Говорит:
— Дело в том, Александра Михайловна, что, вероятней всего, я ваш родной внук. Моя фамилия тоже Коллонтай, а имя Пол. Или можно Павел, если по-русски. Пол Коллонтай. Такое имя дал мне мой дадди Михаил Павловитч Коллонтай в памят мой же покойный дедушка Павел Андреевитч.
Я:
— Какой дади?
Он:
— Сорри, мой папа.
Я:
— Какой сори, кто?
Он:
— О, извините, мой папа.
И засвистел вдруг.
Чайник с кухни.
Я:
— Погоди минутку.
Подымаюсь, ковыляю в кухню, последними ногами, на упадке сил. Выключила свисток, чайник сняла и обратно на конфорку опустила. Понимаю, не донесу.
А ещё осознаю вдруг, что не Паша это мой, а Мишенькин сынок, как он сказал, и только сейчас долетело до головы.
Господи боже, внук родной приехал, из Канады, ко мне!
Живы, живы!
Помнят меня!
И приехали!
Господи, услышал ты слова мои самодельные, одарил мою старость внуком родным, неужто и впрямь это он сейчас в столовой Леонтий Петровича сидит?
И начинаю рыдать, там же, на табурете.
И воды не пришлось пить, как когда-то себе же советовала для слёз.
Слёзы текут — а я не верю.
Они текут — и начинаю верить помаленьку.
Дальше текут — и снова не верю.
Что же, думаю, такое, Шуринька моя, за что мне всё это?
И тут он входит, услыхал, видно, мои горькие звуки счастья.
Присел рядом на корточки, руку на плечо положил и потянул меня к себе.
А дотянув, в голову поцеловал, в лоб, точь-в-точь как Паша, дедушка его, делал со мной.
Он:
— Не плачьте, пожалуйста, бабушка дорогая, ведь всё окей, да? Всё нормално? Мы с вами встретились, хотя я не рассчитывал эту встречу, если быть честно, но я очен рад, что вы оказались живой и такой красивой женщина. Теперь в наша семья будет ещё один близкий человек и родственник.
Я:
— Откуда ж ты взялся, Пашенька? Почему так долго не ехал?
Он:
— Не имел достаточно информация, бабушка дорогая.
Я:
— А Пашенька-то мой живой хотя бы или неживой уже?
Он:
— Ваш Пашенка, мой дедушка, неживой в 1980-м, хард аттак. А я родился в 1986-м, и не знал Пашенка, только видел фото.
Я оторвалась от табурета и трижды перекрестилась.
И опять опустилась, ноги всё ещё не хотели подчиняться и держать.
Я:
— А Мишенька мой живой, сыночек кровный, отец твой?
Он:
— О да! У папы прекрасный дом в Роуздэйл, он очен успешный финансовый консалтант, а я живу на Стилс-Янг, в кондо, это несколко северней. Когда приедете в гости, покажу вам наш город. Вы не против, бабушка? У вас будет отделная комната с отличным видом на город, ок? Вы имеете свободная виза или как это у вас?
Я:
— А почему он столько лет не хотел приехать сюда, твой отец, и повидать меня?
Он:
— Это отделная тема, давайте не сейчас. Окей?
Я:
— Окей, Пашенька, окей. А ты как здесь вообще, по работе или ко мне?
Он:
— Я имею резервейшн в хотел. Буду в Москва десят ден, для бизнес.
Я:
— Никакой бизнес, у меня будешь жить, у тебя тоже комната будет отдельная, кабинет Леонтий Петровича с раскладным диваном. И тоже с видом не хуже вашего, на бывшую царскую конюшню, хоть и развалили её.
В общем, Шуранька, остался он.
И уже скоро доживает срок, здесь со мной, мальчик мой милый, одно лицо с Пашенькой моим покойным.
А тут недавно спрашиваю, как стрельнуло в голову вдруг: а мол, есть, может, у тебя отца твоего фотография с собой?
Он бумажник распахивает, из-под прозрачного отделения вытягивает и подаёт мне.
А там все они, всей семьёй, кроме Паши, уже после смерти снималось.
По бокам близнячики Есфиревы, Илюша и Ефимка, оба взрослые окончательно, под сорок, наверно. Левей сама она, мачеха-ненавистница, росомаха старая на канадской пенсии, жутко постаревшая, седая вся, но и улыбчивая, правда, и с той же горбиной на носу. Подле неё Пашенька-Пол, внучок мой стоит, ещё со школьного возраста, видно, фоточка та. А уж потом Миша сам, Мишенька, между ним и вторым близнецом Рохлиным.
Смотрю и думаю, снова с ума отъезжаю!
С Леонтий моим Петровичем — покойником одно лицо!
Не бывает же так, Господи моё!
Не может такого, чтобы сын на одного моего походил как влитой, а внук на моего же другого.
И так же неотличимо.
Кто ж тогда чей и от кого, Господи?!
Глянула ещё раз на фотографию ту и вернула Пашеньке, но эмоцию внутри себя сумела всё же удержать, хотя и не она была у меня в тот момент, а сильнейшее чувство — помнишь, объясняла разницу? Не хотела внука в эти свои сомнения втягивать, хотя и по-любому счастливые, откуда ни взглянуть.
А сегодня проснулась и поняла, что и весь вчерашний день, и всю сегодняшнюю ночь уже не думала об этом, растворилось внутри меня всё ненужное, осталось только светлое и лучшее из того, чем одарила меня моя неуклюжая длинная жизнь.
