В. Х.)… Правительство… будет всемерно поддерживать его за счет крупного землевладения… Крестьянство, составляющее 85 % населения государства, имеет право на преимущественные о нем заботы правительства».[1282]
Вот как комментировала высказывания главы государства кадетская газета «Забайкальская новь»: «Оставление земель в руках получившего их крестьянства диктуется не только невозможностью возврата их помещикам, но и целесообразностью, так как интересы государства требуют улучшения материальных условий жизни самого многочисленного класса в России – крестьянства», с традиционной для кадетов оговоркой: «Конечно, помещики должны быть вознаграждены за утраченные земли, и таким образом принцип частной собственности нарушен не будет».[1283] Таким образом, кадеты искали в этой непростой ситуации идейное оправдание (с позиций классического либерализма) казавшейся необратимой фактической экспроприации помещиков.
О том, какая непростая борьба шла вокруг этого вопроса, говорят документы. Так, весной 1919 г. Союз сельских хозяев Поволжья и Сибири, состоявший из крупных собственников, в обращении к Колчаку писал по поводу законопроекта правительства от 13 апреля «Об обращении во временное распоряжение государства частновладельческих земель и лесов»: «Земельные отношения, с момента введения закона в действие, окажутся еще более запутанными, чем это произошло во время революции… Провозглашенный Вами принцип необходимости создания в России мелкого крестьянского хозяйства на правах собственности за счет излишков крупного землевладения, этим законом серьезно колеблется, ибо закон, говоря о частновладельческих землях, подлежащих переходу во временное распоряжение государства, тем самым запрещает немедленную продажу этих земель крестьянам…, не дает уверенности сельским хозяевам в целесообразности приложения к земле капитала и труда и практически направляет землепользование к форме краткосрочной аренды, – к хищническому хозяйству… Намерение правительства отдать под надзор земских учреждений культурные хозяйства приведет к тому, что культурные ценности, собранные в таких хозяйствах, окончательно погибнут».[1284]
Верховный правитель передал эту записку министру земледелия Н. Н. Петрову, который в своем ответе написал: «…Произвольно толкуя представленный на утверждение Ваше законопроект…, авторы записки пытаются доказать, что этот законопроект… стоит в противоречии со всеми декларативными заявлениями Вашего Высокопревосходительства. На самом же деле законопроект… как раз имеет в виду позднейшее закрепление на основе купли и продажи этих земель за крестьянами, а не за кем-либо другим… Сами авторы записки под конец вскрывают свои истинные намерения. Они ходатайствуют… о приостановлении дальнейшего движения указанного законопроекта впредь до отмены указа Временного Российского правительства о запрещении свободной продажи земель… Классовый характер организации, от имени которой подана записка, и их забота только об интересах своего класса вскрыты в процитированных мной строках особенно ясно… Разрешение бесконтрольной продажи земли означает собой полный срыв всех тех оснований земельной реформы, о коих Вам было угодно не раз публично объявлять. При принятии предложений земельных собственников земля попадет не в руки тех, кто в ней нуждается, а в руки земельных спекулянтов… Вопреки утверждениям докладчиков, правительство еще 6 июля 1918 г. заявило о своем признании частной собственности, а потому вложению капитала в землю ничто не препятствует… Совершение земельных сделок никогда не было запрещено, а было только поставлено под контроль органов Министерства земледелия». Комментируя предложение авторов обращения немедленно разрешить бесконтрольную куплю-продажу земель, министр заключал: «Может быть, для земельных собственников, с точки зрения их частных интересов, это и выгодно, но для государства это гибель».[1285]
В самой Сибири искони не было помещиков. Но поскольку колчаковское правительство претендовало на роль всероссийского, оно должно было учитывать положение во всей стране, а не только в Сибири. Не случайно, по свидетельствам прессы, бежавшие от большевиков из Европейской России помещики неоднократно обращались в колчаковское Министерство земледелия с просьбами восстановить дореволюционное землевладение в полном объеме.
Да и само сибирское крестьянство по составу и настроениям было неоднородным. Крестьяне-старожилы – коренные жители Сибири, никогда не знавшие крепостного права, – были довольно зажиточны и консервативны. Напротив, многочисленные переселенцы из Европейской России, наводнившие Сибирь после столыпинской реформы, в основном были бедны, многие из них поддерживали советскую власть и были не прочь поживиться за счет коренных жителей. В то время на подвластной Колчаку территории проживало около 20 млн человек, из них 10 – в Сибири. 3 млн переселенцев-«новоселов» составляли в этой массе значительный удельный вес. С другой стороны, в Гражданскую войну на этой территории очутилось более полумиллиона беженцев от советской власти, представлявших надежную опору белых.
