[1306] Словно в поддержку их замыслов, с целью механизации отсталой земледельческой техники правительство заказало в США в немалом количестве сельскохозяйственные машины.
Чуть позднее, когда начались поражения, Колчак стал более решительно выступать по земельному вопросу. Вот пример такого обращения к крестьянам 29 июля 1919 г.: «Мы считаем справедливым и необходимым отдать всю землю трудящемуся народу».[1307] Но и эти запоздалые заявления не подкреплялись реальными законами. Политика компромисса не удовлетворяла ни правых, ни левых. Первые противились любому отчуждению помещичьей собственности, вторые (социалисты), наоборот, были против любой частной собственности на землю – как помещичьей, так и крестьянской, выступая за традиционную общинную собственность. С этой точки зрения они критиковали даже решение правительства наделять землей в частную собственность участников войны.
Но главное – позиция белых в земельном вопросе не могла удовлетворить – а значит, и привлечь на их сторону – самих крестьян, в т. ч. и одетых в солдатские шинели. 27 июля 1919 г. начальник осведомительного отдела штаба Верховного главнокомандующего полковник Г. И. Клерже докладывал второму генерал-квартирмейстеру Ставки: «Представители осведорганов в один голос говорят о неблагоприятном впечатлении, производимом в армии и среди прифронтового населения неопределенностью правительственных актов в области вопросов земельного и созыва Национального Учредительного собрания, а также в области рабочего законодательства».[1308]
Практически единственное, что успели крестьяне на практике получить при Колчаке – это конфискованные 21 июня 1919 г. по указу Верховного правителя в пользу семей воинов Белой армии (в соответствии с законом от 14 марта) государственные земли, находившиеся в пользовании мятежных крестьян с. Тасеево Каинского уезда и с. Степно-Баджейского Красноярского уезда Енисейской губернии.[1309]
Отдельные, наиболее дальновидные политики призывали правительство признать факт крестьянского «черного передела» помещичьих земель нерушимым – и сделать это до созыва Национального или Учредительного собрания, чтобы обнадежить крестьян в сохранении всей земли за ними. Ведь от позиции крестьянства, составлявшего (без казаков) 2/3 населения России, в конечном итоге зависел исход Гражданской войны. Даже большевики, при всей своей «пролетарской» ориентации, понимали это, и в марте 1919 г. В. И. Ленин на VIII съезде РКП(б) провозгласил лозунг привлечения на сторону советской власти среднего трудового крестьянства (оставаясь при этом непримиримым врагом «кулаков»).
Компромисс в этом вопросе не сулил перспектив, ибо дворянство как класс сошло с исторической сцены. Это понимали и отдельные члены правительства. В «Записке о направлении аграрной политики правительства» П. В. Вологодский в марте 1919 г. писал. «То неопределенное и выжидательное отношение к аграрному вопросу, которое имеет место в настоящее время, уже не может и не должно продолжаться долее», особенно при распространении власти правительства на Европейскую Россию «с острым и нервным отношением ее населения к вопросу о земле».[1310]
О том, что привлечь крестьян на свою сторону было вполне реально, показывают колеблющиеся настроения крестьянства, порожденные советской политикой продразверстки. Как свидетельствуют приговоры волостных сходов, крестьяне Кашагачской волости Корум-Алтайского уезда постановили 2 мая 1919 г. пожертвовать на армию 10 тыс. руб. и 20 лошадей.[1311] Одна из апрельских сводок Особого отдела госохраны отмечала поворот крестьян Амурской области на сторону власти под влиянием бесчинств партизан.[1312] Таких примеров масса. А задержки с окончательным решением земельного вопроса, политика компромисса показывают недооценку злободневности проблемы как военными лидерами белых, так и большинством их политических советников. Те и другие оставались в плену идеи земельной компенсации помещикам и формальных законодательных процедур. Верность принципам довлела над тактическими соображениями момента.
