В рамках УАПЦ были созданы епархиальные советы, открыты бесплатные краткосрочные богословские курсы для подготовки кандидатов в священники, на которых преподавались богословские науки, философия, педагогика, немецкий язык и «украиноведение». Службы в церквях проводились на украинском языке, на нем же выпускались религиозные книги. В некоторых регионах церковное управление было передано в руки общества «Просвита». В приходах читалась «молитва за Украину» на украинском и церковнославянском языках[826]. Сначала германские власти поддерживали развитие «украинофильской» ориентации УАПЦ, но затем пересмотрели свою позицию из-за налаживания связей между ней и украинскими националистами[827].
В то же время УПЦ, несмотря на некоторую «украинизацию» этой церкви (перевод богослужений на украинский язык и пр.), склонялась к «общерусской» идеологии. Так, на Восточной Украине священники и прихожане УПЦ помогали военнопленным красноармейцам – собирали для них продукты и зимнюю одежду[828]. Хотя нацистские власти не поддерживали УПЦ из-за ее «промосковской» ориентации, в результате они свели свою политику к закулисному манипулированию обеими Церквями, внешне «оставив в покое и тех, и других»[829]. Например, УПЦ был передан главный храм Киева – собор Святого Владимира. На практике положение обеих Церквей зависело от политической ориентации бургомистра того или иного населенного пункта. Например, УАПЦ получила преференции в Киеве, где бургомистром был националист Л.И. Форостовский, а УПЦ – в Днепропетровске, где бургомистр был настроен «прорусски»[830].
Планы нацистов по отрыву белорусского православия от РПЦ были нарушены тем, что избранный в марте 1942 г. экзархом Белоруссии митрополит Пантелеймон (Рожновский) отказался от предложения германских властей объявить автокефалию. После этого он был отстранен от управления Церковью и выслан в монастырь, а белорусское православие возглавил архиепископ Могилевский и Мстиславльский Филофей (Нарко). Он под давлением оккупантов в сентябре 1942 г. созвал «Всебелорусский православный собор», на котором было провозглашено создание «Белорусской автокефальной православной церкви», но с оговоркой – лишь «после признания ее всеми каноническими Церквами». Правомочным собор не являлся, так как в нем приняли участие только отдельные представители Минской и Новогрудско-Барановичской епархий[831]. Дальнейшие указания оккупационных властей о форсировании автокефализации белорусского православия фактически саботировались иерархами и клиром[832]. Сепаратистским инициативам также препятствовали настроения верующих: по оценкам советских партизан, их основная масса в Белоруссии «как была, так и осталась такими же православными», как ранее, и практически не замечала разногласий среди иерархии[833]. Таким образом, осуществить отрыв белорусского православия от РПЦ германским властям не удалось. Противоречия в национальной сфере и сепаратистские устремления не играли значимой роли в жизни православных верующих Белоруссии, которые в основном придерживались общерусского религиозного единства.
Положению православной церкви в Прибалтике придавал определенную устойчивость тот факт, что экзарх этого региона митрополит Сергий (Воскресенский) остался в Риге. Несмотря на выражение лояльности к германским властям, Сергий тем не менее выступал против отрыва прибалтийского православия от РПЦ и препятствовал деятельности латышских и эстонских церковных сепаратистов. Их активизации после прихода германских войск способствовал исторический опыт существования в 1920–1930-х гг. вначале автономных, а затем фактически независимых от РПЦ и перешедших под юрисдикцию Константинопольского патриархата Латвийской православной церкви и Эстонской апостольской православной церкви (ЭАПЦ). Во главе Латвийской церкви стоял митрополит Августин (Петерсон), во главе ЭАПЦ – митрополит Александр (Паулус), которые и возглавили церковный сепаратизм в Латвии и Эстонии сразу после прихода германских оккупантов. Попытка раскола православия в Латвии была усилиями митрополита Сергия (Воскресенского) к февралю 1942 г. сведена на нет, чему способствовал тот факт, что 70 % православных верующих в этом регионе были русскими по национальности. Однако в Эстонии, где только 25 % приходов были русскими[834], значительная часть православных священников и паствы (в основном эстонцев по национальности) провозгласила отделение от РПЦ и к сентябрю 1941 г. добилась признания ЭАПЦ оккупационными властями (при этом бóльшая часть русских приходов Эстонии осталась в составе РПЦ)[835]. Таким образом, деятельность православных церковных сепаратистов в Латвии и Эстонии имела четко выраженный национальный аспект.
