[1972]. В некоторых местностях командиры УПА прямо заявляли командованию Красной армии: «Не мешайте нам истреблять поляков, тогда и мы не будем трогать ваших бойцов». По советским данным, в «жестокости и бесчеловечности расправ с мирным населением, в особенности с поляками, украинские националисты не уступали немцам»[1973]. В свою очередь, Армия Крайова уничтожала украинское население. В результате конфликта многие поляки были изгнаны из сельской местности, а украинцы – из городов. Польское население Львова после возвращения советской власти проявляло отрицательное отношение к тому, чтобы он именовался «украинским городом»[1974]. В ночь с 21 на 22 ноября 1944 г. в Львове на стенах домов и учреждений были расклеены лозунги на польском языке: «Польский город Львов был и будет польским». На здании львовского горсовета был вывешен польский флаг. Эта акция совпала с празднованием Дня святого Михаила – праздника западноукраинского населения[1975]. Случаи вражды между украинцами и поляками были отмечены среди бойцов Красной армии из числа нового пополнения[1976]. Украинцы, репатриированные в 1945 г. из Польши в рамках «обмена населением», отмечали, что во время переезда поляки их «обирали, забирали имущество, нападали на повозки, даже избивали». В Западной Белоруссии была выявлена неприязнь к литовцам и латышам – из-за того, что во время оккупации здесь действовали полицейские части, набранные из представителей этих народов. Польское население Западной Белоруссии «называло себя белорусами, нарочито скрывая свою польскую национальность»[1977] с целью избежать преследований по национальному признаку.
Разогретый во время германской оккупаций бытовой антисемитизм проявился на освобожденной территории СССР – в частности, на Украине и в Латвии[1978]. Так, в некоторых районах Западной Украины даже местные власти иногда отказывались вывешивать портрет Л.М. Кагановича среди портретов других советских руководителей. Там, где этот портрет был вывешен на улице, он был изрезан. Антисемитские проявления продолжались и в тылу СССР[1979]. Тем не менее, как выявили власти, факты антисемитизма не были массовыми – в частности, на Украине они носили «случайный характер и возникали, как правило, на почве хулиганства или квартирных и других бытовых вопросов»[1980].
Очевидно, германская политика в определенной мере повлияла на отказ от возвращения в СССР части советских перемещенных лиц, которые во время войны оказались в странах Европы. К маю 1946 г. было учтено до 300 тыс. чел., отказывавшихся вернуться на Родину. Начальник Управления Уполномоченного СМ СССР по делам репатриации генерал-полковник Ф.И. Голиков полагал, что основной причиной такого отказа «является боязнь ответственности перед Советским государством за пребывание в плену или на работе на территории стран Западной Европы в дни Отечественной войны»[1981]. Однако представляется, что «невозвращению» также способствовала агитация со стороны бывших союзников СССР. Старший редактор Совинформбюро М.Н. Долгополов, посетивший в 1945 г. западные зоны Германии, выяснил, что американские власти сообщали советским перемещенным лицам, что в СССР «их арестуют и вышлют»[1982] (то есть отправят в ссылку). Закономерным образом «невозвращенцы» преобладали среди выходцев с западных территорий Советского Союза: из оставшихся к 1 января 1952 г. на Западе 451 561 гражданина СССР 50 % составляли представители народов Прибалтики, 32 % – украинцы, 2,2 % – белорусы[1983]. Кроме того, не менее 250 тыс. чел. бежали из Прибалтики в Швецию, Финляндию и другие страны[1984]. В Финляндии оказались также 60 тыс. беженцев – ингерманландцев из Ленинградской области[1985].
На практике наиболее тяжелым для СССР последствием германской оккупации стало бандповстанческое движение на западных территориях страны, развитие которого было в заключительный период войны поддержано нацистской Германией.
Эффективность советской национальной политики постоянно повышалась с ходом войны – в первую очередь на оккупированной территории России и на основной территории Украины и Белоруссии. Воздействие политики сыграло одну из главных ролей в морально-политической и военной мобилизации населения оккупированной территории на борьбу с германскими оккупантами.
