В результате того, что задуманное пошло не по сценарию, главными жертвами «политики голода» стали военнопленные, в которых и экономические стратеги, и военное руководство видели конкурентов немецких солдат в борьбе за скудные съестные запасы. Хотя до вторжения об их целенаправленном истреблении явно не говорилось, отвечавшие за политику отчетливо понимали, в каких масштабах вермахт будет брать пленных, и никак не подготовились к тому, чтобы их кормить и содержать (Streit, 1991: 76; Gerlach, 1999: 783; Herbert, 1999: 156). Таким образом, еще до начала претворения в жизнь плана «Барбаросса» в руководстве рейха существовало единодушное мнение о том, что советские военнопленные в значительной мере будут обречены страдать от недоедания. Поскольку советским военнопленным, естественно, ограничили свободу передвижения – чего не удалось сделать в отношении мирных жителей, – появилась возможность обречь на смерть именно эти изолированные массы людей. Таким образом, с точки зрения немцев, советские военнопленные идеально подходили на роль жертв политики изолирования больших скоплений людей; чтобы не кормить с оккупированных немцами земель, их обрекли на голод[70]. Тот факт, что в немецком плену умерло более трех миллионов советских граждан[71] (смерть большинства прямо или косвенно вызвана недоеданием), поистине ужасен, при этом прогнозируемое число жертв «политики голода», приверженность которой выразили 2 мая 1941 г. статс-секретари, должно было быть в десять раз выше.
Собрание статс-секретарей 2 мая 1941 г. и вермахт: документ к размышлению[72]
Клаус Йохен Арнольд, Герт Любберс
В 2004 г. в своей статье в «Джернел оф Контемпорари Хистори» Ричард Дж. Эванс обозначил некоторые тревожные тенденции в исследованиях национал-социализма: «С начала 1990 гг. историография Третьего рейха не стала более нейтральной и не приобрела научности, а напротив, этих качеств у нее убавилось. Историки, вместо того чтобы подходить к проблеме “без гнева и пристрастия”, все чаще пренебрегали анализом, аргументацией, интерпретацией, выводя на первый план моральное суждение. Историография нацистской Германии оказалась в значительной мере – и даже полностью – под властью риторики а-ля судебный обвинитель и проповедующий моралист».
Это утверждение Эванса вызвано, не в последнюю очередь, появлением все большего числа научных трудов, в которых сделан акцент на роли вермахта в национал-социалистической диктатуре. Во многих работах по данной проблеме, по идеологическим соображениям, авторы стремятся уничтожить самое ядро анализа, нередко доказывая, что, в частности, поведение солдат и офицеров полностью соответствовало национал-социалистической идеологии. В рамках данной тенденции часто наблюдаются пренебрежение хронологией и редукционистский подход к сложной совокупности обстоятельств. Недооценивается и то, как вели войну другие державы, и то, какова была жестокая реальность войны. Самые радикальные гипотезы строятся на основе отдельных разрозненных документов, а фрагменты текстов, предложения и отдельные слова интерпретируются не с позиции понимания современников, а исходя из критериев наших дней. С точки зрения вышеперечисленных проблем весьма показательна статья Алекса Дж. Кея, посвященная совещанию статс-секретарей 2 мая 1941 г. (Evans, 2004: 163).
Операция «Барбаросса» по нападению Германии на Советский Союз была первой, в рамках которой Третий рейх преследовал определенные экономические цели и имел определенные планы. В процессе подготовки данной кампании 2 мая 1941 г. была проведена встреча, о содержании которой известно только из набора протоколов, использовавшихся в качестве улик на Нюрнбергском процессе. В документе зафиксировано озвученное на встрече мнение о том, что если продовольственные запасы, необходимые Великогерманскому рейху («das für uns Notwendige»), будут в военное время вывезены с оккупированных территорий СССР, «десятки миллионов» («zig Millionen») человек умрут от голода (Kay, 2006b: 685–700). Идея была в том, чтобы на третий год ведения войны германский вермахт получал продовольствие из России (IMG 1948. Bd. 31: 84)[73]. В глазах историков, заявляющих о ведении германским руководством «политики голода» (о внедрении «плана голода», или Hungerplan), направленной против гражданского населения Советского Союза и военнопленных, важность данного комплекта протоколов трудно переоценить (Gerlach, 1999: 46–80)[74]. Однако, хотя никто не отрицает, что разработкой данных идей, по указанию Гитлера, занимался статс-секретарь из имперского министерства продовольствия Герберт Бакке, у исследователей сильно разнятся взгляды по поводу роли вермахта, значения, которое придавалось этим планам в отдававшихся во время вторжения 22 июня 1941 г. приказах, а также той роли, которую эти планы играли на фоне происходивших летом того же года событий (Arnold, 2005: 74–101, 242–267). Согласно утверждению Алекса Дж. Кея, истинная значимость собрания 2 мая 1941 г. признается не в полной мере[75], и в свете сформулированной на этой встрече «политики голода» она не менее важна, чем произошедшая в январе 1942 г. Ванзейская конференция и план по уничтожению всех евреев на подконтрольной немцам территории (Kay, 2006b: 688f, 695ff). На обеих встречах, продолжает автор, обсуждалось убийство миллионов людей; точно так же на обеих встречах присутствовали конкретные функционеры Третьего рейха, а именно статс-секретари министерств (что в реалиях британской гражданской службы приблизительно соответствует постоянным секретарям или заместителям), и от их мнения существенно зависели принятые решения и, таким образом, вся истребительная политика рейха (Kay, 2006b: 688f., 695ff.). Историки, как утверждает Кей, не придавали должного значения этой встрече ввиду того, что нет списка присутствовавших (Kay, 2006b: 689). В подкрепление своего тезиса о высочайшей важности собрания 2 мая 1941 г. Кей указывает максимально возможное число присутствующих, подразумевая, что чем больше статс-секретарей посетили встречу, тем более тщательно спланированной можно считать «политику голода». Однако если важность данной встречи с неизвестным количеством делегатов оценивать как следует, то в первую очередь необходимо поместить эту встречу в широкий контекст мероприятий по планированию войны на Востоке, а также рассмотреть на общем фоне соотношения сил в Третьем рейхе. Непосредственным стимулом к созыву совещания 2 мая 1941 г. стало приглашение от генерала Георга Томаса, главы Управления военной экономики и вооружений (Wehrwirtschafts- und Rüstungsamt, или Wi Rü Amt) в Верховном командовании вермахта, или ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht, OKW). В конце февраля 1941 г. рейхсмаршал Герман Геринг, выступая в качестве уполномоченного по делам Четырехлетнего плана, поставил перед Томасом задачу разработать обширный экономический план для подлежащих оккупации восточных территорий. Поручение состояло в основном в создании организационной структуры и не касалось целей и методов оккупационной политики. Управление военной экономики и вооружений, а конкретно его отделы, занимающиеся вооружениями, участвовали в предшествующих кампаниях и добились тех или иных успехов в деле эксплуатации оккупированных земель для нужд военной промышленности. Поскольку в выкачивании экономических ресурсов из оккупированных стран были заинтересованы и другие органы рейха, между ними имели место постоянные трения и конфликты. Этот процесс разграбления половины Европы попытался возглавить Геринг, руководивший одним из наиболее влиятельных органов планирования. С каждым новым территориальным завоеванием «по указу фюрера» расширялись полномочия Четырехлетнего плана (Houwink ten Cate, 1999: 173–198, esp. 177f.)[76]. Генерал Томас подчинялся приказам Геринга по линии учрежденного в начале войны, в 1939 г., министерского Совета обороны рейха, в котором рейхсмаршал председательствовал (IMG 1948. Bd. 31: 224–239)[77]. Кроме того, в первые дни войны Томас был назначен членом расширенного Генерального совета по Четырехлетнему плану, в котором заседали статс-секретари министерств, а председательствовал опять же Геринг (Müller, 1988: 349–689, esp. 414f.; Thomas 1966: 175; Halder 1962: 27). Все цели и планы Управления военной экономики и вооружений, особенно касающиеся оккупированных территорий, подчинялись Четырехлетнему плану, за который отвечал Геринг (Houwink ten Cate, 1999: 178).
По указанию Геринга создаваемая крупная экономическая организация по вопросам восточных территорий, которую должен был учредить Томас, призвана была отвечать, в отличие от предыдущих кампаний, не только за вооружение, но и за все экономические вопросы – например, сельского хозяйства и производства продовольствия. В том, что касается второго вопроса, статс-секретарь имперского министерства продовольствия Герберт Бакке в феврале 1941 г. уже получил «особое задание» от Гитлера (BA-MA. RW 19/164; IMG 1948. B. 27: 169ff.)[78]. Бакке лично уже в подробностях доложил Гитлеру о том, какого прироста продовольственных запасов можно ожидать от оккупации советской территории (Nuremberg Military Tribunal…, 1949: 1318), сделав упор на важности Украины: сама по себе Украина, заявлял он, представляет собой профицитную территорию [Überschußgebiet – регион, производящий продовольственные излишки], тогда как остальная европейская часть России к таковым не относится (BA-MA. RW 19/164; Arnold 2005: 80f.)[79]. В начале марта 1941 г. Гитлер предвосхитил любые дискуссии о последствиях применения изоляционистского подхода, позже отраженного в печально известной Директиве по экономической политике от 23 мая 1941 г. (IMG 1949. Bd. 36: 135–157; Gerlach, 1999: 44–59)