В отличие от политики на Украине и в Белоруссии, германские власти в Прибалтике не форсировали церковный сепаратизм и не стали принуждать митрополита Сергия (Воскресенского) к автокефализации прибалтийского православия. Очевидно, иерарх смог убедить нацистов, что в случае отпадения православия в Прибалтике от РПЦ оно перейдет под управление Константинопольского патриарха, что противоречило интересам рейха[836]. Тем не менее оккупационные власти пытались использовать авторитет Сергия в своих пропагандистских целях. Так, в июле 1942 г. нацисты инспирировали выступление прибалтийских иерархов против патриотической деятельности руководства РПЦ и отправку ими приветственной телеграммы Гитлеру[837]. Эта акция была призвана повлиять в антисоветском духе на верующую часть населения оккупированной территории, а также сгладить тот факт, что прибалтийское православие (кроме ЭАПЦ) формально осталось в составе РПЦ.
В августе 1941 г. при поддержке германских властей митрополит Сергий (Воскресенский) создал «Православную миссию в освобожденных областях России» (т. н. Псковская духовная миссия) – эксперимент по возрождению церковной жизни, осуществленный в оккупированных районах Ленинградской области. Кроме массового открытия церквей и распространения икон и религиозной литературы, на этой территории было установлено обязательное посещение населением богослужений и участие в церковных таинствах, проведены тысячи обрядов крещения детей и подростков, а также проделана большая работа по вовлечение молодежи в православие. Так, книга для чтения «Родная речь», изданная в 1942 г., содержала произведения на «религиозную тему» (стихотворение Д.С. Мережковского «Легенда о елке», рассказы А.П. Чехова «На страстной неделе», А. Ремизова «Пасха» и И. Шмелева «Под рождество» и «Катанье с гор на Масленице»)[838].
Нацисты активно использовали в своих интересах Украинскую греко-католическую церковь (УГКЦ). Еще до начала войны греко-католический священник И.М. Грынех стал капелланом украинского отряда «Нахтигаль», созданного в структуре абвера[839]. Нацисты оказывали униатской церкви поддержку в распространении влияния на восток Украины, где священники УГКЦ возобновляли работу ранее закрытых церквей (уже под флагом униатства), привлекали паству, организовывали сбор средств на постройку новых церквей. Под храмы использовали также клубы, столовые, жилые дома и даже палатки[840].
В то же время УГКЦ оказывала поддержку украинским националистам. После провозглашения оуновцами «независимости» Украины 30 июня 1941 г. глава УГКЦ митрополит А. Шептицкий издал послание, в котором призвал народ поддержать «украинское правительство»[841]. Хотя деятельность ОУН формально не имела религиозной основы, эта организация не отказывалась от сотрудничества с УГКЦ и УАПЦ, священники и прихожане которых принимали участие в организационном и морально-идейном обеспечении деятельности ОУН. В оуновских вооруженных формированиях полевое духовенство было в основном из числа священнослужителей УГКЦ[842].
Политика оккупационных властей по отношению к католической конфессии определялась мнением А. Розенберга и других нацистских идеологов о ее «опасности» для интересов рейха «на востоке». Поэтому германские власти пресекали деятельность западноевропейских католических миссионеров в оккупированных регионах[843], а также отслеживали «нежелательные тенденции» в деятельности местных католиков. Так, белорусский ксендз В. Годлевский был назначен помощником генерального комиссара Белоруссии В. Кубе по делам просвещения[844], однако к концу 1941 г. попал в немилость за «националистическую деятельность» и в январе следующего года был расстрелян. Деятельность протестантской конфессии в Прибалтике была допущена «только в ограниченном масштабе», причем германские власти считали «желательным» ее «расщепление на возможно большее количество групп»[845].
Нацисты вели активную пропагандистскую деятельность среди мусульман. В оккупированном Крыму они покровительствовали исламу, в том числе разрешив открытие мечетей[846] (по некоторым данным, их было открыто около 40