[1164] в связи с высоким уровнем дезертирства, уклонения от явки на сборные пункты и укрывательства вербуемых. Благоприятнее положение складывалось в Дагестане. В течение 1943 г. отсюда в войска было отправлено 4315 человек, представлявших местные национальности, при наряде в 4850 человек[1165]. Результаты кампании оценивались в Москве не только с военной, но и с политической точки зрения и легли в основу решений о дальнейшей судьбе чеченцев и ингушей.
В целом же кампания вербовки добровольцев существенно не изменила картины использования людских ресурсов северокавказских горцев. По материалам органов комплектования СКВО и Закфронта установлено, что по состоянию на 1 ноября 1943 г. по военкоматам Ставропольского края, Северо-Осетинской, Чечено-Ингушской, Кабардино-Балкарской АССР (все относились к СКВО) и Дагестанской АССР (относился к Закфронту) на учете состояло 91 543 военнообязанных и 30 073 призывника 1926 г. рождения горских национальностей, не призываемых в армию по национальному признаку. Общая численность непризываемых граждан горских национальностей составила к концу 1943 г. 121 616 человек[1166]. В последний период войны эта цифра скорректировалась за счет убытия в места нового поселения и снятия с воинского учета чеченцев, балкарцев, карачаевцев (около 54 тыс. военнообязанных) и постановкой на воинский учет горской молодежи 1927 г. рождения (8856 человек)[1167], не призванной осенью 1944 г. Призыв горских народов до конца войны не возобновлялся.
Проведение местными военкоматами регулярных приписок допризывной молодежи к военкоматам и перерегистрации военнообязанных непризываемых национальностей сохраняли возможность возобновления их призыва в последующем, что иногда случалось. Репрессивная по сути политика комплектования под воздействием объективных обстоятельств проявляла большую гибкость и нередко давала задний ход.
Для некоторых народов война начиналась широкими чистками из рядов Красной армии, но с изменением политической конъюнктуры в дальнейшем их призывали без ограничений или же с незначительными ограничениями (эстонцы, латыши, литовцы, поляки, молдаване, западные украинцы и западные белорусы). Еще в 1941–1942 гг. войска активно избавлялись от представителей этих этносов, которые обращались на укомплектование рабочих колонн и команд, а уже в 1944–1945 гг. из их числа было призвано и направлено в ряды действующих войск миллион человек. Лишь прекращение приписки и перерегистрации военнообязанных (например, в отношении депортированных этносов) означало окончательный отказ государства от их использования для комплектования армии, поскольку лишало органы военного управления актуальных учетных данных о состоянии и движении военнообязанного контингента.
Приток в войска новобранцев из этносов, чей призыв был приостановлен, почти прекращался (исключение могло делаться добровольцам), однако лица, призванные ранее, если их этнос не подвергался выселению с исторической родины, продолжали военную службу без ограничений вплоть до Дня Победы.
Проанализированный комплекс мер, связанный с ограничением комплектования войск представителями ряда этносов, безусловно, являлся актом политического недоверия в отношении них и нередко становился первым шагом в осуществлении репрессии против всего народа, как это произошло с советскими немцами, чеченцами, ингушами, крымскими татарами и рядом других народов, а мог и не становиться таковым (народы Дагестана, осетины, кабардинцы и др.). В отдельных случаях репрессивная акция против всего народа не предварялась приостановкой его призыва в армию, как, например, это было с калмыками, которые без ограничений призывались до конца 1943 г.
Тотальные репрессии в отношении ряда советских этносов, выразившиеся в их поголовном выселении с исторической родины, – одна из мрачных страниц истории Великой Отечественной войны. Это жестокое наказание неизбежно касалось и военнослужащих Красной армии, находившихся на фронте. Насколько тотальные репрессии против всего этноса были вызваны собственно воинскими преступлениями (дезертирство, измена Родине, саморанения) представителей этносов, подвергнутых наказаниям? Этот вопрос много десятилетий не дает покоя историкам, политикам, представителям «наказанного» этноса, является предметом острой полемики, основанной, как правило, на досужих домыслах.
Все государственные решения о выселении очередного этноса, кроме постановления ГКО о крымских татарах в 1944 г., содержали шаблонную преамбулу о сотрудничестве с врагом в период оккупации и бандитском движении после его изгнания. Иной по форме, но не по содержанию было и первое решение о выселении советских немцев, рассмотренное выше. Лишь постановление ГКО № 5859сс от 11 мая 1944 г. «О крымских татарах» ставит воинские преступления во главу обвинений. Сам документ начинается со слов: «В период Отечественной войны многие крымские татары изменили Родине, дезертировали из частей Красной Армии, обороняющих Крым, и переходили на сторону противника, вступали в сформированные немцами добровольческие татарские воинские части, боровшиеся против Красной Армии в период оккупации Крыма немецко-фашистскими войсками, участвуя в немецких карательных отрядах»[1168].