В целом же можно согласиться со словами американского историка: «В Гражданской войне крестьянство держалось особняком, поносило обе воюющие стороны и мечтало, чтобы его оставили в покое».[1313]
Несмотря на отдельные промахи правительства в финансовой политике и тяжелые условия военного времени, в целом на территории белых не наблюдалось такой тотальной экономической разрухи, как на советской: намного меньшим было падение производства (местами даже наблюдались его рост и технические усовершенствования), функционировала торговля. К выводу о превосходстве «белой» экономики над системой «военного коммунизма» приходят и другие исследователи.[1314]
Что касается кадетов, то, как видим, в их социально-экономической программе получил развитие наметившийся ранее поворот от традиционного для них неолиберализма в сторону либерализма классического. Прежде всего, это выразилось в стремлении свести к минимуму государственное регулирование, в борьбе за отмену монополий и прекращение преследований спекуляции, в осуждении психологии социального иждивенчества по отношению к государству. Не случайно на данном этапе полное единение кадетов с буржуазией по всем основным вопросам. Основной ошибкой надо признать чрезмерную осторожность в вопросе о земле, где полумеры были бесперспективны. Между тем, и здесь проявился поворот в направлении столыпинской политики приоритета частной собственности крестьян на землю, что опять же является классической либеральной тенденцией. Наконец, показательно, что по большинству социально-экономических вопросов позиции правительства А. В. Колчака совпадали с кадетскими. Можно согласиться с мнением о его «прокадетски-реформистском» курсе и о том, что намечавшаяся им модель сельского хозяйства России вполне соответствовала либеральным стандартам.[1315]
Глава 14. Отношения с другими партиями и земствами. Пропаганда
Переворот 18 ноября 1918 г. положил конец коалиции между кадетами, ставшими опорой Белого движения, и социалистическими партиями. Вопреки мнению демократических историков, процесс этот был закономерным, ибо сама коалиция оказалась бесплодной и бессильной. Вместе с тем, А. В. Колчак и его правительство не раз заявляли, что ничего не имеют против многопартийности и конструктивной, готовой к сотрудничеству оппозиции. В новогоднем обращении к народу в 1919 г. правительство говорило, что «не видит оснований для борьбы с теми партиями, которые, не оказывая поддержки власти, не вступают и в борьбу с нею».[1316]
Эсеры и меньшевики в своей массе расценили переворот как реакционный, как «первую ступень восстановления монархии», язвительно называли Колчака «Александром Четвертым».[1317] Некоторые из них выражали надежду, что «союзники не признают» его.[1318] В «Заявлении членов Всероссийской Директории о государственном перевороте в Омске в ночь с 17 на 18 ноября 1918 г.», опубликованном высланными за границу бывшими членами Директории, говорилось: «Переворот совершен не населением, которое молчало, а кучкой людей, давно тесно спаянной, сговорившейся между собой и в тиши заговора подготовившей преступный план переворота… Это немногочисленные правокадетские и торгово-промышленные круги, в тесном контакте с монархическими офицерскими кружками и с частью бывшего Сибирского правительства… Немногочисленные, но сильные своей сплоченностью, на фоне пассивного населения и обессиленных рядов демократии, заговорщики избрали орудием переворота офицерские круги».[1319]
Но призывы их представителей – съезда членов Учредительного собрания в Екатеринбурге (во главе с лидером партии эсеров В. М. Черновым) и т. н. «Совета управляющих ведомствами» в Уфе – организовать сопротивление[1320] окончились полным крахом. После этого основная масса эсеров и меньшевиков в Сибири и на Урале, подобно большевикам, перешла к подпольной антиправительственной деятельности. Заседавший в Уфе ЦК партии эсеров 10 декабря 1918 г. принял резолюцию: «Партийные организации должны вернуться к методам и формам работы, практиковавшимся при самодержавном режиме, объявив беспощадную борьбу на жизнь и на смерть режиму единоличной диктатуры, не отступая ни перед какими способами борьбы».[1321] Их враждебность обострилась после событий, связанных с подавлением большевистского восстания в Омске 23 декабря 1918 г., когда от самосуда офицеров (хотя и произошедшего вопреки приказу Колчака) погибли 8 членов Учредительного собрания.
После произошедших событий усилилась враждебность основной массы социалистов к кадетам, участие которых в перевороте 18 ноября было слишком явным. Газета иркутских кооператоров «Наше дело» прямо указывала: «Не кто иной, как гг. Жардецкие, Пепеляевы являются идейными вдохновителями гг. Красильниковых».[1322]
Со своей стороны, белая и кадетская печать видела косвенную вину в организованном большевиками восстании 23 декабря самих эсеров и меньшевиков, «развративших» невежественные массы обещаниями прав без каких бы то ни было обязанностей.[1323]
Большинство эсеров после переворота Колчака на время даже прекратило борьбу с большевиками, считая белогвардейскую диктатуру большей опасностью, чем большевистскую. В эсеровской декларации за подписью членов ЦК во главе с бывшим председателем Комуча В. К. Вольским говорилось: «В настоящее время наша партия занимает новую позицию – соглашения с Советским правительством».[1324] Поначалу большинство эсеровского ЦК не поддержало Вольского и высказалось за борьбу на два фронта, «как против сибирской реакции, так и против реакции большевистской»,[1325] выдвинув лозунг: «Ни Ленин, ни Колчак!», в соответствии с которым надлежало на территории, занятой белыми, бороться против белых, а на занятой красными – против красных (почти по словам персонажа памятного фильма: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют»). Но уже 20 июля 1919 г. IX съезд партии эсеров принял окончательное решение о прекращении вооруженной борьбы с советской властью «перед лицом грозной опасности, грозящей всем завоеваниям революции… от ру