– Я изучал эти письмена, используя все свои знания и опыт, но ничего не добился. Взгляните.
Стоило материалу попасть в его морщинистые руки, реакция последовала незамедлительно. Старый богослов, ученый, мудрец, учитель и философ тонко вскричал и, схватив бумаги, прижал их к груди, словно родное чадо.
– Не смотрите! Не смотрите! Вам нельзя!
– Спокойствие, мошре, я не смотрю, и моя спутница тоже не смотрит. Хотя я уже все видел, как вы понимаете.
В угоду ему мы оба прикрыли глаза, пока старик, задыхаясь и бормоча, прятал бумаги. Потребовалось некоторое время и стакан воды с каплями «от сердца», чтобы руки Бернштейна прекратили трястись, а взгляд стал более-менее вменяемым.
– Откуда вы взяли эти документы?
– Не могу сказать.
– Как это так – не можете?! Кто вам их дал?!
– Один душевнобольной человек, которого, увы, я потерял.
– Он был самашиитом?
– Да. – Я пока что придерживал информацию о личности автора, старик и так едва держался.
Посеревшее лицо делало его похожим на труп, в глазах плескался с трудом контролируемый ужас.
– Тысячи лет безупречного служения и хранения, тысячи лет веры…
– Мошре, сосредоточьтесь, вы можете рассказать мне, что все это значит?
– Кто еще видел эти документы? – потребовал он, буравя меня взглядом.
– Больше никто, – солгал я, прилагая крошечное усилие Голоса, дабы Бернштейн поверил. Не скажу, что самашииту сильно полегчало. – Вы сможете передать мне содержание этих документов в виде текста?
Старик медлил с ответом, тяжелые думы обуревали его, подталкивая к чему-то мрачному. Я заподозрил худшее и аккуратно перенаправил эмоциональную бурю в иное русло, использовав кроме Голоса еще и звуковой маркер:
– Подумайте о детях, мошре, велика вероятность, что именно вашими знаниями они будут спасены.
Только что он был готов учинить какую-нибудь каверзу в духе избыточного религиозного рвения, но вот старым сердцем завладели мысли об утраченных чадах, и сострадание потеснило темную решимость. Осталось нанести последний удар.
– Знаете, мошре, я ведь не просил об этом, не искал встречи с чужим сокровенным. Оно само нашло меня. И хотя я чужак, цакх бенту криф Миер, а цакх имхет бенту[11]. Нам неведомо, чего он хочет, но мы можем предполагать. Возможно, так он указывает вам пути. Безумец, оставивший мне сии документы, владел информацией о вашей пропаже, но был слишком болен, чтобы говорить внятно.
И этого хватило.
– Когда… когда вам нужен перевод?
– Он был нужен мне еще много дней назад.
По пути из одного гетто в другое я размышлял о том, как же безумно закручивалась спираль судьбы, дабы затруднить мое продвижение в расследовании. Не то чтобы я считал себя центром вселенной, однако порой чувство, что все намеренно обращается против тебя, просто-напросто не отпускало.
Как и его отец, Гелион Бернштейн мог стать диваллом и занять почетнейшее место в обществе самашиитов. Его готовили к этой роли сызмальства, обучая философии, религиозной юриспруденции, толкованию священных текстов, а также древним мистическим практикам. Самой же сакральной частью обучения было приобщение к идевашэму – языку Бога, на котором было написано Первозаконие. На протяжении эпох чужаков не допускали к этому сокровищу самашиитов, само изображение божественной письменности являлось тайной, доступной лишь избранным. Оставалось диву даваться, каких трудов и ухищрений стоило этим людям так долго и так умело защищать ее.
Однако Гелион Бернштейн стал одним из немногих самашиитов, которые откололись от своего народа, и вместо уготованной отцом судьбы, образа жизни, мировоззрения сын избрал иной путь – традиционную науку. Его гений был замечен королем, что позволило Гелиону обучаться у лучших ученых мира. Вернувшись домой, он неплохо поработал на благо Арбализеи, а потом его судьба сложилась так, как сложилась.
Сидя во мраке своей камеры, одержимый Драконом Времени, измученный великой довлеющей волей, Бернштейн собственной кровью исписывал стены на языке богов. Не знаю, пытался ли одержимый использовать его как шифр, обращался ли к идевашэму как к единственному стабильному воспоминанию из прошлого, или это личность бога сливалась с его сознанием, заставляя думать на языке бессмертных. Я даже не был уверен, что он пытался оставить послание, а не бредил, хотя аргумент юного Эзмерока меня задел.
Пытаясь взломать «шифр», я замечал в его символах что-то эфемерно знакомое. Вскоре я осознал, что отдельные значки отдаленно напоминали ишид-самаш – самашиитскую письменность. Наконец я решил испытать удачу и пришел к отцу автора. Ицбах Бернштейн обязался закончить перевод за несколько дней в обмен на клятву сохранить тайну идевашэма, языка, в существовании коего многие сомневались.
Солнце красило небеса Арбализеи в багровый и пурпурный цвета раннего вечера, когда «Гаррираз» остановился посреди одной из множества узких улочек Островного королевства. Дом ничем не выделялся среди прочих, такой же грязный, кривоватый, обросший надстройками, как старое дерево грибами-паразитами. Внутри оказалось множество вооруженных ларийцев, которые будто каждую минуту готовились к обороне. Атмосфера потрескивала от напряжения.
