Одним из наиболее показательных результатов политики СССР было развитие на оккупированной территории советского партизанского движения, численность участников которого к концу 1941 г. составляла 90 тыс.[1088], к концу 1942 г. – 94 тыс. чел.[1089] Хотя часть партизанских отрядов была организована еще до оккупации или заброшена с «Большой земли», многие из них возникли стихийно. Советское партизанское движение в основном не имело «национальной окраски», и многие партизанские отряды были смешанными по национальному составу. Тем не менее важно рассмотреть деятельность партизан в национальных регионах СССР, выявить воздействие национального фактора на их деятельность.
В основном советские партизаны действовали на оккупированной территории РСФСР, Белоруссии, Центральной и Восточной Украины. По данным советской разведки, к октябрю 1941 г. население оккупированной части Ленинградской области оказывало помощь советским партизанам[1090]. В Орловской области, где функционировал антисоветский «Локотской округ», к июлю 1942 г., по германским данным, действовали около 18 тыс. советских партизан[1091], в то время как вооруженные силы «Локотского округа» к началу 1943 г. составляли 12–15 тыс. чел.[1092] К осени 1941 г. на Украине действовали 35 тыс. советских партизан[1093]. Согласно их отчетам, к 15 ноября 1942 г. они истребили 31 640 германских солдат и офицеров[1094]. В то же время на Западной Украине развитие советского сопротивления шло с большими трудностями. Так, заброска парашютистов в северную часть Ровенской области ввиду повсеместной густой сети полицейских участков и вооруженных лесников имела малый успех[1095]. Оказание населением помощи советским партизанам здесь зачастую было недобровольным. В августе 1942 г. оккупанты отмечали высокую значимость «партизанского вопроса» в Белоруссии, который занял приоритетное место в списке задач оккупационных властей[1096]. К августу 1941 г. в Белоруссии действовали свыше 12 тыс., к концу 1942 г. – свыше 60 тыс. советских партизан[1097].
В Прибалтике база для советского партизанского движения до прихода оккупантов создана не была по нескольким причинам. Во-первых, это было трудно сделать всего за одиннадцать месяцев советской власти (август 1940 г. – июнь 1941 г.) и в условиях изначально низкого уровня «советизированности» населения[1098]. Быстрое продвижение германских войск по Прибалтике не дало возможности сформировать партизанское движение в Литве и Латвии после начала войны. ЦК КП(б) Литвы вынужден был оправдываться перед руководством СССР за то, что он «перед началом войны и в первые дни ее не был подготовлен к переводу партийных организаций на нелегальное положение и в силу сложившихся обстоятельств из-за быстрого отступления Красной Армии не смог ориентировать должным образом ряд уездных комитетов партии». В 1941–1942 гг. партизанские отряды, отправленные на территорию Латвии, не сумели закрепиться на ее территории, так как были разгромлены и рассеяны германскими и коллаборационистскими формированиями. Созданное в Эстонии партизанское подполье в составе 700–800 чел.[1099], возможно, было выдано секретарем ЦК КП(б) К. Сяре, попавшим в руки оккупантов[1100], либо раскрыто германскими властями. Так как партизаны были набраны в основном из числа эстонцев, которые в 1941 г. были эвакуированы в тыл СССР или мобилизованы в Красную армию, после начала оккупации все они были взяты на учет эстонской полицией. Во-вторых, многие сочувствовавшие советской власти люди были из Прибалтики эвакуированы в июне – августе 1941 г., а антисоветски настроенные лица, наоборот, остались[1101].
Тем не менее ко второй половине 1942 г. советская партизанская деятельность в Прибалтике усилилась. Германские власти отмечали такую активность на севере Литвы. Хотя основная часть партизан в этом регионе, по германским данным, состояла из советских военнопленных и евреев, которые смогли избежать заключения в гетто. Представители местного населения оказывали партизанам помощь[1102]. Советский партизанский командир А.В. Рагуотис отмечал, что после заброски в Литву численность его отряда выросла с 13 до 300 чел., в том числе за счет пришедших из Латвии, а также бывших военнопленных[1103]. В сентябре 1942 г. в Латвии оккупационные власти отметили усиление активности советских партизан, которые действовали небольшими группами в восточной части региона[1104].
