Нет, не готова пока, умру со стыда, честно.
Но зато ходила на воинский парад, у нас торжество было в столице необычайное по случаю 60-летия ко Дню Великой Победы над фашистом. Тянулись события до 15 мая вплоть, начиная от 9-го. Парки гудели, стадионы, площадок понастроили музыкальных, Джорджа Буша приглашали принять участие в торжествах.
Приезжал, кстати, остался доволен. Мы ведь больше не враги, а с ним теперь заодно, особенно против мировой закулисы и терроризма. Им, сказать по правде, досталось как никому. В ноль первом году две башни самолётами снесло в самом сердце города Нью-Йорка, торговые палаты были в них, всемирного банковского значения, одинаковые как двойняшки. Валились как — ты бы видела, родная моя, это ни в сказке сказать, ни словами ни передать. Дым, гром, пожар, взрывы, тысячи людей полегло в ужасе той катастрофы, а самолётами теми арабские наёмники-камикадзе управляли, смертники изначально по призванию, убив лётчиков и погибнув сами.
Отец Александр сказал мне потом, но так, чтобы другие не слышали, что такие дела, скорее всего, могут вершить лишь носители исламских верований, потому что в них содержится много непонятного людям нашей веры, и что имеется моральный предел, а есть ещё сущий и не оправданный сердцем беспредел, когда бесчеловечные убеждения становятся выше самой человеческой жизни, включая их же собственную. Вот почему, сказал, православный никогда не сможет переступить границу дозволенного совестью и христианской верой, а исламист — не возьмусь сказать однозначно. Тем более фундаментальный. И что угроза всем нам, людям совести, веры и порядка, идёт от неуёмного и неподвластного разуму Востока, и всякие беды, если случатся, ждать надо от них, а не от китайцев или даже чёрных голодных африканцев, плодящихся невообразимо, невзирая на бесчисленные болезни.
Согласна с батюшкой или под вопросом?
Ненависть — плохое чувство, хотя я не уверена, что и по сию пору оно не преследует меня по отношению к Есфири, но знаешь, в чём-то я с ним согласна. Страшные они какие-то и ненадёжные. Даже наши, кто их кровей. А вообще, знаешь, он мне очень доверяет, но по-человечески, если отбросить церковное. Иногда даже думаю, что нравлюсь ему как женщина.
Допускаешь такое в мои годы и при его сане?
А на сам парад не пустили, выдавили, не дав ещё дойти до Красной площади, сказали, что нет у меня пропуска, и ступайте отсюда, бабушка-старушка, по телевизору его смотреть.
Говорю:
— Мой муж ногу на войне оставил, под Прагой. И кисть от одной руки.
Они:
— Вот и ехайте в вашу Прагу парад смотреть, а тут только по пропускам.
Представляешь, какие?
А морды сытые у них, недобрые.
И сами насмешливые.
Я почему про парад вспомнила-то. Потому что поздравляю тебя, моя самая любимая и единственная, с великим 60-м Днём Победы над гитлеровским захватчиком!
И с днём рождения тебя заодно, хотя и назад, 1 апреля!
А 2-го римский папа умер в этом году, Павел тоже 2-й. Хороший был человек, все об этом говорят, и все грустят по этой потере. Наверно, и Владлен бы грустил покойный, и тосковал, как истинный правоверный католик.
Всё, Шуринька, прощаемся, глаза мои начали давать первый сбой, раньше не замечала, а теперь надо очки.
Возношусь к тебе наилучшими словами почтения и вечного непроходящего чувства горячей родственной любви.
Твоя стареющая глазами внучка
P.S. Забыла сказать, что Израиль вывел свои поселения из сектора газов, если Есфирь повстречаешь, то передай.
P.S. 2. А киргизстанские повстанцы выгнали своего президента с должности и делают для себя тюльпановую революцию. И вообще, все наши бывшие южные бушуют и рвутся к свободе. Так им и надо, помогай им Бог.
P.S. 3. И еще, чтоб не ждать до другого письма, успею заодно сказать, что все у нас здесь теперь китайское, как и по всем другим странам и торговлям, от заклепки до огурца, а другого — обыщешься. Размножились они неисчислимо и повсюду свое проталкивают за недорого, а оно тут же в негодность приходит и больше не чинится. Или ж аллергия на него. Говорят, недавно один китаец душу свою китайскую Диаволу продал, так она у него через неделю поломалась, и ку-ку. Так-то, моя хорошая…
9 марта, 2012
Моя драгоценная и ненаглядная!
За последний год было два сердечных недомогания: одно так себе, а второе получилось нехорошим приступом, со всеми вытекающими и уколом «Скорой помощи».
Здравствуй, Шуринька!
Пишу в твой поминальный день кончины — думаешь, раз мне в этом году восемьдесят, так и потерялась совсем? Как бы не так, оклемалась старая, вернулась в каждодневную жизнь, и уже вполне себе ничего опять.
Сегодня ты скончалась, бабушка, не доступя всего пяти дней до своих восьмидесяти. А помнишь, говорила я, что переживу тебя?
Считай — уже, мне осталось двенадцать дней всего-то, по количеству твоих заповедей.
