– Ноа, знаешь, что в тебе забавно? – начинаю я одним вечером, пытаясь не заснуть над дуврской камбалой во время ужина. Он пожимает плечами, вероятно, надеясь, что на этот раз вместо обычных колкостей я скажу что-нибудь умное и проницательное.
– Смешно, что ты ведешь себя как совершенный нувориш и из кожи лезешь вон, чтобы произвести впечатление на всех этих людей, но ты ведь родом из одной из замшелых, старых американских семей, ты должен быть выше всего этого. А ты изо всех сил карабкаешься по лестнице, хотя, по идее, ты уже наверху. – Он улыбается, как будто это комплимент. Кажется, он полностью смирился с тем, что он тут со мной, что я несчастна и что собираюсь и его сделать несчастным. Понятия не имею, как пережить полное отсутствие у него – или у меня – иронии в следующие две недели.
За день до того как забрать машину из проката – Jaguar’а нет, так что приходится взять BMW, – мы с Ноа отправляемся в книжный за путеводителем по Озерному краю. Я без понятия, зачем мы туда едем, потому что Ноа там не понравится, и, скорее всего, там такая глушь, что ему негде будет носить костюмы Armani или тратить деньги, снятые с кредитки Merrill Lynch, которой он, наверное, может пользоваться еще лет сто и все равно не добраться до своего основного капитала.
Пока мы листаем книги в секции путешествий, Ноа достает свою карту Лондона и пытается набросать маршрут приятной прогулки обратно в отель – пожалуй, через Биг-Бен, и Гайд-парк, и Бонд-стрит, предлагает он. Но на улице, как обычно, холодно и идет дождь, так что это не лучшее время для какого бы то ни было транспорта за исключением такси. Я ужасно устала, потому что я принимаю все больше и больше тиоридазина, потому что изображать легкость с каждым днем все тяжелее и тяжелее, и вдруг я оказываюсь на полу книжного магазина и кричу: «Я на грани нервного срыва, а ты хочешь прогуляться мимо Биг-Бена!»
Я ору, бью руками по полу – у меня нет сил встать, а Ноа посреди всей этой истерики просто-напросто сваливает, притворяясь, будто не знает меня. Чтобы отыграться, я начинаю тыкать в него пальцем, прямо сидя на полу, бурно жестикулируя, и говорю: «Этот тип со мной, не дайте ему притвориться, что это не так! Этот мужчина – мой муж! Не дайте ему уйти без меня!»
Поэтому Ноа объясняет продавцу, что у меня случился очередной приступ, и выводит меня из магазина, выглядя до смерти перепуганным.
В тот вечер мы должны идти в театр, и Ноа говорит: «Это было бы слишком – попросить тебя надеть что-нибудь симпатичное и привести себя в порядок перед выходом?» Как будто мы идем на бал. Я не знаю, как сказать ему, что мы никого не знаем и что всем плевать в любом случае. И все же, чувствуя вину за ту сцену, я надеваю черную шелковую юбку и белый шелковый топ с жемчужным ожерельем, и Ноа так радуется, что я с трудом сдерживаю желание переодеться, так сильно мне хочется натянуть потрепанные джинсы и черную водолазку. Я стала ненавидеть Ноа за то, что он удерживает меня здесь, в Лондоне, за то, что из нас двоих он с деньгами, а я без, за то, что мне хочется любым способом вывести его из себя. Но единственное, что я сделать не в силах, – сесть на гребаный самолет и убраться домой. И я продолжаю вести себя так, словно я у него в плену, вместо того чтобы признать, что сама держу себя в плену.
Когда мы добираемся до Стоунхенджа на следующий день, солнце уже клонится к закату, и Ноа считает, что было бы здорово пыхнуть прямо там, под оранжевым, розовым и фиолетовым небом. Всю дорогу он давал мне слушать Спрингстина нон-стоп, так что мне кажется правильным его поддержать. Но когда мы выходим на улицу, там так ветрено и холодно, что я не могу удержаться от мысли, как подростково это все, из разряда тех вещей, что вытворяют с каким-нибудь парнем, у которого есть собственноручно отремонтированный грузовик, чтобы по всей стране ездить за Grateful Dead и кассетами с бутлегами. Хотя откуда мне знать? Я никогда не занималась таким в школе. И не собиралась начинать сейчас.
Позже, в Оксфорде, мы знакомимся с парой, и они рассказывают, что они евреи и собираются поехать в Израиль на Песах. Я спрашиваю, могут ли они оставить для меня записку в Ха-Котеле, в щелях между камнями Стены Плача, потому что меня всегда учили, что Бог отвечает на все молитвы, оставленные в этом священном месте. Все, что мне приходит на ум: «Дорогой Бог, пожалуйста, пошли мне чудо, которое вытащит меня из этой депрессии, потому что я больше так не могу», – я вывожу это детскими каракулями на клочке бумаги. Ноа, экуменически настроенный, тоже что-то строчит. Наверное, просит Mercedes в честь окончания университета, хотя, может, я и ошибаюсь.
Когда мы наконец проезжаем городок под названием Ипсвич, я, признаться, прихожу в приподнятое настроение, потому что надеюсь поесть морепродуктов из Ипсвича, самых свежих, сырых, куда лучше тех, что подают в Ойстер-баре на Гранд-Сентрал. Поэтому мы колесим здесь и там, останавливаемся, спрашиваем у всех подряд, где здесь подают морепродукты, вот только похоже, что никто и понятия не имеет, о чем мы говорим, и никогда не ел морепродукты. В конце концов до нас доходит, что эти морепродукты поставляет город Ипсвич, штат Массачусетс. Как обычно, Англии нечего мне предложить.
