(Hartmann, 2011: 64).
6. Война против СССР с первых дней осуществлялась преступными методами.
У германских историков нет разногласий в признании факта систематического применения вышеуказанных «преступных приказов» на практике. С момента начала агрессии все военизированные подразделения Третьего рейха массово использовали террор в качестве «обыденного» инструмента ведения боевых действий и обеспечения контроля на захваченных территориях. Феликс Ремер, автор единственной на данный момент немецкоязычной монографии, полностью посвященной «Приказу о комиссарах», называет его «идеологически мотивированной программой убийств с целью уничтожить “носителей враждебного мировоззрения”». Ф. Ремер документально подтвердил тысячи случаев расстрела евреев, политработников, представителей интеллигенции, партийных и хозяйственных функционеров, осуществленных до отмены приказа в мае 1942 г. (Römer, 2008: 359). Названия разделов книги К. Хартманна в главе «Немецкие преступления» не требуют пояснений: «Евреи», «Военнопленные», «Война против партизан», «Ленинград», «Ограбление», «Выжженная земля» (Hartmann, 2011: 62–81). Автор отмечает: «Ограбление немцами Советского Союза и его последствия длительный период были недооценены. Но как раз эти действия были отмечены повсеместно. (…) В связи с ограниченными собственными ресурсами вермахт должен был полностью снабжаться за счет завоеванных областей. Также и сам “Рейх” должен был получить выгоду от полезных ископаемых и урожая в СССР. Конечной целью являлась экономическая автаркия, в том числе и с учетом “финальной борьбы” с англосаксонскими государствами. Но немецкие планы выходили за пределы экономики. Еще до начала войны была учтена голодная смерть местного населения, “многие миллионы”, как это признавалось в документах, что лишь “принималось во внимание” со спокойным равнодушием. (…) Герберт Бакке, статс-секретарь в Имперском министерстве продовольствия и сельского хозяйства, отмечал: “Русский человек столетиями переносит нищету и голод, довольствуется малым. Его желудок растягивается, поэтому не нужно испытывать к нему фальшивое сочувствие”. (…) Если солдаты передавали какую-то часть продуктов своим соседям, гражданскому населению, это критиковалось начальством в качестве “неправильно понятой человечности”» (Hartmann, 2011: 75–76, 78).
7. Военное планирование Германии в рамках «Барбароссы» содержало немалую долю импровизации, высокую степень риска и авантюризма, помноженную на недооценку военной и экономической мощи СССР.
В последние 10–15 лет в ФРГ вышло относительно мало статей и монографий, посвященных военной стороне подготовки и осуществлению плана «Барбаросса». Даже в отдельных работах, в центре внимания которых находится исключительно война против СССР, военное планирование является второстепенной темой. Это может показаться странным, но нужно учитывать тот факт, что в предыдущие десятилетия германская историография немало занималась именно военной историей. Досконально анализировались и во многом опровергались воспоминания бывших генералов вермахта, значительное внимание уделялось планированию, действию групп армий и более мелких подразделений, рассматривались успехи и неудачи на конкретных отрезках фронта. Достаточно информации о различных фазах подготовки операции предоставляет «Военный дневник» Ф. Гальдера с его ежедневными подробными записями. «Дневник» был издан в Западной Германии в полном объеме еще в начале 1960-х гг. и снабжен подробными комментариями историков, включая таких корифеев, как Ганс Якобсен. В 1990-х гг. наука изменила угол зрения. Более важным предметом изучения стала идеология нацизма и другие «невоенные» аспекты. Тем не менее и в современных работах четко прослеживается уверенность в том, что операция «Барбаросса» отнюдь не была детально проработанным планом, предусматривавшим различные сценарии.
Во-первых, в военное планирование постоянно вмешивался идеологический компонент. Как свидетельствует вышеуказанная цитата Г. Юбершера (Ueberschär, 2011a: 17), основная мысль которой соответствует мнению других историков, Гитлер видел Советский Союз сквозь призму своего мировосприятия. В его картине мира через короткое время после начала германского вторжения РККА должна была прекратить сопротивление, солдаты разбежаться или перестать подчиняться «еврейским комиссарам», а сам СССР, лишенный «еврейско-большевистской верхушки», быстро капитулировать. Гитлер находился в значительной степени под влиянием Альфреда Розенберга, которого он считал «лучшим специалистом по России», а возглавляемое последним Внешнеполитическое управление НСДАП – наиболее информированной германской спецслужбой. Розенберг, основываясь на сомнительных источниках внутри СССР и на сообщениях эмигрантов, не знавших советские реалии, был уверен, что «русский народ» откажется воевать «за Сталина и евреев». Представители высшего военного командования и министерств, безусловно, в большинстве своем сомневались в быстрой реализации такого сценария. Нижестоящие писали докладные записки вышестоящим, но вышестоящие уступали давлению «фюрера». Вильгельм Кейтель, Вальтер фон Браухич или Альфред Йодль возражали Гитлеру лишь по второстепенным вопросам. Все это, по образному выражению Р.-Д. Мюллера, приводило к «странной игре с переменой ответственности и различными данными» (Müller, 2012: 131).
