. В то же время, по мнению Ворошилова, национальные части в их текущем масштабе не обладали достаточной емкостью для использования всех ресурсов национальных регионов, которые «окажутся для них чрезмерно большими… Это приведет к тому, – считал нарком, – что, во-первых, в национальных республиках и областях фактически будет привлекаться в войска весьма незначительный процент от призывного контингента, и, во-вторых, несмотря на установление обязательной военной службы, особенно на первое время, в некоторых отдельных районах, наиболее отдаленных и наименее советизированных, вовсе не проводится призыва»[913].
Выход наркомвоенмору виделся в организации массового призыва контингентов из национальных республик для укомплектования как национальных, так и номерных частей. В своем докладе в ЦИК и СНК СССР в марте 1928 г. он сообщал, что, «несмотря на все изложенное, РВС СССР считает все же возможным и необходимым, начиная с осени 1928 г., приступить к обязательному призыву (курсив мой. – Авт.) народностей: среднеазиатских республик, Киргизской АССР, Казакской АССР, Дагестанской АССР и горцев Северного Кавказа». Отмечалось «важное политическое значение» грядущего мероприятия: этим, по замыслу Ворошилова, не только достигалась ускоренная адаптация «националов», но и одновременно удовлетворялись «настойчивые ходатайства о привлечении коренного населения [к службе]… в обязательном порядке»[914].
«Настойчивые ходатайства» с мест действительно продолжали поступать. В конце 1927 г. они обсуждались на местном уровне. Так, в декабре 1927 г. адыгейский военком М.М. Тлепшуков на заседании бюро местного обкома партии доложил «О ходе работ по проведению закона военной службы черкесов». Представленные им предложения по реализации закона были приняты и направлены на утверждение в Москву[915]. Точно так же поступали другие республики. 30 января 1928 г. в Секретариат НКВМ поступил объемный (на 38 листах) материал Дагестанского обкома ВКП(б) по вопросу о начале призыва горцев Северного Кавказа и, в частности, уроженцев Дагестана[916]. В марте 1928 г. аналогичный материал был направлен из Туркмении, чьи власти также активно настаивали на призыве местной молодежи[917]. А СНК и Президиум ЦИК Казакской (Казахской) АССР, не дожидаясь решения центральных властей, уже 18 января 1928 г. принял постановление о начале регулярных призывов в республике «на точном основании закона об обязательной военной службе» (выделено мной. – Авт.). Соответствующие поручения были даны республиканскому комиссариату[918]. С мест поступали сигналы, что военный призыв вполне подготовлен всем ходом реформ советской власти: проведением земельной реформы, передачей распределения воды (в засушливых регионах) в руки бедноты, хозяйственной помощью крестьянству со стороны государства[919]. Столь единодушный хор из разных уголков страны создает впечатление, что, скорее всего, дирижировался он из Москвы.
Так или иначе, летом 1928 г. РВС СССР официально направил в ЦИК СССР и СНК СССР предложение осенью 1928 г. приступить к обязательному призыву «народностей среднеазиатских республик, Киргизской АССР, Казакской АССР, Дагестанской АССР и горцев Северного Кавказа». Предложение касалось молодежи 1906 г. рождения, а также лиц старших возрастов, начиная с 1901 г. рождения, имевших среднее и высшее образование[920]. Против этого выступил начальник Политуправления РККА А.С. Бубнов: «Подъем по призыву в обязательном порядке нацмен, не призываемых ранее, при весьма ограниченных возможностях их использования в текущем году, должен быть дополнительно доработан и согласован с советскими и партийными организациями нацреспублик». В итоге ГУ РККА пришло к компромиссной формулировке. «Призывников-нацмен, – сообщалось в докладе председателю РВС СССР, – которые ранее не призывались и принимались на укомплектование национальных частей в добровольном порядке, начиная с призыва текущего года привлекать в общеобязательном порядке по мере потребности этих национальных частей (выделено мной. – Авт.)»[921]. Масштаб призыва должен был соответствовать штатной емкости национальных частей[922].
