к Колчака, Деникина, Юденича и других представителей внутренней и внешней реакции».[1326]
Аналогичную резолюцию об отказе от вооруженной борьбы с большевиками приняли еще раньше меньшевики на своем сибирском съезде 5 февраля 1919 г.[1327]
После этого колчаковское правительство запретило деятельность партии эсеров и объявило ее местные организации распущенными. Кадеты квалифицировали поступок эсеров как «предательство лучших народнических идеалов», «Каноссу г-на Чернова», а самого Чернова заклеймили как «демагога до мозга костей, пораженца с ног до головы, интригана, каких редко сыскать».[1328] Даже газета «Заря», рупор умеренных социалистов Сибири, возмущенно осудила поведение соглашателей с большевиками. Тем самым они оказали существенную помощь последним, поведя за собой часть сочувствовавших им рабочих (в частности, железнодорожников) и крестьян. Впоследствии соглашение эсеров с большевиками окончилось печально для них самих. Стоило большевикам укрепиться у власти и одержать победу в Гражданской войне, как они разгромили недавних «союзников».
Белая, кадетская пресса иронически писала об этом «союзе»: «Усилить большевиков они по своему ничтожеству не могут»,[1329] невольно отдавая при этом дань уважения большевикам за их волю и решительность. Н. В. Устрялов отмечал, что эсеры не выдержали исторического экзамена ни на звание государственников, ни на звание революционеров, будучи лишены как «созидательного пафоса», так и «подлинного революционного дерзновения».[1330] «Сибирская речь» язвительно отмечала, что эсеры ненавистны всем жаждущим порядка, и наоборот, слишком «пресны» для тех, кто «обожжен соблазнами большевизма».[1331] Подводя итоги их деятельности в Сибири, газета аттестовала их как «милостью чехов получивших власть людей, имевших 2-летний стаж образования в уездном училище и 20-летний стаж каторги за грабежи».[1332] Белогвардейская печать не жалела хлестких эпитетов для эсеров: их обзывали «политическими гермафродитами», «выкидышами русской революции», «мыльными пузырями», «партией обезьяньего народа бандерлогов» (из «Маугли» Р. Киплинга). Данная ею характеристика союза эсеров с большевиками как «политического самоубийства» эсеров оказалась пророческой. Психологическое обоснование этому впоследствии дал видный кадет Г. К. Гинс: «Глубокое заблуждение оппозиции, считавшей, что она опирается на народ, забывшей, что она – тоже русская интеллигенция, с тем же великим грехом отчужденности от жизни и миропонимания народных масс, мешало ей понять, что судьба наша будет одинакова. Мы с ними были на одном тонущем корабле, но в ослеплении своем они думали, что потонем только мы».[1333] При этом кадеты подчеркивали, что эсеры «являлись непосредственными предтечами большевизма».[1334]
Показательно, что отношение самих большевиков к умеренным социалистическим партиям было не менее (если не более) презрительным. Достаточно вспомнить убийственную тираду В. И. Ленина: «Этих мещанских Нарциссов – меньшевиков, эсеров, беспартийных – настоящая деловая буржуазия сотнями одурачивала и прогоняла во всех революциях десятки раз во всех странах. Это доказано историей. Это проверено фактами. Нарциссы будут болтать. Милюковы и белогвардейщина будут дело делать».[1335]
Тем не менее, социалистические круги интеллигенции продолжали муссировать вопрос о немедленном созыве на освобожденной от красных территории Учредительного собрания старого состава, или, по крайней мере, о скорейших выборах нового (из наиболее влиятельных газет с такими требованиями не раз выступали омская «Заря» и иркутское «Наше дело», обе впоследствии закрытые). «Заря» ссылалась на пример Германии, где сразу после ноябрьской революции 1918 г., совпавшей с поражением в Первой мировой войне и свергнувшей с престола кайзера, прошли новые выборы в рейхстаг, что не помешало ее правящим кругам сплотиться и разгромить немецких большевиков – т. н. «спартаковцев» во главе с К. Либкнехтом и Р. Люксембург. Газета игнорировала факт, что в Германии разложение и распространение большевистских идей были гораздо меньшими, чем в России, а «силы порядка» – намного организованнее и сильнее коммунистов, тогда как в России 1917 года эти силы оказались разобщены и в итоге парализованы. Да и сама «Заря» оговаривалась, что не стоит возрождать дискредитированное Учредительное собрание старого созыва, которое «не могло защитить себя против пьяного большевика-матроса» (имея в виду матроса А. Железнякова, закрывшего это собрание своей исторической фразой: «Караул устал!»).
