Пропускаю его волосы сквозь пальцы и полностью отдаюсь. Богдан медленными, глубокими толчками входит в меня.
– Как в тебе хорошо… – шепчет он и покрывает мою шею поцелуями.
Я двигаюсь все быстрее, но Богдан замедляет меня.
– Богдан, пожалуйста…
– Не торопись, – говорит он мне в губы. – Почувствуй нас.
Он помогает мне сохранить медленный ритм. Я трусь о него, неспешно двигаясь. Мы встречаемся взглядом. Мы чувствуем одно и то же. Неразрывную связь. Даже в эти дни я чувствовала, как ему плохо, и пыталась не обращать на это внимания. Но сейчас в груди все разрывается от переполняющих эмоций. Это одновременно и безграничная любовь друг к другу, спокойствие и умиротворение, которые мы чувствуем, и дикое сумасшествие. Это весь спектр эмоций. И в данный момент это обуревающая нас страсть. Оргазм начинает медленно накрывать меня. Проходит по всему телу, заполняя и вытесняя тоску.
Богдан приподнимается, крепко обнимает меня и целует, поглощая мои стоны.
– Детка, я так люблю тебя, – выдыхает он.
– Люблю…
Его губы терзают мои. Грубо и дерзко. Каждый раз, когда мы до этого были вместе, Богдан брал меня нежно и ласково. Он утолял мой голод, открывал новые грани наслаждения и только потом получал собственную разрядку. Сейчас же это настолько ошеломительно, что я теряюсь в каждом прикосновении. Я сама в такой же степени обладаю им. С неистовой страстью. Мы словно бушующий шторм, чья мощь нарастает с каждой секундой и грозит стать чем-то разрушительным.
Запускаю пальцы в его волосы. Мы смотрим друг другу в глаза, прислонившись лбами. Тяжесть внизу живота, его твердость в моем теле и осознание, что именно из-за меня он теряет голову, становятся последней каплей.
– Смотри на меня, – хрипло просит Богдан, и я выполняю его просьбу.
Шторм все-таки разрушает меня. Сносит все защитные стены и барьеры, возводимые годами, обещая после себя что-то новое. Моя спина выгибается, и я кричу, чувствуя, как он заполняет меня. Богдан продолжает целовать меня, не останавливаясь даже на мгновение. Наши тела расслабляются, и он опускается на кровать, притянув меня к себе.
Я буду последней идиоткой, если еще хоть раз потеряю его.
Моя рука опускается к низу его живота, и я слышу жалобный стон:
– Пощади.
Я смеюсь.
– Женщина, ты выжала из меня все соки.
– Для того, кто постоянно хвастался своими похождениями, ты слишком быстро сдаешься. – Я прикусываю его шею.
Снова опускаю руку вниз, и Богдан тут же ее перехватывает, подносит к губам, легонько кусает кончики пальцев.
– Что в очередной раз доказывает, что ты действуешь на меня словно криптонит.
Я фыркаю и толкаю его локтем. Кладу голову ему на грудь и слушаю ровное и спокойное сердцебиение. Богдан берет прядь моих волос и перебирает ее пальцами.
Мы выключили лампу, и теперь комнату озаряет только лунный свет – помогает мне открыть тайну и все рассказать. Стать на один шаг ближе к принятию себя. Если я хочу быть с Богданом – а я этого хочу больше всего на свете, – то должна полагаться не только на себя. Я должна учиться доверять.
– Когда умер отец, моя жизнь поделилась на две части, и, к сожалению, счастливая осталась позади. Мать не любила меня и не хотела. Она каждый день говорила мне, что я самый невыносимый ребенок на земле. Возможно, так и было, потому что я потеряла самого близкого человека, а назавтра все его вещи и напоминания о нем исчезли. Остались только фотография и гитара, которую он мне подарил, – тихо начинаю я свое признание.
Рука Богдана на моем плече на мгновение останавливается. Всего лишь на секунду. А потом он вновь проводит по нему.
– Каждый день меня унижали и оскорбляли. Я никогда не слышала слов любви, не чувствовала себя желанной. Знаешь, порой мне даже кажется, что воспоминания об отце становятся ненастоящими. Они стираются из памяти. Он так мало был со мной, я хочу его помнить, но мать настолько тщательно вытесняет его из жизни, что все становится неправдой.
– Нет, Мира. – Богдан касается моего лба губами. – Он здесь.
Я киваю.
– Мне так хотелось, чтобы он навсегда остался со мной. – К глазам подступают слезы.
У меня остались лишь крупицы воспоминаний, и я тщательно храню их, но порой начинаю забывать, каким он был.
– В один из самых паршивых дней я встретила Макса. И это стало лучшим, что случилось со мной за многие годы. Он словно вытащил меня из тьмы, в которую мать отчаянно пыталась меня вогнать. Макс постоянно смеялся, и я не могла устоять, чтобы не улыбнуться. Не знаю, как у него это получается, но, когда он улыбается, я всегда улыбаюсь в ответ, даже если не хочу этого делать. Он видел, что дома мне тяжело, поэтому часто приглашал к себе, а его родители приняли меня как родную. Никогда прежде я не встречала таких людей.
– Да, у вас потрясающие родители. Они прикрывали нас с сестрой.
