§ 5. Сотрудничество, пассивность и сопротивление: реакция населения на германскую оккупацию
Политическая ситуация, сложившаяся на территории Советского Союза к моменту прихода вермахта, была сложной. В западных регионах СССР, вошедших в состав страны в 1939–1940 гг., большинство местного населения отнеслось к оккупантам пассивно[966] либо приветствовало их как «освободителей»[967]. Хотя известно, что торжественная «встреча вермахта с цветами» на Западной Украине[968] часто была постановочной, инспирированной оккупантами для документальной киносъемки, однако были и спонтанные проявления позитивного отношения к германским войскам, в которых отражались надежды населения на «лучшую жизнь» при новой власти[969]. В этом регионе известны случаи установки населением памятных знаков в благодарность за «освобождение от жидовско-коммунистического гнета украинского христианского народа»[970]. Несмотря на то что некоторые жители Западной Украины выражали недовольство, что в 1939 г. Германия «уступила [этот регион] большевикам», оккупационные власти характеризовали отношение западноукраинского населения как в целом «положительное»[971]. Проявились прогерманские настроения среди антисоветски и националистически настроенной части населения центральной и восточной частей Украины. В Белоруссии в июле 1941 г., по германским оценкам, настроения были «очень подавленными»[972], что было во многом обусловлено растерянностью, вызванной катастрофическим началом войны и быстрой оккупацией Белоруссии (Минск был захвачен уже 28 июня 1941 г.). Многие представители польского населения Западной Украины и Западной Белоруссии выражали удовлетворение тем, что советских «варваров прогнали носители европейской цивилизации»[973].
Дружественным по отношению к оккупантам было настроение определенной части населения Прибалтики, где, по германским данным, отмечался «очень большой энтузиазм по поводу освобождения немецкой армией», который базировался на недовольстве советской властью[974]. Этот настрой был подхвачен в прибалтийской эмиграции. Так, бывший президент Литвы А. Сметона на конференции в Чикаго в августе 1941 г. заявил, что «нацистское правительство гарантировало независимую Литву под нацистским руководством после конца войны», а его сторонники основали фонд для пропаганды прогерманских идей среди литовцев-эмигрантов[975].
После прихода оккупантов часть латышского населения рассчитывала на достойное будущее Латвии под властью Третьего рейха или в союзе с ним. Некоторые латыши считали, что «должны быть сперва заработаны доверие и признание германского руководства». Другие хотели, чтобы «пределы германского руководства» были «более четко определены», в связи с чем пытались поставить свою готовность к сотрудничеству с оккупационными властями «в зависимость от различных гарантий»[976]. Тем не менее они также положительно относились к германской власти. Такой настрой латышского населения способствовал его активному неприятию советских партизан[977].
В Эстонии проявились ярко выраженные антисоветские и антирусские настроения, отсутствие помощи или прямое противодействие советским партизанам[978]. Так, в сентябре 1942 г. германские власти отмечали, что «в то время как на оккупированной территории России партизаны… вызывают серьезное неспокойствие среди населения» (имелось в виду, что оно поддерживает партизан), в Эстонии ситуация была противоположной[979]. Эстонское и финское население оккупированной части Ленинградской области, по данным советской разведки, к советским партизанам также «относилось плохо», отказывало им в помощи, выдавало их германским властям и в целом «старалось угождать и помогать немцам»[980]. В то же время оккупанты отмечали политическую пассивность эстонского народа, основная масса которого оценивалась как «беспомощная, мягкая и не имеющая лидеров». Германские власти считали, что должно пройти время, прежде чем в Эстонии «найдутся энергичные и враждебные коммунизму молодые люди»[981].
С первых дней оккупации Крыма (конец октября 1941 г.), по воспоминаниям очевидцев, прогерманские настроения возникли у некоторых представителей крымско-татарского населения, которые помогали оккупантам в качестве проводников для нападения на советских партизан, а также при разграблении созданных ранее партизанских продовольственных баз[982]. Было отмечено массовое дезертирство крымских татар из партизанских отрядов, причиной чего советские органы считали не только воздействие нацистской пропаганды, но и то, что в состав партизан не были включены «авторитетные фигуры» из числа крымских татар[983].
Часть русского населения оккупированной территории питала антисоветские настроения, которые в первые месяцы оккупации сочетались с «прогерманскими». Проявились намерения «присоединиться к вермахту», «учредить русскую НСДАП»[984]. Не случайно антисоветские и «прогерманские» настроения ярко проявились в «Локотском округе», так как еще в довоенные годы этот район стал «пристанищем опальной интеллигенции»[985]. «Прогерманские» настроения среди русского населения были в основном связаны не с национальным фактором, а с ненавистью к советской власти и стремлением при помощи Третьего рейха отомстить большевикам за унижения, пережитые после Октябрьской революции. Представители русского населения, которые заняли пассивную политическую позицию, проявляли озабоченность судьбой России в случае победы германской армии[986]. Тем не менее многие из них надеялись на создание «нового русского национального государства»[987].
Оккупационные власти пытались использовать антисоветские и «прогерманские» настроения и усилить их с помощью мер национальной политики. Эти меры в первый период войны были в определенной степени эффективными. Как признавали советские власти, оккупантам «удалось достичь некоторых результатов в своей политической работе»[988], в результате чего немалая часть русского населения к началу 1942 г. была «порядочно дезориентирована и теряла нередко перспективу»[989]. Именно воздействием нацистской пропаганды объяснялось то, что представители местного населения пошли к оккупантам «на службу… старостами, переводчиками, полицейскими» или добровольно поехали на работу в Германию[990] (особо отмечалось, что среди таковых были даже комсомольцы[991]).
Эффективности германской политики способствовала широкая масштабность ее пропагандистских средств – например, в Демянском районе Ленинградской области стены домов у крестьян были сплошь оклеены газетами, которые издавались оккупационными властями[992]. Германская пропаганда обладала определенной доходчивостью – особенно те ее посылы, которые играли на довоенных ошибках советской власти. Руководители советских партизанских отрядов читали издававшиеся оккупантами газеты, чтобы иметь представление о тенденциях их политики, однако рядовым партизанам читать не давали[993], очевидно, опасаясь, что вражеская пропаганда может оказать на них воздействие. После освобождения советских территорий зимой 1941–1942 гг., советские власти отмечали, что «среди молодежи… выявляются лица, восхваляющие немецкую армию и старающиеся убедить местное население в том, что немцы снова возвратятся»[994].
В Прибалтике, по воспоминаниям очевидцев, «немецкая агитация была очень крепкой». Ее сильным местом было превалирование печатной пропаганды – в Прибалтике была почти поголовная грамотность, а собрания популярны не были (в то время как советские власти, как известно, активно использовали проведение собраний). В Эстонии действенность германской пропаганды ярко иллюстрировал пример изданной в 1942 г. в Таллине книги «Год страданий эстонского народа», в которой, по воспоминаниям очевидцев, «ужасы советской оккупации» 1940–1941 гг. были описаны очень «убедительно» и поэтому оказали сильное воздействие на эстонское население[995].
Эффективными были отдельные пропагандистские акции оккупационных властей. Так, в июне 1942 г. русские бургомистры после их возвращения из ознакомительной поездки в рейх «показали себя как хорошие пропагандисты, с энтузиазмом описывая русскому населению свои впечатления от Германии»[996]. В Эстонии в июне 1942 г. отношение населения к оккупационным властям улучшилось после того, как были сокращены штаты германских властей и заменены чиновники из числа прибалтийских немцев