[1264] Несколько повысились льготы кадровым рабочим: если раньше администрация обязана была предупреждать об увольнении за 2 недели и выплатить выходное пособие на этот же срок, то по новому закону, если человек проработал на предприятии более года, эти сроки повышались до месяца.[1265] Разрабатывались коллективные договоры между трудовыми коллективами заводов и фабрик и их владельцами. При конфликтах рабочих с хозяевами нередко создавались примирительные камеры, третейские суды.
Сохранились и профсоюзы. Более того, министр труда ратовал за развитие профсоюзного движения, говоря, что только оно «выведет рабочий класс в русло деловой работы… и поможет ему избавиться от гипноза заманчивых, но нереальных большевистских лозунгов»,[1266] имея в виду демагогию коммунистов о превращении рабочих в «подлинных хозяев» предприятий. При этом правительству пришлось преодолевать сопротивление части буржуазии (так, в марте 1919 г. группа уральских горнопромышленников выступила против заключения коллективных договоров, ссылаясь на «разнообразие условий труда», низкую грамотность рабочих и т. п. «помехи»).
И белые лидеры, и кадеты осторожно подходили к рабочему движению и тоже всячески старались направить его в русло профсоюзной деятельности, приводя в пример Англию. «Путь здорового профессионализма, избранный английскими тред-юнионистами, считающими себя не «его величеством пролетариатом», а только частью великого единого целого государства, – писала «Сибирская речь», – путь доверия к государственной власти и участия в строительстве жизни, а не разрушения ее – единственный путь, идя по которому, русский рабочий может добиться улучшения своего экономического положения и расширения своих социально-экономических прав».[1267] В. Н. Пепеляев в своем августовском докладе правительству «Профессиональные рабочие союзы Сибири и Урала», отмечая господствующее влияние в профсоюзах меньшевиков, стоявших в глухой оппозиции к Колчаку и еще в феврале на своем партийном съезде постановивших отказаться от вооруженной борьбы с большевиками, рекомендовал в отношении рабочих меньше слов и больше дел навстречу их практическим нуждам.[1268] С этим соглашался и сам А. В. Колчак: выступая на открытии особого совещания представителей уральской промышленности в мае 1919 г. в Екатеринбурге, он особо отметил необходимость улучшения быта и положения рабочих для эффективной работы на оборону.[1269]
Реально, однако, численность профсоюзов при Колчаке сократилась из-за преследований по обвинениям в антиправительственной деятельности, причастности к забастовкам и восстаниям. Отношения профсоюзов с властью зависели от того, кто возглавлял их: меньшевики или скрытые большевики. С первыми удавалось найти общий язык, вторые были в постоянных трениях с властями и значительную часть профсоюзных средств тайком переправляли на нужды большевистского подполья. Хотя, как отмечалось в том же докладе Пепеляева, единственный крупный большевистский профсоюз сохранился во Владивостоке. Это объяснялось не только репрессиями против большевиков, но и – что с удовлетворением отмечалось в докладе – недовольством ряда профсоюзов проводившейся большевиками в период их власти линией на подчинение партии. Некоторые профсоюзы обращались с ходатайствами не распускать их, а ограничиться арестом «злонамеренных» членов. В свою очередь, циркуляр Министерства труда от 31 мая 1919 г. запрещал им заниматься политической деятельностью. В марте 1919 г. на время войны были запрещены забастовки.[1270] Строго говоря, так действовали тогда и большевики: более того, они приравнивали забастовки против своей власти к «саботажу», т. е. к уголовно наказуемому преступлению и «измене революции». Не случайно пострадавшие от большевистских репрессий против стачек рабочие Урала (в Перми, Ижевске, Воткинске) активно поддержали Колчака; к тому же, уральский пролетариат – в отличие от питерского, московского или донецкого – сохранял тесные связи с деревней, разоренной большевиками. Именно при Колчаке на уральских заводах впервые после революции начался рост производительности труда.[1271]
Интересно, что в своем докладе В. Н. Пепеляев отмечал отчужденность между профсоюзами и более правыми (в общей массе) кооперативами, которые препятствовали стачкам.[1272]
Насколько непросто приходилось колчаковскому правительству лавировать между рабочими и предпринимателями, показывает борьба вокруг законов о больничных кассах и примирительных камерах. В мае 1919 г. совещание горнопромышленников в Екатеринбурге высказалось за необязательность решений примирительных камер, паритетность состава больничных касс от рабочих и от администрации и за неоплату их работы за счет предприятий.[1273] В ответ совещание бюро профсоюзов Урала и бюро больничных касс заявило: «В то время, когда измученная, истерзанная и обессиленная страна, доведенная продолжительной внешней и внутренней войной на край гибели, требует общих усилий и жертв для своего спасения, когда все классы и слои общества, сознающие свой гражданский долг, пытаются найти общий язык и пути для воссоздания разрушенной хозяйственной и гражданской жизни страны, – горнопромышленники Урала не нашли лучшего применения своим силам, как обрушиться на своего классового врага – рабочих».[1274] В этом конфликте министр труда Л. И. Шумиловский поддержал рабочих и 22 мая уведомил горнопромышленников, что «не видит достаточных мотивов» для приостановления ввода в действие закона о больничных кассах от 30 ноября 1918 г.[1275]
