вневойсковики вовсе освобождались от всякой военной подготовки, поскольку средств в бюджете военного ведомства на эту категорию военнослужащих практически не закладывалось[897].
Новый закон с его казуистическим толкованием понятия военной службы ожидаемо вызвал разночтения на местах. Фундаментальное положение о всеобщем характере воинской повинности в СССР для трудовых слоев населения в возрасте от 19 до 40 лет, закрепленном в ст. 1 и ст. 3 закона, многие республиканские власти предпочитали понимать буквально – как императивное требование о призыве титульных национальностей в своих республиках и автономных областях. В одной из докладных записок заместителя начальника ГУ РККА в РВС СССР сообщалось, что при практическом воплощении в жизнь нового закона «у наркомвоенмора получились разногласия» с некоторыми ЦИК союзных и автономных республик. Ряд республик настаивал на немедленном призыве коренных народов в общем порядке, «не считаясь с наличием общей подготовки, другие же республики протестуют против призыва даже и в том случае, когда проведение такового уже возможно»[898].
Чтобы пресечь возникшую путаницу, в апреле 1926 г. на рассмотрение РВС СССР вновь был внесен отложенный ранее законопроект 1925 г. об освобождении от службы нескольких десятков народов. Однако ввиду явного его противоречия духу и букве нового призывного закона он был снят с обсуждения[899]. Вместо него получило развитие понятие особого порядка прохождения службы, прописанного в ст. 16 закона «Об обязательной военной службе»[900].
В целом в первые годы после принятия призывного закона для большинства нерусских национальностей призыв фактически так и не начался. В преддверии призыва 1926 г. с ходатайствами о начале призыва выступили ЦИК Калмыцкой АО, Казакской (Казахской) и Якутской АССР[901]. Однако всем перечисленным регионам было отказано в призыве под предлогом их большой территории, слабой транспортной сети, невозможности провести допризывную подготовку молодежи, ее учет и приписку к призывным участкам. Лишь Калмыцкой АО было разрешено навербовать в добровольном порядке 100 человек[902].
Как и прежде, в отдельных случаях республиканские элиты брали на себя инициативу решения о начале призыва. Например, «в Туркестане с призывом сложилось довольно-таки нелепо: туркестанские власти объявили призыв на основании [закона о все]общей воинской повинности. Они там по этому поводу проделали кампанию, после чего, разумеется, призыв продолжает производиться». После замечания из Москвы призыв был отменен «и кажется теперь незаконным»[903].
15 июля 1927 г. потребовались специальные разъяснения порядка правоприменения ст. 16 призывного закона. В военные округа было разослано циркулярное письмо народного комиссара по военным и морским делам К.Е. Ворошилова, в котором подчеркивалось, что «ряд военных округов до настоящего времени входят с представлениями как в Реввоенсовет ССР, так и в ЦИК республик о распространении Закона об обязательной военной службе на ту или иную национальность, что является совершенно неправильным»[904]. В циркуляре предлагалось: во-первых, издать и широко распространить закон среди трудящихся на языках народов СССР; во-вторых, оповестить ранее не призывавшихся в соответствии с утвержденным Наркомвоенмором планом призыва о предстоящем призыве и порядке привлечения их к обязательной военной службе[905].
Для того чтобы разрешить коллизии, возникшие в ходе практической реализации закона «Об обязательной военной службе», в 1927 г. была создана комиссия Главного управления РККА под руководством начальника управления Н.Н. Петина[906]. После длительных дискуссий статья об особом порядке прохождения службы для представителей нерусских народов с двумя существенными изменениями по сравнению с законом 1925 г. вошла в новую редакцию закона «Об обязательной военной службе» от 1 августа 1928 г. (в статье под номером 17). Во-первых, согласовывать возможность призыва в той или иной республике военному ведомству теперь предстояло не с ЦИКами этих республик, а с СНК. Таким образом, это право передавалось от представительных органов власти к исполнительным. Кроме того, «в качестве временной меры» допускалось «вовсе не привлекать этих граждан (имелись в виду отдельные народы и социальные группы граждан. – Авт.) к отбыванию обязательной военной службы в силу бытовых или местных условий»[907]. Этим из закона исключалась норма, допускавшая многозначные толкования понятия военной службы. С некоторыми стилистическими отличиями эта норма была повторена и в следующей редакции закона «Об обязательной военной службе», утвержденной ЦИК Союза ССР и СНК Союза ССР 13 августа 1930 г. (ст. 24).
