[1550] этот период уже трудно сравнивать с предыдущими ввиду его ограниченности.
Внимательное изучение документов показывает, что вовсе не послереволюционный «правый тренд» кадетов был «жестом отчаяния» с их стороны, как считал У. Розенберг, а как раз лихорадочная попытка обратного дрейфа в обстановке разгрома белых армий. Ввиду скоротечности этого разгрома, такой жест отчаяния уже не имел существенного значения…
Трагическая судьба А. В. Колчака хорошо известна. Не слишком завидной была и участь его политических соратников. Были расстреляны большинство лидеров сибирских кадетов – В. Н. Пепеляев, В. А. Жардецкий, А. К. Клафтон, А. А. Червен-Водали, впоследствии – и перешедший на сторону советской власти «сменовеховец» Н. В. Устрялов. Подвергались арестам, но были освобождены П. А. Прокошев, Н. Я. Новомбергский. Успели эмигрировать Г. Г. Тельберг, Г. К. Гинс, И. И Сукин, С. Н. Третьяков (последний стал сотрудничать с ГПУ и позднее был казнен гестаповцами как советский агент), В. А. Рязановский и некоторые другие. И. А. Михайлов попал в руки СМЕРШ в 1945 г. и был расстрелян по делу атамана Г. М. Семенова за сотрудничество с японцами. Из оставшихся лишь часть счастливо избежала репрессий, среди них – В. В. Сапожников, В. Н. Саввин (последний даже стал ректором Томского университета). Расстрела не избежали и некоторые хоть и поддерживавшие Колчака, но значительно более демократичные областники, как А. В. Адрианов, газета которого «Сибирская жизнь» была объявлена «черносотенной»[1551] (по иронии судьбы, в прошлом этот «черносотенец» подвергался преследованиям царского правительства, и даже при Колчаке, несмотря на лояльность, против него возбуждалось дело из-за чересчур смелых публикаций). Были закрыты все оппозиционные газеты и журналы. Драматическая судьба постигла даже многих из тех, кто отошел от политики еще после Октября – таких, как Н. В. Некрасов (расстрелян в 1940 г.) и Е. Л. Зубашев (выслан за границу на знаменитом «философском пароходе» 1922 г.).[1552]
В политической жизни эмиграции бывшие политики колчаковского режима не играли активной роли, кроме Н. В. Устрялова: ярый в прошлом сторонник колчаковской диктатуры возглавил движение «сменовеховцев» в надежде на национальную эволюцию советской власти. В программной статье «Перелом», написанной 1 февраля 1920 г. (сразу после крушения колчаковского режима), Устрялов излагал мотивы своего поворота: «Россия не изжила еще революции… Противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым его природе. Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией Интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, – в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми союзниками». В статье «Перспективы» он выражал надежду, что «логикою вещей большевизм от якобинизма будет эволюционировать к наполеонизму», и заявлял, что вооруженная борьба лишь стимулирует большевистские эксцессы и тормозит это перерождение.[1553] Как известно, сменовеховцы раскололи русскую эмиграцию и способствовали возвращению многих ее представителей в СССР. Надежды их не сбылись, а сам Н. В. Устрялов был расстрелян в 1937 г. Оторванные от почвы, лишенные в условиях тоталитарного советского режима связей с Родиной, в эмиграции все политические направления были обречены на медленное вымирание. Не избежали этой участи и бывшие идеологи Белого движения.
Заключение
Стержень «Белой идеи», названной автором «либеральным консерватизмом», состоял в стремлении соединить наиболее жизненные из достижений революции (такие, как уничтожение пережитков сословного и самодержавного строя, решение земельного и рабочего вопросов) с национальной спецификой, требовавшей учета авторитарной ментальности народа, религиозных корней и баланса интересов всех классов российского общества. На эти позиции перешли в массе и бывшие либеральные демократы – кадеты. Такой переход был вызван уроками революции. Если в относительно стабильные времена постепенно созревающая идеология конкретизируется в программных установках, то здесь происходил обратный процесс: национальная катастрофа, радикальная и динамичная смена политических режимов, хозяйственная разруха и запредельная социальная напряженность, ожесточенная вооруженная борьба требовали быстрой реакции на стремительно менявшуюся ситуацию и вызвали «на ходу» пересмотр программы, организационных форм и тактики деятельности, что, в свою очередь, требовало идейного обоснования. Времени для длительного вызревания идей не было.