Как-то в пути, после того как мы изъездили всю Англию, после того как я плакала, и жаловалась, и срывалась в Бате, и Эйвоне, и Котсуолде, и Брайтоне, возвращаясь в Лондон, где мы проведем еще пару дней до отъезда, Ноа говорит мне: «Как ты можешь устать от Лондона? Самуэль Джонсон[330] говорил, что любой человек, который устал от Лондона, устал от жизни».
– Ноа, – отвечаю я, – мне кажется, до тебя наконец-то доходит.
Уже в Лондоне, возвращаясь в Savoy, перед тем как покинуть страну, мы сбиваемся с пути на площади Пикадилли, петляем по всем круговым перекресткам и улицам с односторонним движением, из которых состоит вся центральная часть города. Время идет, проходит не меньше получаса, и в конце концов я умоляю Ноа спросить у кого-нибудь дорогу. Я знаю, что мужчины печально известны нежеланием сдаваться на милость такого простого решения такой простой, но довольно-таки раздражающей проблемы, но я все же верю, что, потратив впустую столько времени, Ноа согласится припарковаться и попросить помощи у прохожих.
Но нет. Он продолжает твердить, что самостоятельно найти обратную дорогу в гостиницу – это целое приключение, новый опыт. Это так на него похоже. Я не могу представить, каково это, жить такой легкой и беззаботной жизнью, что ситуации, которые вывели бы из себя большинство людей – вроде того, чтобы заблудиться, – становятся чем-то вроде любопытного развлечения. Оставьте это Ноа, со всей его непринужденностью и роскошью, – находить удовольствие в том, что раздражает. И, конечно, многое раздражает в самом Ноа. Помимо всех странных маленьких черточек и манерности, что мне положительно противна, Ноа можно справедливо обвинить в том, что он не понимает многих нюансов человеческой натуры. Без вопросов, он не слишком чувствителен или восприимчив. Но он определенно знает, как путешествовать с шиком. Он даже знает, как заблудиться, не потеряв достоинства. И в конце концов, что такое путешествие, если не сознательное решение потеряться в этом мире? Разве смысл этой затеи с Лондоном был не в том, чтобы отчасти потерять себя и найти свою новую, более приятную версию? Если я не могу расслабиться и отдаться движению транспорта и дождю на Пикадилли даже в момент, когда в моей жизни царит полный штиль и ничего не давит и не требует внимания, то что еще мне остается делать?
И я знаю, точно знаю, я абсолютно уверена в том, что это самое дно, что это худшее, что можно испытать. Это не какой-нибудь грандиозный, полный гнева эмоциональный срыв. По сути, все так буднично: дно – это неспособность сохранять терпение, потерявшись на Пикадилли, дно – это неспособность справляться с обыденным, настолько острая, что даже самые важные и чудесные вещи кажутся невыносимыми. В Ноа есть столько всего, помимо нежелания спрашивать у кого-то дорогу в Savoy. Этот парень – настоящий эпикуреец, человек, который восхищается жизнью, и все, чего он хотел для меня в Англии, – поделиться везением и вкусом к жизни. Его изумляет, что мою печаль невозможно вылечить BMW. И, конечно, его неспособность понять, как сильно мне не повезло, если сравнивать с ним, – его неспособность понять меня или мою депрессию – недостаток, из-за которого я не способна в полной мере оценить его достоинства. Невыносимо видеть, что он, по сути, совершенно меня не понимая, заботится обо мне чуть ли не больше тех, кто меня понимает: Ноа дает мне безусловную заботу, и не потому что сочувствует моим проблемам, но потому что я нравлюсь ему в любом случае. Он определенно испытывает ко мне отеческие чувства. Он добр ко мне, потому что он верит, что во мне есть что-то хорошее, пусть все и указывает на обратное. Он платит за все, принимает все решения сам, и даже в самых очаровательных маленьких гостиницах во всех деревнях, где мы останавливались, мы спали на разных кроватях. Ноа пытается разделить со мной этот дар, он предлагает мне свою версию счастья, потому что это лучшее, что он может сделать для меня. И вся его щедрость никогда не казалась мне такой важной, как тот факт, что Ноа, мать его, отказывается припарковаться и спросить дорогу, когда мы заблудились на Пикадилли.
Дно – это когда кажется, что во всей твоей жизни имеет значение лишь один этот несчастливый момент. Дно – это когда я кричу на Ноа: «Господи, может тебе и кажется, что мы хорошо проводим время, но я уже без сил, я в депрессии, я выберусь из этой страны живой только потому, что совершить самоубийство в Лондоне было бы уже слишком, и если ты не спросишь дорогу, я тебя придушу!»
Дно – это когда все кажется размытым. Это дефект зрения, неумение видеть мир таким, какой он есть, и замечать то хорошее, что в нем есть, и только мучить себя вопросом, какого хрена все так, как есть, а не наоборот – или не как-нибудь еще. Как будто что-нибудь может казаться правильным в этом депрессивном тумане. Не то чтобы я не пыталась сойтись с мужчинами, не похожими на Ноа. Я имею в виду, Реф всегда горел желанием пережить мою боль вместе со мной, он был бойфрендом-психологом. И все же мне не было с ним лучше, чем с Ноа. Это печальное открытие заставляет меня понять, каким наказанием стала моя жизнь. Никто не решит мои проблемы, никто не спа