Во второй половине 1920-х гг. наиболее успешно по причине незначительного культурно-языкового барьера развивались украинские и белорусские части. В белорусских формированиях языковой барьер (прежде всего между красноармейцами и командным составом) фактически отсутствовал, поскольку большинство военнослужащих общались на русском языке. В 1927 г. Главное управление РККА считало возможным без существенных дополнительных затрат украинизировать и белорусизировать практически все территориальные соединения, дислоцированные в этих республиках (только на Украине таковых насчитывалось 11[597]).
Однако в республике с сильным, относительно самостоятельным политическим руководством, каковой являлась УССР, союзный центр опасался утерять контроль над этим процессом. На Украине имел место целенаправленный лоббизм республиканскими властями политики коренизации во всех сферах общественной жизни, в том числе и военной[598]. Характеризуя ее, в апреле 1927 г. заместитель начальника Штаба РККА С.А. Пугачев отмечал: «В настоящее время в УССР имеется тенденция украинизировать все войска, дислоцированные на территории республики (выделено мной. – Авт.), независимо от того, из каких национальностей они комплектуются. Такая национализация носит насильственный характер и по целому ряду соображений не может быть признана полезной для дела»[599]. Неудивительно, что, когда в 1928 г. от командующего войсками Украинского военного округа И.Э. Якира поступило предложение украинизировать еще две дивизии (25-ю и 95-ю), выяснилось, что удельный вес украинцев в них уже составлял 82 % и 86 % соответственно, что было даже выше, чем в некоторых национальных дивизиях[600]. Кроме потенциальных политических осложнений с украинским руководством, чрезмерная коренизация воинских частей на Украине могла нарушить планы комплектования РККА в других регионах (УВО наряду с МВО и ПриВО являлся основным источником людских пополнений). Поэтому, следуя мнению Штаба РККА, советское руководство не пошло дальше украинизации шести территориальных дивизий, и то с тем условием, что «остальных, расположенных на территории УВО войск, украинизация не коснется ни в какой мере»[601]. Таким образом, стихийная национализация войск УВО сдерживалась искусственно.
Активность политических элит в союзных республиках, привлекавших к тому же на свою сторону военно-окружные реввоенсоветы, в конце 1920-х гг. уже заметно раздражала руководство Наркомвоенмора. Как отмечалось в специальном циркулярном письме наркома и председателя Реввоенсовета СССР К.Е. Ворошилова, разосланном 27 июня 1927 г., «революционные военные советы округов нередко возбуждают ходатайства о расширениях плана национальных формирований или же поддерживают такого рода ходатайства со стороны правительств местных республик. В качестве основных мотивов этих ходатайств приводятся заявления, что план национальных формирований не охватывает всех автономных республик, а в пределах отдельных республик захватывает только незначительную часть призывного контингента»[602]. Мысль о хаотичности и бесконтрольности развития национальных формирований высказывал в это же время и Л.Д. Троцкий, хотя в целом он выступал идейным оппонентом Ворошилову: «Плохо руководимые, а подчас и без всякого направления развивающиеся национальные формирования… не обеспеченные достаточно выдержанным и прочным партийным влиянием, способны стать очагами неблагоприятных для пролетарской революции течений»[603].
Между тем значительная часть формирований из среднеазиатских, поволжских, северокавказских и сибирских народов находилась на стадии формирования и в оперативные расчеты пока не включалась.
В целом, согласно справке начальника Управления устройства и службы войск ГУ РККА А.М. Вольпе от 18 июня 1927 г., при запланированных в действовавшей на тот момент редакции плана 56 043 человека личного состава национальных формирований налицо имелось лишь 29 489 человек, значительную долю которых составили украинские, белорусские и закавказские части[604]. Штаб РККА внес их в общие оперативные планы Красной армии и в мобилизационное расписание. Эти дивизии формировались по общему штату, а их личный состав проходил единый с номерными частями курс обучения[605]. Темпы же формирования национальных частей в САВО, СКВО, ПриВО отставали от запланированного графика.
