[1607], призывая уничтожать их как «колонистов»[1608]. Польские отряды, в свою очередь, уничтожали украинцев. В Западной Белоруссии германские власти отмечали «противоречия между польским и белорусским народами». К сентябрю 1943 г. в результате арестов членов польского движения Сопротивления антагонизм между двумя народами обострился. В белорусской прессе поляки подвергались «яростной критике»[1609]. Тем не менее белорусско-польские противоречия не переросли в вооруженные столкновения.
Боязнь репрессий со стороны оккупантов была еще одним фактором, мешавшим развитию антигерманского сопротивления. Эстонцы сетовали, что изгнать оккупантов они не могут, так как «эстонский народ не так многочислен». У части населения оккупированной территории германские власти также смогли воспитать сильный страх перед возвращением советской власти. Советская разведка отмечала, что «население частично верит этой пропаганде, а пленные… боятся убегать из плена»[1610]. В январе 1943 г. в Ростовской области отмечался «огромный страх мести со стороны большевиков», подогревавшийся оккупантами. В Латвии в начале того же года во всех кругах населения ходили слухи о «предполагаемом возвращении большевиков» и делались печальные выводы о судьбе латышского народа[1611]. Солдаты-эстонцы, воевавшие в коллаборационистских формированиях, боялись попасть в советский плен, так как верили рассказам немецких офицеров о том, что «русские в плен не берут»[1612]. Некоторые крымские татары боялись прихода Красной армии, думая, что «советская власть им не простит их измены и предательства». Германские власти активно спекулировали на таких страхах[1613].
Некоторая часть населения оккупированной территории выражала готовность к сопротивлению, однако оставалась в стадии «выжидания». Несоветское сопротивление в Прибалтике сознательно не инициировало вооруженный отпор оккупантам, который, как считалось, «только помог бы Советскому Союзу»[1614]. В апреле 1943 г. советская разведка отмечала, что «многие литовцы якобы имеют оружие, которое они предполагают применить при благоприятной обстановке против немцев»[1615]. Латышские национальные деятели призывали народ «быть дальновидным», ожидая «времени, когда сыны Латвии должны будут горячо сражаться за свою собственную землю»[1616]. В эстонских коллаборационистских формированиях были распространены надежды, что «когда Германия ослабнет, то Эстония будет восстановлена как самостоятельное государство» с помощью эстонских солдат, которые «повернут… оружие против немцев и выгонят их из Эстонии»[1617].
В реализации своих устремлений участники несоветского сопротивления возлагали надежды на помощь стран Запада, в соответствии с «Атлантической хартией» 1941 г., которая провозглашала невозможность послевоенных территориальных изменений, не находящихся «в согласии со свободно выраженным желанием заинтересованных народов», а также уважение к праву «всех народов избирать себе форму правления, при которой они хотят жить» и стремление «к восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем»[1618]. К началу 1943 г. в Прибалтике широко обсуждалась тема создания «Северного блока государств» под главенством Швеции. В Латвии к апрелю 1943 г. распространились надежды на помощь со стороны Великобритании и США. К июлю того же года слухи, что Великобритания «поддерживает независимость Латвии», усилились[1619]. Такие надежды бытовали и в Эстонии, жители которой летом 1943 г. ожидали, что «англичане будут скоро в Европе»[1620]. Надежды на помощь Запада были столь ярко выраженными, что в июле того же года руководство эстонской политической полиции издало циркуляр о борьбе с англофилами[1621]. (Характерно, что надежды на помощь Великобритании и США были распространены и среди прибалтов, депортированных в отдаленные районы СССР[1622].)
На Кавказе ярко проявился «турецкий фактор». Балкарские деятели планировали отделение Балкарии от Кабарды и объединение ее с Карачаем под протекторатом Турции[1623]. Среди некоторых балкарцев ходили слухи, что «скоро придет Англия, и будет управлять Россией, а Турция – Кавказом»[1624]. Этнорелигиозную связь крымских татар и ряда народов Кавказа с Турцией понимали и германские власти: заигрывая с ними, Гитлер рассчитывал на поддержку со стороны Турции и мусульманского мира[1625].