Оценивая деятельность социалистических партий, сенатор А. Новиков писал лидеру Национального центра М. М. Федорову 19 марта 1919 г., что они «находятся в разложении и во всяком случае в бездействии… Профессиональное движение в Сибири беспомощно, поэтому социал-демократы малозначительны. Эсеры же подписали себе смертный приговор, заведя через самарцев переговоры с большевиками».[1336]
Похожая информация содержится в цитированном докладе управляющего Иркутской губернией П. Д. Яковлева министру внутренних дел по вверенной ему губернии. Об иркутских меньшевиках говорится, что в основном они после переворота ушли в подполье, выступают против соглашения как с большевиками, так и с белыми, но одновременно и против вооруженной борьбы с теми и другими, предпочитая мирные средства борьбы. Признается их активность и влияние в кооперативах и профсоюзах. Любопытно наблюдение, что, хотя меньшевики и против диктатуры, но лично к А. В. Колчаку относятся «с большим уважением», считая, что «диктатор оказался левее и демократичнее Совета министров»[1337] (что, конечно, было иллюзией).
Стараясь быть объективным, докладчик не защищает и своих бывших однопартийцев-эсеров. Он пишет, что они тоже ушли в подполье и «полевели», к Колчаку и его режиму относятся враждебно, как к «сибирской реакции», многие выступают за соглашение с большевиками. Признавая преобладание эсеров в городской думе Иркутска, губернатор вместе с тем считал их опасность «преувеличенной», т. к. они, по его словам, выдохлись, старые активисты отошли от деятельности, а оставшиеся держатся лишь громким именем партии социалистов-революционеров. Он сравнивал былых партийных товарищей со «страусами», прячущими голову в песок, утверждал, что они страдают «словоблудием», причем «их разговоры о восстании останутся разговорами», а потому считал нежелательными репрессии против них, которые, по его мнению, лишь «увеличат их популярность».[1338] О сколачивавшемся эсерами «социалистическом блоке» докладчик с иронией комментировал, что он существует лишь в воображении самих эсеров. Трудно сказать, чего больше в этой характеристике: внешнего презрения к бывшим товарищам или скрытого лукавства управляющего губернией, приукрашивавшего картину и, возможно, сознательно принижавшего их в глазах правительства для их же безопасности.
Эсеры активизировались с лета 1919 г. в связи с начавшимися военными неудачами колчаковской армии. Финансовую подпитку им обеспечивали учреждения сибирской кооперации, в которых они имели господствующее влияние. Кадеты не раз призывали правительство ужесточить меры против разлагающей тыл агитации эсеров. «Сибирская речь» писала: «Проказы обезьяньего народа – партии социалистов-революционеров – принимают характер, заставляющий подумать о дезинфекции».[1339]
В свою очередь, социалисты обвиняли кадетов в реакционности и заявляли об опасности «реставрации». Иркутское «Наше дело» писало: «Кадетство испытывает такое похмелье после увлечений 1917 года, что совершенно недвусмысленно отказалось от принципов демократии… и упрямо тащит общественность к дореволюционным формам». Газета призывала не поддаваться кадетским соблазнам коалиции в поддержку диктатуры, поясняя: «Реакция для привлечения мало разбирающегося обывателя стремится привлечь к себе некоторые группы демократии, чтобы расколоть демократию»[1340] (под этим термином социалисты традиционно подразумевали себя). Владивостокское «Эхо» заявляло, что правительство, вопреки собственным демократическим декларациям, «возвращает страну к дореволюционным порядкам».[1341] Иркутская «Наша мысль» предупреждала кадетов: «Форма и конструкция власти приобретают все более и более определенный характер, над созданием которого в поте лица трудятся гг. кадеты и «национально мыслящие»…[и] неизбежно повлекут к росту тех элементов, которые являются вдохновителями «жидобойных» идей. Гг. «конституционные демократы», ныне всю свою энергию кладущие на уничтожение конституционных форм, не успеют и оглянуться, как их место займут другие элементы, которым издавна претит идея всякой конституции. Направление всей «работы» «государственно-мыслящих» ведет к реставрации старого строя».[1342] Бывший министр юстиции эсер С. Старынкевич, уволенный в мае 1919 г., выступая в Иркутске, заявил, что правительство «изолировало» себя от демократии.[1343]
В целом можно сказать, что все партии в Сибири были в состоянии брожения и ни одна не являлась бесспорно господствующей в обществе. Об этом говорилось и в цитированном докладе П. Д. Яковлева. Из непартийных организаций социалистической ориентации в нем отмечены «союз малых наций» (из поборников автономии нацменьшинств) и совет профсоюзов, о которых говорилось, что в них заправляют меньшевики, но рядовые члены подвержены влиянию большевизма. При этом отмечалась малочисленность профсоюзов, объединявших всего 1/3 рабочих, и их слабое влияние.[1344]
Что касается большевиков, то их подпольная деятельность в Сибири практически заглохла после разгрома их руководящих органов контрразведкой и государственной охраной весной 1919 г. В том же докладе Яковлева хоть и говорилось о них как об активных участниках восстаний в тылу, подпольных агитаторах, но отмечалось, что их организации распылены (правда, управляющий губернией не упустил случая попенять на неудовлетворительную работу контрразведки, что «до сих пор не введены агенты ни в предприятия, ни в союзы, ни в организации»).