылу стало прогрессировать с новой силой.
Социальная программа правительства А. В. Колчака (равно как и А. И. Деникина) была также по существу кадетской. Полемизируя с социалистами, целиком возлагавшими решение социальных вопросов на государство, иркутский «Свободный край» предпринял анализ теоретических истоков таких настроений радикальной части интеллигенции. Авторы нашли, что они восходят к Ж.-Ж. Руссо. Действительно, отмечали они, социальный прогресс на Западе достигнут во многом благодаря действиям государства; но русская радикальная интеллигенция «не обратила внимания, что социальная политика западноевропейских государств покоилась на взаимодействии с общественными силами… Западноевропейская общественная мысль полагала, что… результаты социального строительства обусловливаются также и общественной самодеятельностью… В условиях русской действительности вера во всемогущество государства в сочетании с убежденностью, что главной задачей интеллигенции является служение народу, дала поразительные, неожиданные результаты. Обоготворение народа практически вылилось в отрицание обязанностей со стороны масс (выделено мной – В. Х.)». Такого рода пропаганда проводилась социалистическими лидерами Временного правительства в 1917 г., и именно она, по мнению авторов, «развратила» народные массы. Именно этим, по их словам, объясняются выступления низов в тылу армий Колчака против сбора налогов: «В бурный период революции им вбивали в голову, что платить подати и налоги – обязанность буржуев, а обязанность крестьянства – распоряжаться собранными суммами». Поэтому, заключала статья, «предположения о воссоздании России без морального оздоровления общества (выделено мной – В. Х.), при самом совершенном законодательстве и организации власти окажутся построенными на песке».[1261]
В рабочем вопросе главными пунктами правительственной программы были сохранение данного большевиками 8-часового рабочего дня и профсоюзов – собственно, эти положения в кадетской программе присутствовали и до революции. Но, помимо того, что эти блага были уже предоставлены рабочим распропагандировавшими их (в своей массе) большевиками, вопрос осложнялся еще и тем, что часть рабочих, особенно низкоквалифицированных, выиграла от проведения коммунистами уравнительного принципа оплаты. Попытки администрации предприятий при белых изменить положение вещей вызывали протесты и проводились с трудом. В условиях же войны и разрухи, как справедливо отмечают исследователи, многие требования рабочих были попросту невыполнимы. Несмотря на это, хотя официально закон о рабочем дне так и не был принят, оплата сверхурочных работ производилась исходя из 8-часовой нормы.[1262]
При этом после падения советской власти в Сибири в 1918 г. политических требований рабочих практически не стало, они уступили место чисто экономическим[1263] (что объяснялось, конечно, и обстановкой антибольшевистского террора).
Учитывая интересы рабочих, Колчак сохранил Министерство труда во главе с меньшевиком Л. И. Шумиловским, знавшим их нужды и с помощью инспекторов труда добившимся известных результатов. Были восстановлены биржи труда, больничные кассы, в которые вносили 1/4 денег сами рабочие, а 3/4 – хозяева предприятий; при этом в советах касс хозяева имели лишь 1/3 мест.