Кроме того, специфические проблемы возникли при развертывании национальных кавалерийских частей, где дефицит качественных людских ресурсов усугублялся недостатком кавалерийского конского состава в связи с сокращением его поголовья[606] и дороговизной содержания этого рода войск. В марте 1927 г. заместитель начальника ГУ РККА В.Н. Левичев и начальник Управления устройства и службы войск ГУ РККА А.М. Вольпе сообщали в Штаб РККА, что строительство национальных кавалерийских частей придется строго увязывать не только с пятилетней программой национального строительства, но и с трехлетним планом РВС СССР развития стратегической конницы (принят в 1925 г.).
Под стратегической конницей в этот период понимались, по определению инспектора кавалерии РККА С.М. Буденного, «крупные соединения конницы, усиленные мехсоединениями и авиацией, действующие в оперативном взаимодействии с армиями фронта, самостоятельной авиацией, воздушными десантами»[607]. По состоянию на декабрь 1925 г. этот род войск состоял из девяти кадровых, двух территориальных кавалерийских дивизий и восьми отдельных кавалерийских бригад[608]. Некомплект верховых лошадей составлял на этот момент 60 %. В связи с приоритетностью плана развития стратегической конницы национальные кавалерийские формирования были обречены на отставание и укомплектование по остаточному принципу[609]. Программа национальных кавалерийских частей в том виде, в котором она была утверждена в 1925 г., уже в 1927 г. была признана «по своему объему невыполнимой»[610].
Курс на формирование национальных воинских частей в составе Красной армии в начале 1920-х гг. был вызван мощным политическим давлением с мест и в немалой степени являл собой уступку союзного центра эмансипировавшимся в период Гражданской войны национальным окраинам страны, поддержавшим советскую власть и требовавшим наделения их действенными инструментами национальной государственности, каковыми стали политика коренизации и программа национальных воинских формирований. С другой стороны, строительство национальных воинских частей отвечало и идеологическим интересам советского правительства, поскольку национальные части были органично вплетены в концепт мировой революции, в осуществлении которой им отводилась роль застрельщиков, передового отряда на случай продолжения революционной экспансии за пределы Советского Союза. На внутренней арене национальным формированиям отводилась роль культуртрегерского института и двигателя социалистического строительства для «отсталых» народов. Внешнеполитическая и внутриполитическая функции национальных формирований в политике руководства СССР в 1920-х гг. не противоречили друг другу, а, напротив, составляли синкретическое функциональное единство.
Несмотря на важное идеологическое и политическое значение, которое придавалось нацформированиям, в структуре центрального аппарата РККА так и не сложилось специального органа для руководства и координации их строительством, хотя попытки к этому предпринимались. Это обстоятельство можно считать одним из ключевых факторов, помешавших последовательной институционализации национальных формирований и сделавших их уязвимыми перед конъюнктурными реорганизациями и импровизациями. Примером тому служат концентрации – явление хотя и легальное, но не контролируемое, инициативное, приведшее к повсеместному внеплановому возникновению суррогатных национальных формирований.
Установлено, что в связи с различным культурным уровнем советских этносов и традициями военной службы темпы и качество формирования и боевой подготовки национальных формирований существенно отличались: части, укомплектованные славянами и представителями закавказских, поволжских народов, уже во второй половине 1920-х гг. по уровню боевой подготовки встали вровень с прочими номерными частями и были включены в мобилизационный план, в то время как части, комплектовавшиеся представителями народов Северного Кавказа, Казахстана и Средней Азии, требовали еще значительной работы. Главными причинами задержек являлись нехватка национальных командно-начальствующих кадров, а также материальные сложности. Уже в конце 1920-х гг. программа нацформирований требовала балансировки и уточнения.
5.3. Развитие национальных формирований в условиях наращивания военной мощи СССР (конец 1920-х – 1930-е гг.)
30 апреля 1927 г. были подведены первые итоги развития национального сегмента Красной армии. В докладе заместителя начальника Штаба РККА С.А. Пугачева в РВС СССР «О национальном строительстве РККА» отмечалось, что собственными национальными формированиями к этому времени располагали семь союзных и семь автономных республик РСФСР, а также все автономные области РСФСР Северного Кавказа. Кроме того, полностью был сформирован Карельский кадровый егерский батальон. Наряду с этим