Во-вторых, и военные, вдохновленные успехами предыдущих кампаний, переоценивали милитаристскую мощь Германии. Р.-Д. Мюллер констатирует: «В глазах начальника германского Генерального штаба, который совсем недавно добился неожиданной грандиозной победы над Францией и рассчитывал на скорую капитуляцию британцев, сложившая ситуация (оперативная дислокация основных приграничных соединений РККА. – Д.С.) представляла собой заманчивую картину. В традициях германской военной мысли вырисовывалась возможность разгромить вражеские армии в решающих сражениях вблизи границы и отвоевать территории, которые в 1939 г. были отданы Сталину, хотя они с момента Первой мировой войны всегда были зоной германских интересов. Тот, кто займет линию Дорпат – Минск – Киев и низовья Днепра, получает контроль над ценнейшими экономическими ресурсами в европейской части России и легко сможет пробиться на Кавказ с его нефтяными месторождениями. Москву при этом сценарии было бы не удержать и после ее взятия, если поверить в то, что СССР – это “колосс на глиняных ногах”, можно было рассчитывать на скорое окончание войны» (Müller, 2012: 141).
В-третьих, высшие германские офицеры действительно верили в слабость Красной Армии с учетом своих представлений о военной мысли и информации о репрессиях в РККА, хотя и понимали, в отличие от Гитлера, что ожидаемый распад советских вооруженных сил произойдет не столь стремительно. Р.-Д. Мюллер цитирует строчку из «Операционного наброска Восток» генерал-майора Эриха Маркса от 5 августа 1940 г., ставшего фундаментом «Барбароссы» («После взятия Харькова, Ленинграда и Москвы более не будет существовать единой русской армии»), и дает собственные комментарии: «То, что сегодня может показаться бессмысленным военным безумием, на тот момент было холодным расчетом опытного офицера Генерального штаба, который нужно понимать, исходя из тогдашних преставлений о войне на Востоке. (…) Маркс верил, что вермахт превосходит Красную Армию не только количественно, но и качественно. Согласно тогдашней картине войны и опыту 1917–1918 гг., Красная Армия после первых тяжелых поражений должна была начать распадаться на отдельные военизированные группы, на которые можно было “охотиться” как на разбитый казачий эскадрон. Фатальная недооценка Сталина и других советских руководителей могла быть вызвана антибольшевистскими клише и другими идеологическими стереотипами, но нужно сказать, что и Красная Армия не особо доказывала свою боеспособность. Ее действия в ходе польской и финской кампаний скорее усиливали ее негативные оценки. (…) Ставилась задача после быстрого завершения кампании в краткие сроки освободить ресурсы вермахта. (…) Доминировали старые представления об интервенции по образцу 1918 г.» (Müller, 2012: 154, 159)[267]. Ключевые недочеты в фазе планирования привели к глобальным проблемам в реализации планов на практике. К. Хартманн пишет о состоянии вермахта: «К зиме 1941–1942 гг. войска на Восточном фронте вынуждены были перейти к режиму строгой экономии ресурсов. Возникли значительные проблемы с логистикой. Характерными для ситуации стали постоянные импровизации, при помощи которых, в какой-то степени, удалось оттянуть крупную военную катастрофу до лета 1944 г. Подразделения на Востоке спасали их сплоченность и высокий профессионализм, что до поры до времени компенсировало многое: страшные потери, стремительное понижение мобильности, все более настойчивое вмешательство из штаб-квартиры “фюрера” и растущее превосходство противника» (Hartmann, 2011: 24).
8. Вермахт являлся непосредственным участником преступлений против человечности на территории СССР.
Исходя из аргументации к тезису о преступности войны против СССР, вермахт получал своего рода карт-бланш на любые действия в оперативной зоне и на оккупированных территориях. «Любые действия» подразумевались и в отношении к тем группам, которые, согласно действующим предписаниям международного права, должны были иметь право на особую защиту, так как не находились в состоянии активной вооруженной борьбы. Это были военнопленные и гражданское население.
В. Ветте изучает мировоззрение ведущих генералов вермахта, то есть тех, кто издавал приказы и требовал их исполнения, и рекомендует обратить внимание на восприятие генералитетом гитлеровских планов еще до начала войны. В этом он видит один из источников преступлений в ходе боевых действий: «В контексте исторической оценки вермахта решающим является вопрос реакции генералов, собиравшихся в Рейхсканцелярии, на слова Гитлера о методе ведения войны, хотя не было ни малейших сомнений в том, что такая война ни в коей мере не соответствует ни международному праву, ни солдатскому кодексу чести»