А третьего дня, когда Павлик ушёл трудиться на бизнес, взяла его паспорт и сходила к нотариусу, завещание делать на него, метры свои оставлять, весь этот миллион вместе с обстановкой и картинами. Контора эта всё там же, куда Леонтий Петрович меня водил, но только уже с евроремонтом и очередями.
А радостью мне поделиться уже не с кем. Отец Александр не дожил до этого дня, тихо почил три года тому, а он бы, я знаю, непременно помолился бы за нас и сказал Господу благодарное слово — умел делать это как никто больше.
Теперь у нас настоятелем другой, молодой, слишком ухоженный какой-то и чересчур красиво постриженный, волосок к волоску на гель уложен.
И в модных очочках через синее стекло.
Этот меня выделяет равно с другими, не замечает просто, когда прихожу к службе. Спасибо отцу Александру, что дар мой тогда не принял, а попросил выждать срок — не то бы не досталась теперь Павлику моему Остоженка в память меня. А этот, молодой, мне почему-то кажется, понёсся бы вприпрыжку оформлять, а там хоть трава не расти. Может, из-за того, что его часто по телевизору показывают, как усердно выступает за религию против демократии либерализма? Или что машина его чёрный Мерседес?
Да и бог с ним, я уже давно сама по себе, а он пускай сам по нему.
Всю свою жизнь после Паши моего думала я, что нет больше и уже не будет у меня никого, кроме тебя, Шуринька.
Ты была и есть для меня целая огромная планета 2467, сияющая надо мной, греющая и озаряющая своим планетным светом мою неумную недозревшую душу, дающая надежду, что не всё в этом мире так плохо, так безнадёжно и так погано устроено — что нет мне, бездарной и невежественной колотушке, места среди достойных людей, как и нет надежды обрести у сердца покой, если ты не сильная, не образованная как надо и не столь же гармонично развитая личность, как вы с Пашей, родные мои.
Я же, малый осколок знаменитости твоей, жалкий обрывок извечной Мессалины, чучело и фуфел подлинной красоты, вечно грелась в лучах её и только глупо надеялась, что вознесусь когда-нибудь так высоко, чтобы дотянуться до неё кончиком пальца, эхом голоса своего или хотя бы краешком незрелой мысли.
Пишу, словно собралась помирать, даже странно, что меня на это потянуло, когда только жить начала и дышать полной грудью.
А Павлик, бабушка, ещё не знает, но узнает про всё после и, может, напишет мне, как я пишу тебе сейчас, в никуда, в небо, в тёплый воздух между нами, в память и взаимную любовь, которой дела нет, живые мы или мёртвые, видим мы друг друга или нет, эмоцией назвать то, что промеж нас, или же просто чувством, верим мы друг в друга или только надеемся покамест, что поверим, что всё равно придёт она к любому человеку рано или поздно, вера его, и одарит самой наилучшей из гармоний, какие придуманы на этом свете, потому что на другом свете она уже будет другая, но на этом пока другая.
От утренних пар я отказалась, нужно кормить Павлика. По утрам жарю ему сырники и всегда держу теперь сметану, уж очень они ему полюби…
Послесловие публикатора
На этом месте обрывается последнее из написанных Александрой Михайловной Коллонтай писем, попавших в поле моего зрения по очень странному стечению обстоятельств.
С Полом Коллонтаем, молодым, но уже довольно успешным канадским кинопродюсером, я познакомился не так давно, после того как нашёл его данные, опубликованные на специальном сайте для кинематографистов, ищущих компании, специализирующиеся на оказании профессиональных услуг по производству за рубежом разнообразной кинопродукции. Либо готовые выступить в качестве сопродюсеров при совместном производстве фильма. Америка, Канада — если честно, на тот момент мне было всё равно, сценарий мой не предполагал такой уж конкретной географии, достаточно было всего лишь пересечь океан. Однако, взвесив, я решил, что всё же пускай будет Канада, съёмки там, скорее всего, обойдутся дешевле.
Начал перебирать, пытаясь наткнуться на русскоговорящих, и мне сразу повезло. Первый же из них, с кем я связался, оказался именно таким. Это и был Пол.
Потом мы с ним не раз созванивались, в результате я ему выслал свой сценарий, испытывая немалое удовлетворение уже оттого, что теперь можно будет сэкономить как минимум на затратах по переводу с русского на английский.
К моей радости, сценарий ему понравился, тем более что основное действие в нём происходит в канадском Торонто, где у него, как он подтвердил мою догадку на вполне хорошем русском, всё схвачено и обойдётся нам дешевле, чем где-либо ещё.
Затем плавно перешли к бюджету. Он полагал, уложимся в три миллиона с небольшим, я же настаивал на полутора и без участия звёзд.
Шаг за шагом мы сближали позиции, и когда в предварительном порядке уже сошлись на сумме порядка двух с хвостиком, он сообщил, что приедет разговаривать уже предметно, и выслал своё полное резюме. Я ответил ему своим, и оба мы почувствовали, что противопоказания для создания совместного проекта у нас практически отсутствуют.
Зная, какие в России цены на гостиницы, Пол попросил зарезервировать для него что-нибудь вменяемое, без излишней роскоши, заметив при этом, что расходы всё равно потом придётся отнести на бюджет фильма, так что интерес в этом у нас тоже общий.