Ром ждал на месте и лично провел нас вглубь дома. Ганзеко эл’Травиа поселили в почти пустой комнате с минимумом мебели. Гордость не позволяла ему валяться у всех на виду, и тэнкрис едва живой сидел на своем ложе, хотя давалось ему это нелегко.
– Несказанно рад видеть вас живым, монзеньор. Примите мои соболезнования.
– Пустое, – ответил он, не вставая, бледный, весь блестящий от пота, – я выращу себе новые сады и построю новый дом. Людей жалко, но их не вернуть.
– А… хм, ваше семейство?
– Мне хватило осмотрительности последовать вашему совету и отослать их в безопасное место загодя. Спасибо, кстати, я об этом не забуду.
– Моя паранойя к вашим услугам. А теперь, пожалуйста, расскажите о вчерашнем.
– Нечего особо рассказывать. Они высадились с паровых катеров посреди ночи прямо на мой причал и двинулись к моему дому, убивая всех по пути. Мои люди имели достаточно оружия, чтобы организовать хлипкое сопротивление, и мы немного подрались. Я перебил с десяток вражеских солдат, что оказалось удивительно нелегко…
– Десять? – переспросил я, решив, что ослышался.
– Да, десять, вы что, плохо слышите?
– А как вы это сделали, если не секрет?
– При помощи Голоса, разумеется, – объяснил он мне, словно идиоту. – Я могу преображаться в более опасное существо, но, к сожалению, с их офицерами это мне справиться не помогло, один беспрерывно поливал меня огнем, а другой…
– Бил молниями?
– Это были ваши знакомые?
– Старые друзья, денег мне задолжали. Продолжайте.
– Мы отступили в дом, забаррикадировались и стали отбиваться, пока нас не подожгли. Когда последний мой человек пал, я вырвался из горящего дома через стену и понесся к обрыву над самым морем. До Островного королевства добрался вплавь. Вот и все.
– Хм. – Справившись с первым удивлением от осознания того, что у этого… тэнкриса был Голос, я уселся на свободный табурет, приставил к столу трость и снял опостылевшую шляпу. – Полагаю, вам нанесли визит технократы. Похоже, они вас наконец заметили. Слава богине, что они.
– Я не совсем понимаю. Что этим мерзавцам понадобилось от меня?
– Кроме того что вы чрезвычайно состоятельный тэнкрис, то есть их главный классовый враг? Думаю, они хотели убить вас за привлечение внимания к пропаже детей.
– Что? – Джек Ром, все это время торчавший у окна, резко обернулся. – Это они воруют наших детей?!
– Нет, но они напрямую связаны с этим. Видимо, похититель захотел убрать вас их руками… хотя это как-то странно. Он мог бы прийти сам и легко все разрешить. Право, я ожидал от короля, что он подошлет к вам убийц, и даже подозревал, что именно он и устроил вчера пожар, но раз уж это были технократы… Не сходится.
– Вы уже знаете, кто это сделал, – обвиняюще произнес лариец, – знаете, но не говорите нам!
– А что бы вы сделали, узнав, пошли бы его воевать? Генерал Ром, вам нанес удар тот, для кого люди, равно как и тэнкрисы, есть существа мелкие и ничтожные. Он настолько опасен, что даже знай я, где его логово, не поделился бы с вами.
– Это противоречит нашему уговору!
– Какому уговору? Я намеревался помочь вам с поисками, а не с массовым суицидом. Как только в моих руках окажется вся информация, в дело вступят отборные войска Мескийской империи, а не суровое ларийское ополчение. Я пытаюсь защитить вас, простите.
Человек скрестил руки на груди и больше не проронил и слова. Он был достаточно умен, чтобы понимать, сколь бесплодными окажутся попытки переубедить тэнкриса, а потому не тратил силы понапрасну, однако и его поза, и его эмоции открыто выражали недовольство.
– А у вас есть что мне сказать или попросить, монзеньор? – устало обратился я к эл’Травиа.
– Вы действительно считали, что король мог бы послать за мной убийц?
– Я бы послал. Соблазн устранить главного кредитора, да еще и претендента на трон, который тебя ни в кахессу не ставит, нельзя недооценивать. Отрадно знать, что вы живы и что ваша с монархом взаимная неприязнь еще не дошла до крайности, зеньор эл’Травиа. Могу ли я предложить вам убежище на мескийской территории?
Он ответил не сразу, задумавшись над предложением, но потом стряхнул с себя оцепенение и одарил меня спесивым отказом:
– Никогда не будет такого, чтобы Ганзеко Родриго эл’Травиа прятался от своего короля на территории другой страны!
– Чего-то такого я и ожидал. Позвольте хотя бы прислать к вам целителя, ведь четыре пулевые раны и ожоги – это не шутки.
– Я останусь здесь, если моим ларийским друзьям это будет не в тягость, и как-нибудь сам о себе позабочусь.
– Как знаете. – Я поднялся, надевая шляпу. – На данный момент вы официально объявлены пропавшим без вести, поскольку ваше тело не найдено. И вот вам мой совет: пользуйтесь этим статусом как можно дольше, пусть враг думает, что достиг цели. Пока следствие ведется, активы вашего концерна находятся в руках совета директоров, который не сможет принять никаких судьбоносных решений, прежде чем я официально не объявлю вас мертвым. Кстати, поскольку вы больше не можете пользоваться своими деньгами, я все же пришлю сюда опытного целителя. Всего доброго, судари, честь имею.