[1700]. В ответ через три дня начальник УПиА ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров опубликовал статью под красноречивым названием «Товарищ Эренбург упрощает», в которой подверг жесткой критике тезис Эренбурга о том, что «все немцы одинаковы и что все они в одинаковой мере будут отвечать за преступления гитлеровцев» и поэтому «все население Германии должно разделить судьбу гитлеровской клики». Александров подчеркнул, что «Красная Армия… никогда не ставила и не ставит своей целью истребить немецкий народ»[1701]. Статья Александрова имела настолько высокое политическое значение, что была перепечатана в советской региональной прессе (даже в дальневосточной газете «Тихоокеанская звезда»[1702]).
Приглушив антинемецкую пропаганду, советское руководство тем не менее не собиралось допускать уклона в обратную сторону. Постановление ГКО от 3 февраля 1945 г. предписывало «жестоко расправляться с немцами, уличенными в террористических актах». Распоряжение Ставки ВГК от 20 апреля того же года предостерегало, что «улучшение отношения к немцам не должно приводить к снижению бдительности и к панибратству» с ними[1703]. Пресекалось излишнее «очеловечивание» немцев в материалах пропаганды[1704]. В августе 1945 г., во время Советско-японской войны, опыт антигерманской пропаганды и разожженные среди населения СССР антинемецкие настроения были использованы для повышения эффективности антияпонской пропаганды. Советская пресса утверждала, что японцы действовали так же, как германские нацисты, – «вероломно, коварно, по-волчьи», называла их «дальневосточные гитлеровцы», разоблачала сходство японской империалистической идеологии с нацистской, в том числе «японские планы господства над миром», «бредовую теорию «высшей расы» и «доктрину «нации без земли»[1705].
В заключительный период Великой Отечественной войны в советской политике возобновился изоляционизм. С одной стороны, пропаганда говорила об ожидавшемся росте патриотизма и национального самосознания после Великой Отечественной войны, причем более сильном, чем это произошло после Отечественной войны 1812 г.[1706] С другой стороны, советское руководство опасалось, что если из Европы «декабристы несли прогрессивные идеи», то теперь «просачивается реакция, капиталистическая идеология». Поэтому была поставлена задача отслеживать, «какое впечатление остается у солдата и офицера от пребывания в иностранном государстве», и своевременно реагировать на настроения военнослужащих, прибывших из освобожденных стран Европы домой[1707]. Действительно, попав в Западную Европу, советский солдат убедился, что об уровне жизни в европейских странах советская пропаганда говорила неправду[1708]. Например, в 69-й стрелковой дивизии 65-й армии капитан Б. (в докладной записке ПУР особо подчеркивалось, что он выполнял обязанности «агитатора») «стал ярым поклонником всего немецкого»[1709]. Характерно, что и германская пропаганда в конце войны отмечала как положительный для интересов рейха факт, что «русский народ получил возможность узнать, что представляет собой Западная Европа»[1710].
Поэтому в СССР, а также в подразделениях Красной армии, расквартированных за рубежом, была развернута борьба с «низкопоклонством»[1711]. В том числе не допускалось распространение германофильских и других «прозападных» взглядов в науке[1712]. Под предлогом борьбы с «космополитизмом» – «идеологией, чуждой трудящимся»[1713], – после войны в СССР была развернута борьба с положительным образом стран-союзников, который во время войны активно создавался самой советской пропагандой[1714]. Несомненно, эта политика касалась и западных территорий Советского Союза – особенно Прибалтики, где во время оккупации возникли сильные «прозападные» настроения, связанные с ожиданием помощи от Великобритании, США, Швеции и Финляндии.
