Каждую деталь я знаю наизусть и могу сказать, когда именно она появилась. И все же…
– Мне кажется, я никогда не смогу освободиться от гнета прошлого, – едва слышно шепчу я. – Когда я думаю, что жизнь налаживается, что я становлюсь обычным человеком, с которым когда-то произошел кошмар, но в данный момент он живет настоящим и смело идет навстречу новому дню, что-то происходит, и я становлюсь прежней.
– Какой?
– Трусливой, запуганной, никому не нужной. Одинокой.
Можно перечислять до бесконечности.
– Может, это потому, что ты сама такой себя считаешь? Насколько мне известно, ни один человек из твоего окружения не придерживается данного мнения.
– Знаю, просто… Быть сильной и позволить себе чувствовать – слишком тяжело. Я не готова к такому. Я привыкла, что все в моей жизни подчинено контролю, что в ней нет лишних людей, и сюрпризы в виде появления матери – это единственное, что может вывести меня из равновесия, к которому я так долго шла. Но с его появлением страх обрел новую форму.
Очередное воспоминание с наглой и самодовольной ухмылкой Богдана, когда он отпускает в мою сторону пошлую шуточку, в то время как его пальцы нежно и с трепетом сжимают мои, вспышкой накатывает на меня.
Я скучаю по нему.
– Помнишь, как-то я говорил тебе, что ты должна чувствовать не только хорошее, но и плохое? Например, боль.
– Поверьте, последние несколько дней я испытываю исключительно ее.
– И что ты чувствуешь?
– Словно меня разорвали на части. Есть одна половина, где скопилось все лучшее, что произошло в моей жизни, и другая – все самое мрачное и темное. Привычная сторона меня. Колкая, эгоистичная, не думающая о последствиях и готовая спрятаться за обидными словами.
– И ты думаешь, что вторую часть тебя никто не полюбит?
Богдан полюбил. Он был готов бороться за нас обоих и просил остаться с ним, но, как мы выяснили, я не склонна к оптимизму.
– Кому будет приятно находиться с человеком, у которого целое кладбище секретов в шкафу?
– А разве жизнь – это только приятные моменты? Соедини обе части себя воедино и позволь светлому уравновесить темное. Позволь разделить кому-то твои страхи и стать себе слабее. В этом нет ничего плохого.
Я открываю рот, чтобы вновь возразить, но все сводится к одному – я сама цепляюсь за прошлое. Я его не приняла и сама же прячусь за ним. Я постоянно кричу, что стала сильной, что мне никто не нужен, и в конечном итоге сама отталкиваю близких людей, а затем тянусь к ним. Это ли не проявление самой большой слабости в жизни – отрицание произошедшего? Сколько раз, глядя на себя в зеркало, я была честна с собой и произнесла эти жестокие слова? Ни одного.
И, может, прежде, чем требовать от окружающих принять меня такой, надо начать с себя?
Я закрываю глаза и переношусь в тот злосчастный день. Он ничем не отличался от остальных, но именно он разделил мою жизнь на до и после, не оставив ни единой крупицы надежды на перерождение. Прошло уже девять лет, а я продолжаю им жить. Остаюсь той шестнадцатилетней девочкой, брошенной и ненужной. Но за это время многое изменилось. Я обрела семью. Узнала, что такое настоящая дружба и любовь. Научилась чувствовать и, кажется, вновь дышу, не боясь, что все разрушится.
Осталось только признать все. Сказать правду, обличить ее и оставить в прошлом.
– Меня изнасиловал отчим, когда мне было шестнадцать лет. Мать никогда меня не любила и не защитила. Она бросила меня на произвол судьбы, сказала, что я оклеветала его. Она бросила собственного ребенка, выбрав мужчину. – Подступающие слезы обжигают глаза, и я делаю глубокий вдох, игнорируя боль, которая разрывает грудь. – Но у меня есть те, кто любит меня: родители, лучшие друзья. У меня есть Богдан. Они рядом со мной, когда я на самом дне пропасти, которая кажется такой огромной, что мне никогда в жизни из нее не выбраться. И все же они рядом, продолжают протягивать мне руку и помогают выбраться наружу.
Я быстро моргаю и стираю ладонью скатившуюся по щеке слезу.
– Что означает твоя татуировка? – повторяет вопрос психотерапевт.
Касаюсь кончиками пальцев татуировки, опускаю на нее взгляд. Кит, проплывающий через Вселенную, несмотря на все препятствия, которые могут встретиться на его пути.
– Будущее, – отвечаю я и накрываю рисунок ладонью.
– Подожди, ты сейчас шутишь?
– Нет. Я ухожу из группы.
Четыре пары глаз смотрят на меня так, будто я сказала, что клуб закрывается и теперь им надо искать новое место.
– Все остается как прежде. Вы выступаете в клубе с тем же графиком. Ничего не меняется.
– Черта с два! – Дима, барабанщик, бросает хмурый взгляд на Никиту.
– Не смотри так на меня. Мы все решили: мы просто друзья. – Тот поднимает руки в свою защиту.
– Тогда почему ты хочешь уйти? – Дима стучит палочками по коленкам.
– Группа – это не то, чем я хочу заниматься.
У всех от удивления открываются рты.