К такому же выводу приводит и изучение материалов переписи РККА, состоявшейся в самом конце 1926 г. – 17 декабря (таблица 16). В аналитическом отчете, сопровождавшем секретную публикацию переписи, подчеркивался «значительный рост удельного веса… грузин, армян, тюрок», а также народов, названных «более малочисленными», – коми-зырян, карелов, туркмен, узбеков[908]. Однако при ближайшем рассмотрении восточные славяне продолжали занимать в армии господствующее положение.
Таблица 16.Итоги переписи РККА 17 декабря 1926 г., чел.
Источник: РГВА. Ф. 40442. Оп. 3а. Д. 4. Л. 31–32.
Согласно данным переписи, удельный вес восточных славян в рядах Красной армии составил 86,6 % (русские – 64,5 %, украинцы – 18,0 %, белорусы – 4,1 %)[909], что было значительно выше аналогичного дореволюционного показателя (72–75 %). При этом по итогам переписи гражданского населения, состоявшейся в этот же день, 17 декабря 1926 г., удельный вес трех славянских народов среди населения Советского Союза составлял лишь 77,3 % (русские – 52,9 %, украинцы – 21,2 %, белорусы – 3,2 %)[910]. Напомним, что в дореволюционный период этот же показатель составлял 66,1 %.
По сравнению с периодом Гражданской войны удельный вес славян среди личного состава Красной армии незначительно сократился (на 1 %, с 87,7 %). Но в самой группе славянских этносов произошло важное перераспределение: заметно сократилось число русских, хотя оно по-прежнему значительно превышало удельный вес русского мужского населения по Всесоюзной переписи 1926 г. Одновременно увеличилось представительство украинцев и белорусов. Так, удельный вес украинцев в войсках с августа 1920 г. с 5,8 % вырос более чем троекратно – до 18,9 % к началу 1925 г. и держался в диапазоне 18–20 % вплоть до начала Великой Отечественной войны. Удельный вес белорусов в 1920-х гг. держался в диапазоне 4–5 %. Таким образом, мобилизационная нагрузка в группе восточнославянских народов в значительной мере выровнялась; удельный вес украинцев и белорусов стал соответствовать их представительству среди населения. Но русские продолжали нести дополнительную нагрузку за все остальные неславянские этносы, чье представительство в Красной армии продолжало оставаться значительно ниже их представительства среди населения (13,4 % и 22,7 % соответственно).
Потеря многонаселенных западных территорий бывшей Российской империи, дававших значительный контингент новобранцев (поляки, жители Прибалтики, немцы, евреи), была пропорционально скомпенсирована восточными славянами, удельный вес которых в составе Красной армии еще более возрос по сравнению с аналогичным показателем Русской императорской армии. Несущей конструкцией вооруженных сил государства продолжала оставаться русская нация, опору которой составляли другие восточнославянские народы – украинцы и белорусы.
Незначительные масштабы национального военного строительства долгое время позволяли покрывать потребность в личном составе для национальных частей за счет добровольчества (за исключением Украины, Белоруссии и Закавказских республик, где изначально действовал обязательный призыв), а также переходных форм комлектования, таких как отбор через общественные организации (например, комсомол) и частичный призыв по разверстке, напоминавший дореволюционную процедуру призыва[911]. Эти способы, предполагавшие известный административный нажим на молодежь призывного возраста, использовались как вспомогательные, в случае нехватки добровольцев. Внедрение переходных форм явно указывало на то, что рамки добровольчества представлялись руководству военного ведомства узкими. Как отмечал в 1927 г. в одном из своих докладов в СНК СССР наркомвоенмор К.Е. Ворошилов, добровольчество в современных условиях изжило себя: слабые партийно-комсомольские организации в национальных регионах не могли обеспечить качественный приток добровольцев, неизбежно порождали текучесть кадров среди добровольцев, не считавших себя связанными со службой крепкими обязательствами, «а среди остальной части добровольцев часто попадаются элементы политически неустойчивые, безработные, рассчитывающие найти в армии приют, пищу и т. д. … Кроме того, – продолжал Ворошилов, – добровольный порядок не всегда дает необходимое число пополнений. Все это вызывает необходимость перейти к комплектованию нацчастей в обязательном порядке» (выделено мной. – Авт.)[912]