Оценка советской национальной политики, реализованной в завершающий период Великой Отечественной войны, сформулированная на германской стороне, была достаточно точной. Нацисты считали, что политика СССР имела сходство с политикой дореволюционной России, однако воздействие первой было более сильным, потому что она использовала «коммунистические лозунги, которые часто маскировались под «национальные», с помощью которых «возможность деморализации других наций стала гораздо сильнее, чем у царской политики». Политика по отношению к «нерусским» народам оценивалась следующим образом: «В Москве… видят большую угрозу в национальном вопросе. Большевистское правительство не смогло устранить националистические претензии отдельных народов». Однако в оценке мер политики нацисты ошиблись, считая, что «для ослабления национальной силы нерусских этнических групп постоянно осуществляется переселение нерусских народов с их родины» – упоминались украинцы, белорусы, кавказцы, карелы и др.[1715] Справедливым такое мнение было только в отношении некоторых народов, к которым украинцы, белорусы и карелы не принадлежали.
Таким образом, советская национальная политика на оккупированной и освобожденной территории страны в заключительный период войны была масштабной – в первую очередь ввиду необходимости исправления тяжелой морально-политической ситуации на западных территориях. На оккупированной территории политика была связана с противодействием попыткам германских властей использовать в антисоветских целях местный национализм и расширить рамки коллаборационизма народов СССР. После освобождения оккупированной территории советская политика была направлена на борьбу с местным национализмом – в первую очередь в Прибалтике и на Западной Украине.
Советская политика проявила значительную вариативность – прежде всего путем выравнивания возникшего в предыдущие периоды крена политики в сторону усиления национального фактора. Усиление «советского патриотизма» и коммунистической идеологии служили борьбе с местным национализмом, «низкопоклонством перед Западом» и другим негативным проявлениям в сфере национального фактора. Во-вторых, в советской политике произошло угасание антигерманской составляющей, что было связано с долгосрочными планами советского руководства в послевоенной Германии.
§ 2. «Борьба за новую Европу»: усилия нацистской Германии по разжиганию гражданской войны в СССР и ее провал
В заключительный период войны политика германских властей на оккупированной территории СССР была направлена прежде всего на тотальную военную мобилизацию населения. Для этого в первую очередь была доработана доктрина «Новой Европы» как «сотоварищества всех народов», в котором «господствует единый принцип: европейская общая польза стоит выше собственной национальной пользы». (Показательно, что последнее утверждение расходилось с самой идеологией германского национал-социализма и доктриной «Германия превыше всего».) Нацистские власти объявили, что «уважение народов является непреложным законом, на основе которого мы устанавливаем взаимоотношения с ними»[1716]. Таким образом, в свете поражений Германий нацистское руководство предприняло попытку перестроить свою политику, отказавшись – хотя бы формально – от расизма и шовинизма с целью привлечь на свою сторону население оккупированных территорий. Для народов СССР борьба за «Новую Европу», по замыслу германских властей, должна была превратиться в «гражданскую войну против большевизма»[1717]. Пропаганда «Новой Европы» велась нацистами даже за линией фронта – среди военнослужащих Красной армии[1718].
В отношении русского населения разжигание «гражданской войны» выразилось в «популяризации всеми средствами русского национально-освободительного движения и РОА»[1719]. При вербовке в коллаборационистские формирования нацисты применяли «националистические» лозунги – призывы сражаться за «свободную, национально-трудовую и независимую Россию», «служить русскому народу, спасая его от неминуемой гибели, которую ему подготовил большевизм»[1720]. Национально-патриотическая доктрина советской политики была провозглашена «тактической хитростью», которая помогает руководству СССР «сохранить свою власть» через «одурачивание русского народа… новым обманом о «родине». Германская пропаганда утверждала о сохранности «национального духа» в русском народе, несмотря на его «одурманивание советским гипнозом». Нацисты объявили, что «наиболее тяжелая ноша в борьбе с большевизмом пала на плечи русской молодежи», так как «война идет на полях нашей Родины». Распространялись сведения о якобы «нескончаемом потоке» заявлений в коллаборационистские формирования, в которых «сотни тысяч русских добровольцев делят фронтовые невзгоды и радости с немецкими солдатами»[1721]. Таким образом, нацистская пропаганда пыталась создать иллюзию развернувшейся «войны русского народа против СССР», которая велась «в союзе с Великогерманией»[1722]