– Давай-ка проясним! – Дима указывает на меня палочкой. – Шесть лет тебя все устраивало, а тут ты резко захотела бросить, потому что это не то, чем ты хочешь заниматься?
– Именно.
– В какой день твою безумную голову озарила эта идея? Мира, ты же наша изюминка.
– Я думала, что музыка – это наша изюминка, – с улыбкой замечаю я.
– Ты понимаешь, о чем я говорю. Большинство приходит посмотреть на шоу, которое вы двое устраиваете в процессе выступления. – Он смотрит сначала на меня, потом на Никиту.
– Я безмерно благодарна тебе за обозначение моего вклада в развитие группы.
– Это же конец эпохи, – бормочет Никита.
– Не все потеряно. Я буду среди зрителей наблюдать за вами.
Парни недовольно фыркают и отворачиваются к барной стойке, с угрюмыми лицами потягивая безалкогольное пиво. Оставляю их наедине, а сама поднимаюсь в кабинет, чтобы переодеться к последнему выступлению.
Я согласилась играть в группе по нескольким причинам. Сначала этого требовал Макс. Он хотел, чтобы я впустила в свою жизнь новых людей и перестала выглядеть так, будто готова убить каждого, кто приблизится ко мне хотя бы на метр. Потом я начала играть, потому что группа стала своего рода очередным пунктом в жизненном плане. Я знала, когда будет репетиция или выступление, когда нам надо собраться, чтобы обсудить порядок исполняемых песен, – привычная рутина, от которой я не могла отказаться. Не будет музыки – появится свободное время, а оно для меня было подобно смерти.
Больше я не хочу следовать этому плану. Я люблю игру на гитаре, с ней у меня связано много приятных воспоминаний об отце, но я не хочу превращать их в якорь, чтобы удержаться на плаву.
Открываю сумку и достаю косметичку. Раскладываю на диване кожаный топ и черные брюки, поверх кладу блестящую темную рубашку, подаренную когда-то Полиной. Подхожу к зеркалу, беру из косметички черную подводку и рисую стрелки, впервые не задумываясь, что так надо для группы, а делаю это для себя. Растушевываю тени и подкрашиваю ресницы, затем губы. Переодеваюсь в другую одежду и взбиваю волосы у корней, чтобы придать им объем.
Нет никакой маски. Это я. Та, к которой я стремлюсь. Признание в кабинете у психиатра далось тяжело, и все же оно было мне необходимо, как воздух, чтобы я могла сдвинуться с мертвой точки. Освобождение и принятие будут долгими, но я готова к этому пути.
Кожаный топ не скрывает феникса на ребрах. Наоборот, он подчеркивает его и придает образу яркости. Делает меня собой так же, как и остальные татуировки.
Кто-то толкает меня в плечо, но я не обращаю внимания. Мой взгляд прикован к той, которая свела меня с ума и проникла в каждую частичку тела и души. Пульс ускоряется, и мне приходится сдерживаться, чтобы не подняться на сцену и не впиться в ее мягкие сладкие губы поцелуем.
Это определенно Мира, но в то же время нет. Ее длинные волосы выпрямлены и струятся до поясницы, на глазах темный макияж. Опускаю взгляд ниже, и каждый нерв в моем теле напрягается до предела. На ней кожаный топ, поверх него надета черная рубашка, но она полностью расстегнута и даже на сантиметр не прикрывает ее прекрасное тело. Кожаные брюки облегают ноги, подчеркивая бедра. В горле пересыхает. Обычно Мира раскрепощается, когда находится на сцене, но сегодня она будто сбросила броню и открывает душу.
Мира надевает гитару, постукивает кончиком пальца по микрофону и, обернувшись к ребятам, улыбается.
Как бы не сорваться и не пойти к ней прямо сейчас.
– Ну что, мы начинаем, – говорит солист, и ударник отбивает ритм.
Все поворачиваются к сцене. Замечательно! Теперь те, кто еще не увидел ее тело, могут все лицезреть.
Раздаются первые звуки гитары. Мира закрывает глаза и полностью отдается музыке. Я помню, как она говорила, что на выступлениях музыка проходит сквозь нее. Я тоже об этом подумал, когда увидел ее в первый раз. Но сегодня ее игра отличается. Она более резкая. Громкая. Мира словно выпускает наружу свою боль.
Как я по ней соскучился!
Смотрю на эту сумасшедшую девчонку и еще больше схожу по ней с ума.
Время от времени Мира подпевает в микрофон. Они отыгрывают еще пару песен, затем она снимает гитару и ставит ее на стойку, поправляет волосы, отчего рубашка спадает с одного плеча. Мира подходит к микрофону, делает глубокий вдох и кивает барабанщику. Тот, стуча палочками, дает команду остальным. Зал заполняет голос Миры, он проникает в каждую частичку моего тела.
Все выступление я ловлю каждое ее движение и слово. Пытаюсь ничего не упустить. Надеюсь, двух дней достаточно, чтобы привести голову в порядок и перестать творить глупости. Я не могу больше находиться вдали от нее. Она нужна мне. Я хочу чувствовать тепло ее тела, слышать ее смех и ощущать на себе колкий взгляд. Но больше всего я хочу почувствовать то единственное и настоящее, что осталось в моей жизни.
Мира поет:
– Я люблю тебя больше всего, но будешь ли ты любить меня, когда завтра я стану существом?