Чтобы оплачивать и содержать жильё, работаю больше, чем в прошлом году. Не могу сказать, что мне это в тягость, моя милая, мне всего-то 73 будет, но, просто начиная с перехода на новый миллениум, я приняла для себя твёрдое решение уйти со ставки обнажения на обычную, на одетые позы, которые оплачиваются чувствительно меньше тех.
И даже дело, скажу тебе, не в моих сравнительно пожилых годах и негармоничном теле для демонстрации пластических поз. Просто наступил момент полного и всецелого прозрения, совпавший с тысячелетием от рождения Бога нашего Иисуса Христа новой эры, и это великое событие в жизни всего верующего человечества натолкнуло меня на мысль о том, что хватит оголять мою плоть.
Как ты помнишь, тогда я в разговоре с отцом Александром так и не решилась выяснить для себя, можно или нельзя делать такое после прохождения таинственного обряда.
Испугалась просто, если откровенно.
Отодвинула от себя возможность услышать, что недостойна будущей христианки.
Но уже после, через какое-то время, когда стала более-менее предметно интересоваться разным, я почитала в Сети, что отношение церквей многих исповеданий к мировым обнажённым шедеврам абсолютно терпимое, поскольку сами сюжеты, изложенные в живописных полотнах, содержат все признаки подлинно библейских историй. И даже нанесённые фрески под куполами самых знаменитых соборов земли несут на себе подобные неприкрытые виды женского и даже мужского тела в крупном исполнении лучшими художниками.
Но, Шуринька, это приятное открытие уже не смогло повлиять на моё непреклонное решение сказать себе — хватит, Шуранька, стоп, на этом всё!
И сказала.
Они там все ужасно огорчились, не могу не похвастать немножечко и про это.
Привыкли к моему оголению за десятки лет принятия обнажения во всех вариантах, ракурсах и постановке света.
И стали уговаривать на ещё хотя бы до 80 лет, а там, сказали, будь что будет, Александра Михайловна, только не лишайте нас очарования вашей неги. Вы у нас, сказали, единственная и неповторимая натурщица, годы у которой просто немыслимым образом обогнали состояние формы оголенного тела, и это даёт художникам просто невероятно гармоничное сочетание грации и линии корпуса при благородстве облика лица.
Ну, разве не льстит такое любому профессиональному демонстратору?
А только знаешь, почему не сломали они меня на дальнейшее раздевание?
Скажу.
Хоть и обидно, если честно.
А забыли все про мой юбилей.
А был он в этом году!
50 лет как Паша привёл и договорился работать.
Понимаю, что за такой срок все у них там сто раз поменялись, и не осталось уже никого, кто про это мог бы помнить и знать.
А многих уж нет в живых.
Но это не значит!
Я в тот знаменательный для меня день разделась за ширмочкой у себя, но не позу приняла, а сказала на всю аудиторию.
Говорю:
— Ребятушки, золотые мои, хотите иль нет, а только сегодня 50 лет как стою я перед вами. Просто чтобы вы знали. А теперь приступайте, мои хорошие.
И принимаю заданную позу.
И замираю.
Тут они все подымаюся от своих мольбертов и начинают аплодировать.
Стоя.
Громко и продолжительно, как овации во времена при Сталине и Брежневе.
И вижу, искренне совершенно, не по формальным показателям. Многие улыбаются, многие смеются хорошим добрым смехом. У других ладошки вообще над головой задраны. А потом один выкрикивает из них.
Говорит:
— Качать нашу Шураньку!
Я:
— Прекратите, ребятки, не сходите с ума, обратно садитесь, работать будем, хватит для меня и хлопков ваших одних.
Он:
— Никаких, даже разговора не будет, Александра Михайловна, мы идём к вам, давайте-ка напружиньте вашу храбрость.
Шестеро подскочили, самых отважных и молодых, под ягодички меня и с двух сторон под позвоночник, и вверх, по высотной вертикали, почти к потолку, туда-сюда, туда-сюда, тоже шесть раз — голую, старую, обворожительную, счастливую.
Опустили, наконец.
Отдышалась, пришла в себя, а счастье буйное не отпускает, продолжает колошматить изнутри самой сильной колотушкой, и по сердцу, по сердцу, по рёбрам, по душе.
Ты права, бабушка, мы молоды, пока нас любят! И они любили, на себе ощутила всей моей обнажённой в последний раз натурой.
Достояла кое-как в тот день и оттуда не домой, а сразу к отцу Александру заглянула сперва, в нашу Успеяния Богородицкую.
Такой праздник получился, что захотелось поделиться им, а лучше батюшки нет никого у меня с тех пор, так и не возникло в жизни ни одной подходящей души сотоварища.
Да и не искала, правду сказать.
Поздно искать мне теперь, Шуринька.
Кто был, того уж нет.
А кто будет, тот, наверно, уж не на этот свет явится ко мне.
Говорю:
— Отец Александр, могу я квартиру свою нашей церкви в наследство оставить? Разрешает такое церковный закон?
Он:
— Шуранька, прежде чем такое совершить, тебе следует сначала крепко решение своё обдумать. Неужели нет у тебя ни единой близкой родственной души, для какой дар твой пришёлся бы нужней, чем православной церкви?