Знаешь, нынешнее моё здоровье года с два как назад начало всё же сопротивляться прежнему, всегда отличавшемуся крепкостью и надёжностью. Врачиха приехала со «Скорой», послушала, даже сделали прямо на месте кардиограмму, и сказала, что удивляюсь, мол, вам, бабушка, как вы за столько лет не обращались по сердечным делам к здравоохранению. Неужели, говорит, впервой прихватило в таком вашем возрасте.
Говорю:
— Да я, милая, ещё вчера три часа в позе сидела, истуканшей, одна нога под себя, другая свободно, в шортах и в соломенной шляпке с тёмными очками, хранила недвижимость, а вы мне про возраст. Попробуйте сами хотя б пятнадцать минут в этом состоянии посидеть, враз поймёте по себе, где здоровье, а где болит.
Она:
— Вы это про что, бабушка, вы какую недвижимость охраняете, от кого? Заявляли в органы правопорядка?
Я:
— Извините, доктор, это другое, а то другое, никак за все мои 57 лет позирования не научусь недвижимость от неподвижности правильно сказать.
Она:
— Может, всё же госпитализация? У вас есть кому за вами присмотреть, Александра Михайловна?
Я:
— Конечно, есть, дорогая моя. Павличек к вечеру вернётся и присмотрит, не беспокойтесь, милая. Поезжайте себе больных лечить, а я здоровая, я справлюсь.
Она:
— Тогда, пожалуйста, распишитесь вот тут, что отказываетесь от госпитализации, такой у нас порядок.
Я:
— Не вопрос, доктор, давайте подмахну, где надо.
И расписалась.
И уехали они.
А я дальше пишу тебе, прямо сейчас продолжаю.
Два главных события у меня есть для тебя, Шуринька моя.
Про первое сказала уже, что переживу, но только не сказала, для чего. А для того, что хочу помнить тебя больше того срока, чем ты знала и помнила обо мне, так для меня сильнее аукнется потом, когда пойду тебя отыскивать на небе. И недавно, правду сказать, когда так в рёбрах прижало, что сил не было терпеть, совсем уж собралась было.
Но теперь всё поменялось.
Об этом и пишу тебе, это и есть то другое событие, ради которого останусь теперь жить на столько, на сколько Отец небесный позволит мне задержаться у себя на Остоженке.
Короче.
Сижу с неделю тому, только со Строгановки своей вернулась, после двух ранних пар, отдыхаю от путешествия к дому. К тому же собралась после обеда в нашу Успеяния Богородицкую, к вечерней службе.
Сижу, силы набираю, чайник на газ поставила, не люблю этих электрических, воняет от них не водой, а железным духом китайского производства.
Звонят в дверь.
Иду открываю, а никого не жду.
Время — белый день ещё, после обеда.
И ахаю, милая ты моя, натурально не понимаю ничего!
Стоит, немного щурится, хотя через очки. Потом снимает, и вижу Пашу моего, точно какого в первый раз его с мамой увидали, когда в 45-м в конюшню нашу из Давлеканова вернулись и вошли.
Боже моё ласковое!
Или, подумала, с ума своего схожу от привидения старости.
Стоит как живой и молчит.
Говорит:
— Простите, пожалуйста, я ищу миссис… — и тут же поправился, — госпожу Александру Михайловну Коллонтай. Это правильный адрес я пришёл? Я искал дом напротив бывшей конюшни, а ещё мне сказали, что миссис Коллонтай на этот этаж проживает.
Произносит по-русски, казалось бы, но и не совсем, с выговором слабым, с нерусским. Слова и всё другое вроде складное почти, а сам наклон не тот какой-то, тянутся слова по-другому, и в конце сами верха у голоса будто приподнял — вроде и говорит, и сам же спрашивает одновременно.
Я:
— Это я, молодой человек. А вы кто ж будете?
А сама слышу, как ноги ходуном начинают ехать и слабнуть, как будто не две пары сидя, а три стоя отпозировала с утра.
Он:
— Вы позволяете зайти к вам? Я не буду долго забирать внимание.
Я:
— Миленький, да ради бога, входите.
Провела в столовую. Озирается, ищет чего-то глазами, но чего, не пойму.
А глаз так и не отрываю от лица его, не могу, не получается, внутренняя сила не даёт, как склеилась зрачками с ним намертво. В общем, продолжаю крышей своей старой медленно отъезжать от катушек, как нынче говорят. Спасибо, не от колотушек.
Сели, он в кресло, я за стол.
Хочу первой спросить и не знаю чего, а только рот всё равно замкнут омертвело. И язык в нём не ворочается, к нёбу прикипел наглухо, не отрывается для любого разговора.
И сердце об рёбра колотится как умалишённое, несмотря на «Скорый» укол.
Только и могу, что шептать про себя.
Ему, наверх.
«Господи, неужто услыхал? Неужто сейчас? Неужто Пашенька мой на землю вернулся?»
И тут же думаю краем сознания головы своей глупой, что не постигаю умом, где сама-то я: то ли дома, то ль в раю уже или на подходе, то ли сплю в кровати вместо чая и звонка этого в дверь и разное бессмысленное во сне себе представляю, как обычно — никогда ничего хорошего так ведь и не показали.
А молодой человек осмотрелся и кашлянул себе в кулачок, аккуратно. Вежливый, сразу понятно, что не нашей школы поведения.