Остальные аналогичные государственные решения не содержали обвинений в адрес военнослужащих данной национальности и вообще не упоминали их. Таковы указ Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. о выселении немцев, указы Президиума ВС СССР от 12 ноября 1943 г. о выселении карачаевцев[1169], от 27 декабря 1943 г. о выселении калмыков[1170], от 7 марта 1944 г. о выселении чеченцев и ингушей[1171], от 8 апреля 1944 г. о выселении балкарцев[1172], постановление ГКО № 5984сс о выселении с территории Крымской АССР болгар, греков и армян[1173], постановление ГКО № 6279сс от 31 июля 1944 г. о выселении из Грузинской ССР турок, курдов, хемшилов[1174].
В служебной переписке органов, осуществлявших репрессивные акции, специального анализа воинских преступлений этой категории военнослужащих тоже не обнаружено. Конечно, это вовсе не значит, что попыток такого анализа не было вообще. Однако известные обстоятельства принятия решений о выселении, всегда характеризовавшихся спонтанностью, волюнтаризмом, горячкой, скорее говорят в пользу того, что для объективного и взвешенного анализа вины наказуемых этносов, требовавшего сбора со всех фронтов большого массива данных, времени не было.
Тем не менее военнослужащие, относившиеся к репрессированному этносу, как правило, изымались из воинских частей и увольнялись из вооруженных сил. Первоначально их отправляли в запасные части, во внутренние округа или по прежнему месту жительства. 18 ноября 1944 г. Военный совет Главупраформа Красной армии издал директиву № М/1/1746, в которой разъяснял военным советам фронтов и округов, что представители выселенных народов при увольнении с военной службы должны были отправляться не по месту жительства, а в место нового поселения, которое официально получало лишавший всякой надежды эпитет «вечное». Если же такое место еще не было определено – такие лица поступали в распоряжение НКВД Казахстана или Узбекистана[1175].
Составить представление о численности военнослужащих, уволенных и отправленных в места нового поселения, можно благодаря послевоенной справке МВД СССР о численности спецпоселенцев, ранее служивших в Красной армии. Документ впервые опубликован российским специалистом по истории депортаций и этнических репрессий Н.Ф. Бугаем. Справка относится к марту 1949 г. и составлена по итогам перерегистрации спецпоселенцев (таблица 40). Самая многочисленная этническая группа – немцы – разделена в источнике на несколько категорий, среди которых: бывшие военнослужащие, уволенные с фронта и откомандированные в места нового расселения («выселенные»); репатриированные бывшие советские военнопленные; «мобилизованные» – возможно, лица, прошедшие в 1941 г. процедуру призыва по мобилизации, однако не попавшие на фронт в связи с депортацией. Нужно отметить, что таблица 40 отражает состав спецпоселенцев, не скомпрометированных сотрудничеством с врагом, то есть не совершивших воинских преступлений. Военные коллаборационисты всех национальностей, вербовавшиеся из этой же среды военнопленных, в советской лагерной системе проходили по категории «власовцы»[1176]. Лица, уличенные в военных преступлениях, отбывали наказание в лагерях НКВД/МВД. Национальный состав этой категории бывших военнослужащих пока выяснить не удалось.
Таблица 40.Справка о численности спецпоселенцев, ранее служивших в Красной армии, по состоянию на март 1949 г.
Составлено по: Бугай Н.Ф. Депортация народов Крыма. С. 110–111.
Анализ статистических материалов по личному составу Красной армии позволяет утверждать, что, несмотря на категорический характер требований об изъятии из войск представителей того или иного этноса, таковые никогда не выполнялись полностью. Директивы приходилось повторять по нескольку раз. До самого конца войны находились лазейки для того, чтобы оставить в войсках отдельных представителей репрессированных народов, или же для попадания на фронт добровольцев из числа народов, чей призыв был запрещен или приостановлен. Более того, не только военные власти, но и органы НКВД были готовы на послабления и фактически не настаивали на поголовном характере репрессий в отношении военнослужащих из числа выселенных народов. Об этом прямо свидетельствует докладная записка на имя наркома внутренних дел Л.П. Берии, поданная в ноябре 1944 г. заместителем наркома В.В. Чернышовым и начальником отдела спецпоселений М.В. Кузнецовым. В записке отмечалось, что в органы НКВД «поступает значительное количество заявлений от офицеров и бойцов Красной армии, являющихся по национальности калмыками, карачаевцами, балкарцами, чеченцами, крымскими татарами, греками, армянами и болгарами