Одним из последствий германской оккупации Калмыкии и Северного Кавказа стало бандповстанческое движение, усилившееся в этом регионе после его освобождения Красной армией[1626]. На неоккупированной территории Калмыцкой АССР банды появились к ноябрю 1942 г.[1627] К концу года общая численность бандитов в республике составляла до 1500 чел. Они «производили грабежи местного населения, убивали работников органов НКВД, милиции, советский [и] партийный актив, военнослужащих Красной Армии и войск НКВД»[1628]. С мая 1943 г. началась работа по ликвидации бандповстанческих групп, в результате чего к августу 1943 г. удалось ликвидировать 23 группы в составе 786 чел. Засланная нацистами на территорию республики диверсионная группа Б. Огдонова (командир ранее созданного оккупантами «калмыцкого легиона») была также разгромлена[1629].
На Северном Кавказе в 1943 г., после ухода фронта на запад, был отмечен сильный рост количества бандформирований по сравнению с предыдущим годом – до 8,3 раза (Ставропольский край) и численности участников этих формирований – до 35,2 раза (Кабардино-Балкарская АССР). В январе 1943 г. в Учкулановском районе Карачаевской АО произошло восстание, в котором приняли участие до 400 чел.[1630] (по другим данным – 300–350 чел.). В результате проведенной с 21 по 27 февраля 1943 г. операции было ликвидировано 157 бандитов и бандпособников[1631].
При отступлении вермахта с территории Кабардино-Балкарии бандповстанческие отряды нападали на воинские части Красной армии, в частности в Черекском и Чегемском районах[1632]. В 1943 г. в этой республике было проведено 25 операций по борьбе с бандповстанчеством. Был уничтожен 141 чел., ранено 22 чел. и захвачено 1039 чел. К августу 1943 г. в республике действовали 54 вооруженные бандгруппы. К 10 января 1944 г. в республике осталось 20 бандгрупп в составе 243 чел., через месяц их численность уменьшилась до 13 бандгрупп в составе 120 чел., однако к 1 марта 1944 г., по некоторым данным, она резко выросла до 54 бандгрупп в составе 930–950 чел.[1633]
В Чечено-Ингушетии в результате проведенной войсками НКВД 16–17 февраля 1943 г. операции было задержано 2331 чел. и захвачено большое количество оружия[1634]. Сведения о результатах борьбы с бандитизмом в 1943 г. в этом регионе несколько противоречивы. По одним данным, было уничтожено 236 бандитов, повстанцев и бандпособников, а также выявлено более 4 тыс. рядовых членов бандповстанческих формирований[1635]. По другим – было убито 294, ранено 22 и захвачено 3803 чел.[1636] В результате отхода фронта на запад, как отмечали советские органы, снабжение Германией банд вооружением и материальными средствами резко ухудшилось, а затем и вовсе прекратилось, что стало сдерживающим фактором для роста бандповстанческого движения[1637].
Таким образом, во второй период Великой Отечественной войны на оккупированной территории произошло существенное снижение эффективности германской национальной политики. Нацистские власти не хотели и не могли предоставить народам СССР реальное самоуправление, полностью пресечь шовинистическое отношение в быту, умерить экономическую эксплуатацию. Против оккупантов играли реализуемые ими карательные акции, грабежи, «добровольно-принудительная» мобилизация населения в военные формирования и угон в Германию на «работу», а также в очень большой степени победы Красной армии. Значительной, если не подавляющей части населения оккупированной территории СССР окончательно стало ясно, что никакие надежды на германские власти, особенно в национальной сфере, не являются оправданными. Оккупанты не были способны предложить народам СССР программу «равноправного сосуществования и сотрудничества» из-за того, что истинные намерения нацистского руководства по отношению к ним оставались прежними – колонизация, депортация, уничтожение.
Эффективность советской национальной политики на оккупированной территории во второй период войны существенно возросла. Население стало больше доверять советской пропаганде, в том числе ввиду ее перестройки на «национальные рельсы» и, конечно же, ввиду того, что СССР добился перелома в войне, на практике доказав действенность своей политики и способность мобилизовать народ на борьбу с нацистской Германией.