Развертывание регулярного обязательного призыва среди нерусских народов требовало тщательного изучения допризывников и подготовки их к службе в армии. Уже с весны 1928 г. для национальной молодежи проводились допризывные сборы, на которых молодые люди знакомились с оружием, уставами, проходили политучебу. Одновременно изучались их социальные характеристики, уровень грамотности, физического здоровья, выявлялись проблемные места, требовавшие срочного вмешательства до начала призыва[923].
Для организации призывных мероприятий непосредственно на места в первой декаде августа 1928 г. во все районы комплектования выезжали командиры из национальных частей, политические, медицинские и ветеринарные работники. В ходе призыва они вели большую работу по отбору людей и лошадей, доставке их в районные сборные пункты, предварительной пропагандистской обработке призывников в пути. Особое внимание уделялось тому факту, что они будут направляться для прохождения службы только в свою национальную часть. Для убедительности в ходе агиткампании национальные части объезжали местные села[924]. Население, никогда раньше не отдававшее своих сыновей в солдаты, еще нужно было убедить в том, что новая власть достойна того, чтобы защищать ее с оружием в руках. Ведь советская идентичность у граждан едва только начинала формироваться. Особенно это было важно в тех регионах, где продолжалась вооруженная борьба с силами контрреволюции и уголовными бандами, например в Средней Азии, на Северном Кавказе. Вот как пояснял общественный настрой в отношении военной службы в 1930 г. автор брошюры о национальных формированиях в Казахстане В. Катуков: «Казахский народ не имел ни опыта, ни навыков, ни традиций в деле отбывания военной службы, и механическое распространение (здесь и далее курсив мой. – Авт.) на него призывов в Красную армию… привело бы к колоссальным ошибкам и большим недоразумениям. Русская национальность… веками привлекалась к отбыванию военной службы, она считала это вполне закономерным, и во всяком случае неизбежным, и с малых лет психологически к отбыванию службы в армии готовилась… И психологическая готовность бесспорно облегчала проведение призывов в царскую армию. Для казахского населения такой форсированный призыв в армию, – в армию уже иную, защищающую интересы трудящихся… – явился бы, по меньшей мере, неожиданным. Казахи могли бы его просто не понять или отождествлять с призывами в царскую армию и даже со… знаменитой реквизицией[925] 1916 года»[926].
Объявление призыва во многих регионах делалось «авансом», поскольку система воинского учета только налаживалась. Этот ключевой элемент системы комплектования армии не мог быть введен одномоментно, а, напротив, требовал комплексных усилий военных и гражданских властей при толерантном отношении населения. Накануне же призыва 1928 г. картина учета нередко представляла собой самое невероятное зрелище. Так, в Узбекистане проведение учетной работы тормозилось неграмотностью 90 % декханского (крестьянского) населения, отсутствием военных делопроизводителей из местного населения и «отсутствием у кишласного населения всяких письменных документов, по которым можно было бы судить о возрасте молодежи»[927].
Вследствие неопытности партийно-советских работников во время агитационных кампаний в период первых массовых призывов в союзных республиках СССР и национальных автономиях РСФСР на рубеже 1920–1930-х гг. допускались серьезные ошибки и перегибы. Недостаток умения и информированности восполнялся слухами, которые транслировали даже официальные работники. Например, председатель сельсовета Чонт-аул (Юртовский округ Дагестана), желая поскорее собрать не спешивших на сход жителей аула, заявил: «Дело идет о жизни и смерти молодежи. Она будет угнана в армию, быть может, будет мобилизован последний сын в семье, а вы к этому относитесь так, как будто вас это не касается»[928]. В 1930 г. в Керкинском районе Туркмении член призывной комиссии, учитель разъяснял приказ окрвоенкомата так: «Людей берут не на учебу, а на войну с афганцами». В результате все допризывники района отказались проходить медосвидетельствование[929]. На Северном Кавказе и в Средней Азии массово отмечались случаи явки родителей на призывные участки, просивших вернуть им сыновей. «При проводах в армию… – сообщалось в одном из политобзоров ПУ СКВО, – собирается население всего села… Но эти проводы сопровождаются поголовным плачем, истериками, криками…»[930] В Чечне и Ингушетии отмечались случаи, когда родители сами скрывали своих детей, запрещали им получать на руки повестки или же в последующем способствовали побегам со сборных пунктов[931]. Несколько должностных лиц (военкомы, председатели райсоветов) отцами призывников были объявлены кровниками