Гизевиуса на автомобиле посылают к Гельдорфу, в управление полиции, чтобы он помогал там, если нужно. Гельдорф и так уже жалуется по телефону: руководители районных отделений полиции штурмуют его из-за отсутствия единодушных, ясных приказов. Отсутствие руководства, неразбериха, видимо, усиливаются. От Бендлерштрассе до Александерплатц Гизевиуса даже ни разу не задерживают. Лишь только он отдышался у Гельдорфа, по телефону звонит начальник берлинского гестапо Мюллер. По его словам видно, что ничего определенного он не знает. Он говорит, что, по его сведениям, назревает нечто вроде военного путча, он видел выступившие части в районе Вильгельмштрассе. Но ударение в его словах скорее вопросительное, чем утвердительное. После этого Мюллер сразу добавляет, что фюрер жив и скоро будет говорить по радио. «Для успокоения» он сообщает также Гельдорфу, что на пути к Берлину находятся сильные части СС. У него уверенный голос.
Через несколько минут Гельдорфу звонит Геббельс. Как видно, «хромой дьявол» абсолютно спокойно сидит в своей берлоге, в министерстве пропаганды. Он тоже подтверждает, что Гитлер скоро будет говорить по радио, но тщательно избегает всяких разъяснений в связи с покушением. Гельдорф дальше и не настаивает. И вскоре после этого по радио действительно передается сообщение о неудавшемся покушении, но оно не содержит никаких подробностей и в нем не упоминается ни одного слова о личности организатора покушения. В конце концов, в коммюнике сообщается, что фюрер находится в павильоне руководителя ставки и пьет чай с находящимся у него в гостях Муссолини.
Командующие армиями медлят
Как только начинает передаваться коммюнике, зданием ОКВ на Бендлерштрассе овладевает еще большая неразбериха. Бек, ворча, мчится к Штауффенбергу и требует от него отчета, что происходит с занятием радиостанций, которое должно было произойти уже давно. По мнению Штауффенберга, в этой области все в наилучшем порядке: танки в пути, и самое позднее в половине восьмого они достигнут центра города. «Затем, — говорит он, — мы разобьем их сразу по всем линиям, и радиостанции тоже дождутся своей очереди». Бек, сомневаясь, покачивает головой.
Вскоре после этого главный штаб заговора потрясает сенсационная весть. По телефону звонит командующий военным районом Парижа в оккупированной Франции генерал Штюльпнагель. Бек сам говорит с ним и к тому же совершенно открыто. Он сообщает также, что нужно считаться и с неудачей покушения, но это не меняет дела: жребий брошен. Штюльпнагель отвечает, что он, со своей стороны, уже принял все меры, арестовал руководителей СС, а солдаты повинуются ему беспрекословно. Но говорит ли он правду? На прощанье он предлагает Беку поговорить непосредственно с командующим Западным фронтом фельдмаршалом Клюге и в ответ на согласие Бека сразу дает линию штаба Западного фронта вблизи Парижа.
Клюге сам подходит к телефону. Бек точно излагает ему обстановку и призывает его в этот решающий час без колебаний присоединиться к берлинской операции. Весь главный штаб путчистов жмется к говорящему по телефону Беку. Штауффенберг и Гизевиус через другую трубку следят за разговором Чувствуя, что Клюге колеблется, Гизевиус сует под нос Беку записку: «Дайте ему почувствовать, что для него нет другого выхода». Бек пробегает записку, кивает и показывает глазами, что понимает. И уже говорит: «Клюге, я еще раз совершенно ясно ставлю вам вопрос: присоединяетесь ли вы к операции и подчиняетесь ли вы моему командованию?» Клюге мучительно ищет лазейку, мнется, увиливает. Тогда, наконец, Бек бьет козырем, предложенным Гизевиусом: «Клюге, чтобы рассеять всякие сомнения, я должен напомнить вам наш последний договор и нашу договоренность, поэтому я еще раз вас спрашиваю: подчиняетесь ли вы моему командованию? Отвечайте ясно!» Но Клюге продолжает увиливать, он ссылается на сообщение о неудаче покушения и, наконец, с трудом выдавливает: прежде чем принять окончательное решение, он должен посоветоваться со своим штабом. Наконец он обещает в течение получаса позвонить по телефону.
Как только Бек кладет трубку, снова звонит телефон. Докладывает командование северной группы войск. Бек несколько часов ищет с ним связь, и теперь, наконец, линия есть. Для Бека это дело, как видно, особенно близко к сердцу. Как свой первый, самостоятельный боевой приказ, отданный сегодня, Бек сообщает армейской группировке, уже почти запертой в Курляндском мешке: немедленно начинайте отход, пока еще вообще можно избежать этого развертывающегося «нового Сталинграда». Командующий армейской группировкой генерал-полковник Линдеманн, естественно, старается в этом деликатном положении остаться в стороне, таким образом, Бек может отдать приказ только начальнику его штаба И когда телефонный разговор заканчивается, происходит нечто, глубоко характеризующее всю наивность замыслов путчистов.