Я:
— Только сын, которого я с семьдесят первого года не видала и ничего про него не знаю. И живёт он не у нас, с мальчуковых лет ещё, не в нашей России.
Он:
— Шуранька, а может, стоит тебе исповедаться? Душу облегчить, раз висит над тобою горькое такое и мучительное?
Я:
— Не могу я, отец Александр, пойти на это, стыдно будет, как перед вами, так и перед Отцом небесным, если рассказать, как потеряла его по своей же глупой дурости и подлому расчёту. Да и что мне теперь раскаиваться, дурой была, дурой и живу всю мою жизнь. А квартира моя стоит один миллион долларов США. Не хочу, чтобы ушли они в доход офшорного казначейства. Лучше на Божью волю пущу их, через вас, по проверенному пути нашей с вами вертикали.
Он:
— Не нужно хулой покрывать себя, милая моя, лучше помолись во искупление греха своего, раз так про себя считаешь, раз нет в душе у тебя покоя.
Я:
— Да я собиралась, батюшка, и не раз, но как узнала, что всё мне прошлое зачлось во время таинства крещения и простилось, то решила лишний раз Отца нашего не беспокоить, чтобы не отвлекать его от людей истинно достойных. И на себя гнева не навлекать заодно. Так что ж всё же с метрами моими — берёте или как? У меня там сто ровно с копейками и двумя балконами, всё приватизированное.
Он:
— Заманчивое и на редкость щедрое предложение от мирянина, что ни говори. Но только давай так с тобой порешим, Шуранька, — ты сначала с родственниками разберись, найти их постарайся. А уж если не получится у тебя, тогда беседу нашу возобновим, согласна? Самый простой выход — это просто отказаться от поиска близких тебе людей, думая, что ты им не нужна. Но, возможно, сами они тебя просто отыскать не сумели, думала об этом?
Я:
— Да чего думать, батюшка? Я живу, где жила, и телефон имею, правда, поменялся давно. Даже к Интернету меня подключили недавно, к Мировой сети взаимности информации и любых связей. Только толку всё равно нет, ни оттуда, ни отсюда. И не будет уже, знаю я.
И пошла.
Но всё ж пока именно так договорились с ним, подумать ещё и поразмышлять о разумности поступка безвозвратного дарения.
Про Интернет заикнулась было — так разовью немного.
Расскажу, что за зверь такой, это уж точно для тебя в новинку, не космическая ракета какая-нибудь, а похлеще, потому что ту не видишь сама, а только знаешь про неё. А этот на самою тебя работает, не покладая рук, напрямую, круглые сутки на любой вопрос отвечает, только спрашивай и вовремя плати за каждый мегабайт перерасхода трафика.
И скорость подходящая у меня теперь — довольна, как грузит он, хоть и сам мелкий, и не так чтоб оперативная память удивляла.
А вышло так.
У них теперь, у студентиков наших строгановских, у каждого рядом с мольбертом ноутбучик маленький покоится, раскрытый. Они одной рукой рисуют или пишут, а другим глазом туда следят, время от времени, попутно рисунку. И раз от раза постукивают в него, отсылают и принимают на себя.
Спрашиваю у одной нашей.
Говорю:
— А что он умеет для человека помочь?
Она:
— Всё, что ни пожелаете, Шуранька. За услуги платить, товары приобретать, книги читать, фильмы смотреть, в игры играть, песни петь, языки учить, искусство воспринимать, жаловаться на кого угодно, дружить с незнакомцами, замуж выходить, билеты заказывать. Да всё, что цивилизация изобрела для вас, всё в этом ноутбуке помещается. И если хороший тариф, то вообще почти не стоит ничего. Это в случае, если нет соседского вай-фая на халяву.
Потом осторожненько пальчиком в грудь мне ткнула и покачала туда-сюда лёгонько.
Она:
— Супер! Так не бывает, если без силикона.
С этого и началось — решилась я, раз такое дело.
Напряглась на самом необходимом, в долг попросила авансом и купила самый простой и дешёвенький, с минимальным объёмом китайской памяти.
Звоню в инфо-сервис, по газете.
Присылают спеца, через сорок минут уже явился. Оказалось, и есть мастер: чудной такой, мальчишечка ещё совсем, вроде старшего школьника. Худенький, очкастый, вежливый не по возрасту, и в резиновых тапках на шнурках. Майка на нём с буквами огромными не по-русски и, главное дело, джинсы рваные по коленкам, с дырами, едва обмётанными изнутри белой ниткой, а концы у ниток торчат неприбранными. И молчун, но только поначалу.
Но всё сделал, как положено, произвёл прописку по адресу электропочты, растолковал, как надо отправлять и получать письма и выискивать в Сети нужные для жизни сведения про всё на земле. А я всё это слушала и записывала в отдельную тетрадочку, для памяти. А Сеть моя оказалась от соседей, через этот чудный невидимый глазу вай-фай.
Умница он редкий, хоть и дырявый — так показалось мне, но тоже только сперва. Таких нынче называют ботаник.
Говорит:
— Повезло вам, бабушка, бесплатно будете пользоваться теперь, раз у соседей безлимит и не закодировано. Триста долларов с вас, за софт, работу, настройку и подключение.