Предпринимались и другие меры для снижения социальной напряженности. В условиях инфляции особый комитет при Министерстве труда утверждал вполне реальные прожиточные минимумы по регионам и в зависимости от них периодически индексировал зарплату госслужащих и рабочих.[1276] Практика исчисления прожиточных минимумов в Сибири была впервые введена именно при Колчаке. Жизненный уровень населения Сибири и Урала был хотя и низким из-за войны (газеты регистрировали вспышки тифа в перенаселенных, наводненных беженцами городах, дороговизну, дефицит ряда товаров, рост преступности), но в среднем значительно выше, чем в Советской России, где царили голод и всеобщий дефицит. Приехавший в апреле 1919 г. из Сибири в деникинский Екатеринодар полковник Егоров сообщал на заседании правления Национального центра, что «экономическое положение Сибири улучшается с каждым днем» (хотя и делал из этого поспешный вывод о «всеобщем сочувствии» власти Колчака).[1277]
Однако надо признать, что при всем стремлении А. В. Колчака и его сподвижников действовать в качестве объединяющей силы, обеспечивая компромисс между разными классами общества, реальная политика правительства больше всего содействовала интересам буржуазии. Правительственные ссуды частным предприятиям в 6 раз превышали ссуды земствам – притом, что сельское хозяйство оставалось основной отраслью экономики, в которой было занято 3/4 населения страны. Говоря об эгоизме предпринимателей, омская «Заря» писала: «Буржуазия представляет настолько ненадежный фундамент, что базироваться на ней нет никакой возможности».[1278]
Аграрная программа правительства А. В. Колчака, опять же перенятая у кадетов, в общих чертах означала частичный возврат земель помещикам при установлении максимальных норм землевладения с передачей излишков крестьянам за компенсацию. Но, по сравнению с дореволюционной кадетской программой, произошла существенная детализация.
III Восточная конференция кадетской партии в резолюции по аграрному вопросу от 27 мая 1919 г. утвердила следующие ориентиры:
1) определение путей практической реализации аграрной программы правительства, «не призывая к ее пересмотру»;
2) подтверждение того, что «возврата к старому земельному строю быть не может»;
3) на период до созыва Национального собрания – «законодательство переходного времени» с учетом продовольственных потребностей страны;
4) содействие развитию мелкого крестьянского землевладения на основе частной собственности;
5) детализация и реализация планов, положенных в основу закона о посевах и законопроекта о переходе захваченных во время революции земель во временное распоряжение государства.[1279]
В этой принятой практически единогласно резолюции конференция, во-первых, выдвигала лишь общие ориентиры, и, во-вторых, демонстрировала окончательный переход кадетов на столыпинские, октябристские позиции в отношении частного крестьянского землевладения (п. 4). Напомним, что до революции кадеты считали ненужным разрушать крестьянскую общину.
Анализируя экономическое положение страны после революции, белые и кадеты осознавали резко возросшее значение крестьянства. Иркутский «Свободный край» писал: «Революция и социальные реформы, усилив экономическую мощь крестьянства, разрушили вместе с тем материальную силу тех слоев населения, которые составляют необходимое звено в процессе капиталистического развития страны… Торгово-промышленный класс, как одна из движущих сил капиталистического хозяйства, был отдан на поток и разграбление… Крестьянство, как производитель продуктов первой необходимости, становится хозяином положения». При этом отмечалось, что в условиях разрухи в промышленности «для крестьянина-хлебороба нет побудительных стимулов работать для города».[1280]
Насколько соответствовала аграрная политика колчаковского правительства позициям кадетов? Еще в феврале 1919 г. на заседании Екатеринбургской городской думы А. В. Колчак заявил: «В области аграрного законодательства правительство стоит на точке зрения укрепления и развития мелкой земельной собственности за счет крупного землевладения».[1281] Этот тезис был развит адмиралом в выступлении перед земскими деятелями в Омске 4 апреля 1919 г.: «Мелкое крестьянское земельное хозяйство есть основа экономического благополучия страны (выделено мной –