В то же время условия для партизанского движения в Прибалтике оставались тяжелыми. Комиссар Латышской партизанской бригады О.П. Ошкалнс отмечал, что их формирование сначала долго не могло войти на территорию Латвийской ССР, так как его выбивали обратно (очевидно, местные полицейские и охранные отряды). В Латвии помощь советским партизанам оказывало преимущественно русское население. Командир эстонского партизанского отряда Л.П. Мятинг указывал на аналогичную ситуацию в Эстонии[1105]. В Литве ко второму периоду войны численность советских партизан составляла всего 1432 чел.[1106], в Латвии – 756 чел., в Эстонии – 339 чел.[1107]
В Крыму с ноября 1941 г. по октябрь 1942 г. действовали 3880 советских партизан. Во всех отрядах преобладающее большинство составляли русские (до 70 %), следующими по численности были украинцы, а представители других народов составляли незначительную часть[1108]. На оккупированной территории Калмыкии (с августа по декабрь 1942 г.) действовали шесть подпольных улусных комитетов ВКП(б) и пять подпольных групп[1109].
Несмотря на определенные успехи советской пропаганды, ее недостатки ослабляли эффективность восприятия населением оккупированной территории. В сентябре 1942 г. ГлавПУР РККА отмечал, что «политическая работа среди населения советских районов, временно захваченных немцами, находится в совершенно неудовлетворительном состоянии», в том числе «в печатной агитации… плохо разоблачается свирепый террор немецких оккупантов, их варварская грабительская политика, подлинная суть экономических мероприятий немцев… а также гнусная, лживая фашистская пропаганда»[1110]. Некоторые советские материалы были недостаточно конкретны и запаздывали с реагированием на факты, происходившие на оккупированной территории. Донесению содержания советской политики до населения оккупированных территорий мешали технические трудности – недостаточно широкое распространение печатных материалов, малое количество митингов и бесед с сельским населением[1111]. ГлавПУР отмечал, что «политическая работа… проникает на незначительную глубину оккупированной территории и охватывает небольшое количество населения, главным образом, в районах действия партизанских отрядов». Проблемы с распространением советских газет были на Украине[1112], а в оккупированных районах Сталинградской области отмечалось почти полное отсутствие материалов советской пропаганды[1113]. Эффективность радиопропаганды ослабляло то, что германские власти изъяли у населения оккупированной территории радиоприемники[1114]. Советские органы, ответственные за разработку и реализацию пропаганды, страдали от чрезмерной централизации, а у советских партизан и подпольщиков не было опыта ведения контрпропаганды[1115].
В начале войны в советской пропаганде были даны непродуманные, ошибочные посылы – например, разоблачение нацистов как «тупых садистов, желающих восстановить в России монархию». Такие утверждения не только не достигали поставленной цели, но и способствовали развитию недоверия к пропаганде[1116]. Многие советские листовки содержали материалы, построенные на юморе и карикатурах, что, как сообщал Л.П. Берия Л.З. Мехлису 6 сентября 1941 г., «не всегда отвечало обстановке и настроениям населения»[1117] оккупированной территории СССР. Материалы радиовещания на украинском языке, как сделали вывод советские власти, недостаточно затрагивали «темы о корнях и истоках ненависти украинского народа к немецким захватчикам, о патриотизме украинского народа, страдали риторичностью и поверхностностью»[1118]. Летом 1942 г. содержание советской листовки «Воззвание к народам Прибалтики», посвященной двухлетию вхождения в СССР, по германским данным, было с сарказмом воспринято латышским населением, которое «смеялось над [советскими] обещаниями» и отпускало иронические замечания в адрес «профессора Синагогенштейна» (имелся в виду председатель Президиума Верховного Совета Латвийской ССР А.М. Кирхенштейн