В целом, как особенности колчаковского режима по сравнению с деникинским, можно отметить, с одной стороны, все же несколько более широкую социальную опору – за счет наиболее зажиточной части крестьянства, которому на востоке страны не грозил возврат помещиков. Влияние большевиков в этом промышленно отсталом регионе было слабым, и даже рабочие промышленного Урала, составлявшие до революции высокооплачиваемую «рабочую аристократию» (благодаря работе на предприятиях оборонного значения) и при этом сохранявшие тесную связь с деревней, выступали против них. О неоднозначности взаимоотношений между народом и белой властью, помимо отмеченной позиции большинства уральских рабочих, свидетельствуют и многочисленные приветствия Верховному правителю, приходившие от волостных крестьянских сходов. Чаще всего они исходили именно от крестьян-«старожилов». Позиции среднего крестьянства оставались колеблющимися.
Сибирские крестьяне имели достаточные запасы хлеба. Но из-за плохой постановки снабжения и злоупотреблений армия нередко испытывала перебои с провиантом. Поэтому военное командование, особенно в прифронтовой полосе, все чаще прибегало к реквизициям, мало чем отличавшимся от большевистской продразверстки и вызывавшим сопротивление, что в итоге способствовало отходу крестьянства от Колчака.
Особое внимание колчаковское правительство уделяло казачеству, которое, наряду с буржуазией и офицерством, составляло одну из главных и наиболее надежных социальных опор белых – помимо либеральной и патриотической интеллигенции, малочисленного дворянства, слабого духовенства и колеблющейся массы зажиточных крестьян. В специальной «Грамоте Российского правительства казачьим войскам» от 1 мая 1919 г. А. В. Колчак гарантировал нерушимость «всех правовых особенностей земельного быта казаков, образа их служения, уклада жизни, управления военного и гражданского, слагавшегося веками».[1286]
Одной из причин слабой поддержки режима Колчака со стороны крестьян, их относительной инертности являлось то обстоятельство, что советская власть продержалась в Сибири сравнительно недолго и не успела, с одной стороны, закрепиться в крае, с другой – показать себя в полной мере. Ее свержение ускорил внешний фактор – восстание чехословацкого корпуса. Г. К. Гинс отмечал в своих мемуарах: «Коренное население Сибири относилось к земельному вопросу равнодушно, и аграрная демагогия не говорила ему ничего. Но зато сибирское крестьянство не испытало и какого-либо гнета нового режима… Продовольственные отряды еще не проникли в Сибирь, т. к. состояние транспорта не позволяло вывезти из нее и те запасы, которые были заготовлены еще раньше… Больше ощущали социалистическую систему нового режима окрестные деревни крупных городов».[1287] Т. е., с одной стороны, сравнительно зажиточное население Сибири, с практическим отсутствием в ней кадрового промышленного пролетариата, было маловосприимчиво к большевистской агитации (за исключением сравнительно бедных столыпинских переселенцев-«новоселов»), – с другой стороны, не успело почувствовать на себе все негативные стороны советского режима. В большей степени их успели ощутить горожане, но сибирские города того времени были относительно малочисленны и не определяли общей картины. В деревне же преобладали анархические настроения. Как констатировал тот же автор, «Сибирь в своей основной массе большевизмом не заразилась. Он протянулся красною ленточкою вдоль линии железной дороги, не проникнув вглубь. Но зато Сибирь не успела проникнуться и достаточным сознанием непригодности для нее большевистского строя».[1288]
Во многом именно этим (хотя и не только) объясняется существенное недовольство широких масс населения своим экономическим положением, связанным с войной, несмотря на гораздо худшую экономическую (и прежде всего продовольственную) ситуацию в Советской России. Упоминавшийся управляющий Иркутской губернией П. Д. Яковлев в конфиденциальном письме В. Н. Пепеляеву (тогда еще товарищу министра внутренних дел) 29 марта 1919 г. писал: «Разрыв правительства с народом углубляется… Недовольство правительственной политикой чувствуется во всех слоях населения… Деревню возмущают налоги и отсутствие товаров. При самодержавии у них были товары, а при большевиках не собирали налогов (не успели развернуть продразверстку – В. Х.)… Враждебное отношение к правительству питается еще… бегущими из армии дезертирами и следующими за ними воинскими отрядами, которые, к глубокому сожалению, не столько ловят дезертиров, сколько возмущают деревню своими насилиями. Особенно ярко повышение настроения чувствуется в городском населении. Его волнует все растущее сословное неравенство и атаманы… Поднимают вражду к власти и все усиливающиеся, часто беспричинные гонения на печать… Не проявляют особого желания поддерживать мероприятия правительства и цензовые элементы. Они шумят, выносят благожелательные резолюции, но вплотную к работе не идут, чего-то выжидают и келейно критикуют». В частности, по словам губернатора, на банкете в губернской земской управе «под хмельком» велись речи, что «если имеется только два пути – большевизм и правительство Колчака с его военно-полевой юстицией, дворцовыми переворотами и атаманами, то нужно идти с большевиками».