Я улыбаюсь, представляя, как мама и папа выручают Макса, Богдана и Вику из очередного происшествия. Они всегда и всем помогают.
– Спустя примерно год после смерти отца мать пришла домой и сказала, что выходит замуж. Я была в шоке. На нее мне было точно так же плевать, как и ей на меня, но я не могла представить, что в нашей квартире будет жить другой мужчина. Ведь это наш дом, и если в нем нет вещей папы, это еще ничего не значит. Но ей было все равно. Она вышла замуж и притащила его к нам.
– Он сразу начал к тебе приставать? – напряженно спрашивает Богдан.
– Нет. Он проявлял заботу. Делал то, чего не могла она: водил в парк, покупал сладости, интересовался, как у меня дела. Однажды даже пошел в школу, когда одна из девочек назвала меня сироткой и я вспылила. Сказал, что все решит, и сделал это. Все стали думать, что он мой отец. Несмотря на всю заботу, я не смогла его так называть. Боль от потери папы была слишком свежа. Но он и не настаивал. А потом что-то изменилось.
Я вздрагиваю, вспоминая те дни.
– Его прикосновения стали более настойчивыми, а взгляд – пристальным. Он мог зайти в комнату и наблюдать, как я делаю уроки, или просто обнять меня, но в этих объятиях чувствовалось что-то отталкивающее. Так как мать всегда ненавидела меня, то я не знала, правильно это или нет. Мне было двенадцать, и после ее холодного отношения его прикосновения казались чем-то обжигающим. И все же мне не хотелось чувствовать их вновь, и я начала отстраняться. Я стала больше времени проводить у Макса дома. Его родители всегда радовались мне, и был такой контраст между тем, что творилось у нас дома, и теплом, которое я испытывала у них.
Постепенно мы подходим к самому кошмару. Картинки прошлого начинают всплывать одна за другой. Каждый поцелуй. Каждый удар. Первый шрам на предплечье начинает слабо пульсировать.
– Однажды он увидел, как я с отцом Макса иду по улице и смеюсь. Видимо, это стало последней каплей. Он больше не был добрым и заботливым. Его глаза стали злыми, а прикосновения настолько противными, что я начала сбегать из дома, чем лишний раз злила его. Он начал меня бить. Ему не требовался повод. Мне всего лишь нужно было выйти из комнаты. Но бил так, чтобы этого не видели окружающие. Ведь в глазах остальных он был примерным семьянином, который женился на женщине, потерявшей мужа, да еще и с трудным ребенком.
– А что она?
– Мать говорила, что я это заслужила своим неблагодарным поведением.
– Почему ты не рассказала все родителям Макса? Они могли бы помочь.
– Мне никто не верил. Как-то одна из учительниц заметила синяки под рукавом кофты и спросила, откуда они. Я решила признаться, надеялась получить помощь, но она с недоверием посмотрела на меня, а потом ответила, что такой человек, как мой отец, не мог такого сделать. А если уж и поступил так, значит, я заслужила.
– Дрянь, – резко выплевывает Богдан.
– Когда мое тело начало формироваться, к побоям присоединились похотливые взгляды. Я давала отпор. Огрызалась. Я больше не боялась его. Итог один – он ударит. Он стал больше пить и однажды сорвался. Вот тут мне действительно стало страшно. Я умоляла его не делать этого, говорила, что все расскажу окружающим, ведь у меня есть доказательства. А он сказал, что мне никто не поверит, все знают, что я поганый ребенок.
Я ненадолго замолкаю, вспоминая, как больно ударили эти слова и нанесли самый первый глубокий шрам.
– В одно мгновение, когда мне уже казалось, что все потеряно, я вырвалась. Прибежала к Максу вся в слезах и разорванной одежде. Он начал кричать, что все расскажет родителям. Я запротестовала. Я боялась, что мне никто не поверит. Макс настаивал. Тогда я сказала, что если он сделает это, то больше никогда меня не увидит. Это подействовало, но с одним условием: я должна была переехать к нему на некоторое время.
– Подожди. Это то лето, когда мы с тобой встретились?
Я киваю.
– Я, как идиот, донимал тебя. Смеялся над тем, что ты вздрагиваешь при каждом шорохе. – Богдан закрывает лицо рукой. – Я полный придурок.
– Честно говоря, ты меня тогда отвлек от происходящего.
– Твой взгляд говорил об обратном.
– Ты просто уже тогда действовал мне на нервы, – слабо шучу я.
Богдан улыбается и целует меня в лоб.
– Родителям Макса мы сказали, что у меня в комнате ремонт. Я прожила у них почти месяц, а потом, невзирая на протесты, вернулась домой. Он больше меня не трогал. Возможно, потому что Макс практически постоянно был у меня и даже иногда ночевал. Год я прожила спокойно. Не знаю, может, он испугался, что я и правда все расскажу. На весенних каникулах родители вместе с Максом должны были уехать на пару дней. Он говорил, что останется со мной, но я заверила, что все будет в порядке.
Именно тогда я, как никогда, ошиблась. Я должна была просто вопить о том, что происходит у нас в доме, но я молчала.
Ведь я – поганый ребенок.
Никто мне не верил.
Эта часть дается тяжелее. Горло начинает першить от волнения, а внутренности скручиваются в тугой узел.
– Мира, не нужно, – шепотом просит Богдан.