Однако на Западной Украине, в Западной Белоруссии и Прибалтике эффективность советской политики осталась невысокой. Член югославской военной миссии генерал М. Джилас, побывавший на Западной Украине сразу после ее освобождения, вспоминал, что «скрыть пассивное отношение [западных] украинцев к советским победам было невозможно»[1986]. Враждебное отношение к советской власти в этом регионе проявлялось как минимум в массовом уклонении от участия в организованных ею мероприятиях. В отдельных случаях отказы выполнять распоряжения советского командования «перерастали в вооруженные выступления». В Западной Белоруссии значительная часть населения встретила Красную армию с настороженностью[1987]. В Латвии была широко распространена поддержка независимости республики от СССР[1988], в Эстонии – невысокая тяга молодежи к вступлению в комсомол, опасения, что «на лето пошлют в Сибирь работать», а также общее неприятие «русских»[1989]. Такие настроения отразились на призыве в Красную армию. Так, в Львовском военном округе к 27 августа 1944 г. на пункты не явились 28,3 % призывников (58 330 чел.), которые скрылись «в лесах и горах»[1990]. Исходя из того, что всего в УССР в 1944 г. уклонились от призыва в армию 87 052 чел., Западная Украина дала 67 % от общего числа уклонистов. Мобилизация была сорвана во многих районах Западной Белоруссии, где наблюдалось «массовое уклонение» с уходом в леса. Всего в БССР в 1944 г. уклонились 34 756 чел., в Литве – 20 120 чел., в Латвии – 1962 чел. Уклонисты в УССР, БССР, Прибалтике и Молдавии в 1944 г. составили 49,1 % от общего числа уклонившихся от призыва граждан СССР[1991].
Сложно определить, насколько повлияла на формирование антисоветских настроений в западных регионах СССР германская политика. Несомненно, определенное воздействие она оказала в Западной Белоруссии, где во время оккупации наблюдалось лояльное отношение германских властей к местному населению. Поэтому здесь население более терпимо относилось к местным коллаборационистам – старостам и полицейским. В отличие от Восточной Белоруссии, в западной части республики полицейские уходили с германскими войсками только сами, а свои семьи оставляли дома, рассчитывая на то, что местное население их не выдаст[1992].
Однако для антисоветских настроений были более веские причины – в первую очередь общий антисоветский настрой, бытовавший до войны на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. (особенно широко были распространены антиколхозные настроения[1993]). Положение усугублялось слабостью советской пропаганды в этих регионах во время войны, а также политикой националистов: в частности, одна из причин трудностей с призывом состояла в том, что оуновцы сжигали дома и уничтожали семьи лиц, ушедших в Красную армию[1994].
Отсутствие массовых прогерманских настроений среди основной части населения западных регионов СССР доказывают несколько фактов. Во-первых, антисоветские настроения населения Западной Украины, инспирированные оуновцами, усугубленные слабостью советской пропаганды и общей малограмотностью, достаточно легко преодолевались. Так, политуправление Московского военного округа выяснило, что основная часть пополнения из Западной Украины «сравнительно быстро поддается нашей агитации и правильно воспринимает стоящие перед ними задачи»[1995].
Во-вторых, в Эстонии не были массово распространены антисоветские настроения. Население этого региона ожидало безболезненного восстановления независимости от СССР после окончания войны. В связи с этим эстонцы были «очень довольны» наличием в Красной армии эстонских национальных частей, выражая «надежду, что [Эстонский] корпус станет ядром будущей эстонской армии»[1996]. По мнению ряда эстонских исследователей, в этой республике даже коммунисты надеялись на некоторую автономию[1997]. В лесах скрывались только отдельные группы членов «Омакайтсе», а также солдаты созданных оккупантами коллаборационистских формирований. Проведенная в августе – сентябре 1944 г. мобилизация на освобожденной к тому времени юго-восточной части Эстонии не выявила массового уклонения от мобилизации. Мало того, имелись «случаи добровольной явки на пункт призыва молодежи, скрывавшейся в лесах от немецкой мобилизации»[1998]