Бек созывает всех в свою комнату. «Невозможно предвидеть, как сложится наша судьба в последующие дни и часы, — говорит он торжественным голосом. — Поэтому определенные факты, которые могут быть важными для историков следующего за нами времени, нужно зафиксировать в письменном виде». После этого введения он заносит в протокол только что отданный по телефону приказ, которым он дал возможность северной группе войск пробиться на родину и быть готовой к защите Восточной Пруссии. Эти слова, вероятно, яснее всего свидетельствуют о всем направлении мыслей и узких, ограниченных целеустановках путчистов. Они не хотели ничего другого, кроме «исправления» ошибок Гитлера, и даже в этот критический час оправдание перед историей считали важнее срочных мероприятий путча. Когда они подписывают документ, Бек вытаскивает золотые карманные часы и приподнятым тоном торжественно заявляет: «Господа, 19 часов 21 минута!»
Как только стоящие вокруг начинают приходить в себя от действия особого настроения, охрана у ворот сообщает по телефону: прибыл автомобиль фельдмаршала Вицлебена, пропустить? Немного погодя старик уже появляется в дверях. «Подлое свинство!» — отдувается он со злостью и ворчанием вместо приветствия. Фельдмаршал Вицлебен уже накануне путча находился в готовности в непосредственных окрестностях ставки, и здесь он ждал сигнала к «Валькирии». Его задача и роль должны были состоять в том, чтобы сразу после покушения появиться в ставке и принять руководство. Вицлебен выполняет условия договоренности и сразу после покушения, как только получает сигнал, отправляется в путь. Но как только Вицлебен достигает первой запретной зоны, он чувствует, что что-то не в порядке. Его автомобиль не хотят пропускать дальше. Еще немного он слоняется по окрестностям, пробуя все новые и новые дороги, пока, наконец, из разрозненной то там, то здесь мозаики не начинает подозревать истину, и как можно скорее уезжает. Он быстро гонит машину в Берлин и спешит прямо в ОКВ, где, возмущенный, упрекает Штауффенберга в легкомыслии.
Среди многих плохих новостей, наконец, прибывает и нечто хорошее: по телефону сообщают, что берлинский охранный батальон отправился к зданию ОКВ, чтобы выставить там караул. Штауффенберг поручает прибывшему в это время Гизевиусу осмотреться в городе, установить, как обстоит дело с выступлением танков и солдат, и, по возможности, заглянуть к Гельдорфу. Тут же он заготавливает открытый приказ на право свободного передвижения, подписывает и запечатывает его. Гизевиус отправляется в путь. Внизу во дворе толпится большая группа офицеров, канцелярских служащих, секретарей, машинисток, посыльных, шоферов, работающих в ОКВ, которые претендуют на этот раз быть очевидцами мировой истории, если можно смотреть даже только с галерки или со стоячих мест. Они, конечно, достаточно хитры, чтобы дать свободу своим истинным чувствам, но по отдельным словам, замечаниям можно почувствовать, куда они клонят.
Провал путча
О том, что происходит в действительности в центре Берлина в эти ранние вечерние часы 20 июля 1944 г., у путчистов в здании ОКВ, которые волнуются, бегают, отдают приказы и говорят по телефону, в то время нет даже ни малейшего понятия. А ведь судьба путчистов решается как раз тогда, когда в предвечерние часы приходит первая, более того, может быть, единственная «хорошая весть» дня: по телефону сообщают, что берлинский охранный батальон, наконец, отправился к зданию ОКВ. Эта весть — в тот момент — отчасти правда, но охранный батальон получил двойную задачу: одна задача состоит в защите ОКВ, а другая — в окружении, занятии министерства пропаганды Геббельса и в аресте «хромого дьявола». Командир охранного батальона майор Ремер, чтобы выполнить обе задачи, делит свой батальон на две части, а сам остается на посту командира и поддерживает постоянную радиосвязь с обеими частями подразделения.
Однако случайность иногда является причиной беспримерной трагикомедии. Один из фанатичных нацистских офицеров — инструкторов министерства пропаганды Геббельса, лейтенант Гаген, уже более полугода раз-два в месяц читает лекции для охранного батальона. Эта серия лекций недавно закончилась, и лейтенант Гаген именно в этот вечер пришел попрощаться со своими бывшими учениками. На стол ставится и еда, и питье, и в разгаре веселой пирушки как раз в комнате майора Ремера до лейтенанта Гагена доходит слух о приказе «Валькирия».
Гаген уговаривает Ремера быть осторожным в отношении дополнительной части приказа — ареста Геббельса, — подождать несколько минут, пока он, Гаген, поинтересуется по телефону у Геббельса, действительно ли умер Гитлер. Майор Ремер, который, правда, не нацист, но солдат до мозга костей и для которого приказ есть приказ, не склонен к этой волоките. К чему такое сложное переспрашиванье, говорит он, когда сверху пришел ясный приказ? Но офицер пропаганды не уступает. «Большая спешка в таких случаях никогда не приводит к хорошему, — говорит он Ремеру. — У Геббельса прямая телефонная связь со ставкой, за десять минут можно все выяснить». Майор Ремер, наконец, соглашается, и Гаген вызывает по телефону Геббельса.