Первым по времени из этих факторов стали Февральские события 1917 г. Падение монархии, радикальная демократизация политической жизни, втягивание в нее широких масс народа привели поначалу к сдвигу либералов «влево» (вызвавшему распад партии октябристов) и сплочению вокруг кадетов как демократического крыла движения, программа которых, в свою очередь, подверглась корректировке в вопросе о власти (республика вместо монархии).
Однако все последующие события обусловили поворот в противоположном направлении. Первым из них стало изменение социальной базы кадетов после Февраля: во-первых, вынужденное революцией сближение буржуазии с кадетской партией, слияние с ней более консервативных элементов либерализма (осколков октябристов); во-вторых, значительный отток средних слоев городского населения к набиравшим популярность социалистическим партиям (что привело к утрате кадетами лидерства во Временном правительстве), иначе говоря – вызванная развитием революции политическая поляризация общества. Не случайно фактический центр сибирских кадетов переместился из демократического интеллигентного Томска в буржуазно-чиновничий Омск.
Вторым и главным фактором сдвига «вправо» стали коллапс и последующий крах российской демократии – процесс, начавшийся уже весной 1917 г. с нарастания анархии, развала армии, углубления социально-экономического кризиса, и закончившийся Октябрьским переворотом, разгоном Учредительного собрания и Сибирской областной думы в январе 1918 г. Это вызвало смену приоритетов в идеологии кадетов с демократии на государственность, дрейф от федерализма к унитаризму, отход от социалистических тенденций в экономической программе, а на практике – сближение с консервативной верхушкой армии в лице Корниловского движения и затем – Белого движения, обострение отношений с социалистическими партиями и вооруженную борьбу с большевиками. Если возможность падения монархии либералы в принципе учитывали (хотя и опасались), то крах демократической модели власти, показавший равнодушие народных масс к либеральным идеалам и их ментальную неготовность к демократии, ускоренный продолжавшейся войной, был для них непредвиденным, а потому привел к более серьезным идейным сдвигам, чем события Февраля.
В условиях Гражданской войны данный фактор вторично проявился в Сибири в 1918 г. несостоятельностью таких демократических моделей власти, раздираемых внутренними противоречиями, как Временное Сибирское правительство и Директория. Их опыт окончательно убедил кадетов в бесперспективности широкой демократической коалиции и укрепил в идее диктатуры.
Выбор военной модели диктатуры был вызван осознанием неспособности интеллигенции и гражданской бюрократии к эффективному осуществлению власти и противостоянию большевизму в экстремальных условиях революции и Гражданской войны, на печальном опыте Временного правительства 1917 г. и демократических государственных образований на востоке и севере России в период с июня по ноябрь 1918 г. (Комуч, Временное Сибирское правительство, «Временное правительство автономной Сибири», областные правительства Урала и Амурской области, «Временное правительство Северной области», Директория). Воплощением этой модели и ярким выразителем идеологии Белого движения стал такой харизматический военный лидер, как адмирал А. В. Колчак.
Одной из причин отхода кадетов от смешения либеральных и социалистических идей в экономике стали неумелые, разрушительные по своим последствиям социалистические эксперименты Временного правительства, и в особенности радикальные преобразования коммунистов. Это еще более сблизило кадетов с предпринимательским классом. Кроме того, частично возобновился приток к кадетам других средних слоев городского населения, разочарованных в социалистических партиях, как следствие неумолимого процесса все той же поляризации, что проявилось на муниципальных выборах осенью 1917 г. и в 1919 г.
Решающим из перечисленных факторов стал крах демократической модели государственности, в силу особенностей и традиций российского менталитета вырождавшейся в анархию. И, если социалистические партии остались слепо верны этой модели, воспринимая отступления от нее как «реакцию» и «реставраторство», то кадеты в своей массе извлекли из ее краха уроки. Во многом такое переосмысление определялось и тем значением (восходящим к трудам либеральных историков «государственной школы» XIX века, получившим развитие в работах В. О. Ключевского, П. Н. Милюкова, П. Б. Струве и др.), которое придавалось государственности в идеологии кадетов. Не случайно одним из первых стимулов к ревизии демократической программы послужили развал армии в 1917 г. в условиях войны, победоносное окончание которой оставалось одной из целей кадетов, и отказ социалистических лидеров Временного правительства от «аннексий и контрибуций». То и другое противоречило великодержавно-имперской идеологии кадетов и усугублялось тем, что овладевавшая массами идеология большевизма в те годы имела главную цель – мировую революцию, а не государственное строительство. К этому добавлялся страх перед шедшими вразрез с принципами либерального реформизма социальными революционными потрясениями, сдержать которые (при высоком градусе раскола общества) демократия оказалась бессильна.