Уголки ее губ едва приподнимаются в подобии улыбки.
– Кое-что в тебе осталось прежним: ты все так же остра на язык.
Серьезно, мое терпение уже на пределе.
– Когда мы виделись в последний раз, ты была очень мила и набросилась на меня из-за какой-то ерунды. – Она открывает бутылку и наливает в стакан воду.
Я внимательно всматриваюсь. Девушка кажется мне знакомой, но не настолько, чтобы я помнила ее. И все же… Высокомерный взгляд зеленых глаз, модная одежда, вода за десять баксов и подсчет каждой калории.
Плюс того, что я держу людей на расстоянии, в том, что, если поднапрячься, я могу вспомнить каждого. И эту девушку в первую очередь выдает ее поведение, ведь даже в пятнадцать она вела себя точно так же.
– Вспомнила. – Таня делает глоток воды. – Рада тебя видеть.
– Мы обе знаем, что это неправда.
Когда мы виделись десять лет назад, я была готова растерзать ее за идиотские шутки надо мной и Максом. Таня ходила с высоко поднятой головой, воротила нос от домашней еды, а комары были ее самым страшным кошмаром. Она не выходила из дома, не нанеся на тело солнцезащитный крем, чтобы кожа раньше времени не постарела, а утро начиналось с ее нытья про невыносимую жару. Но она перешла все границы, решив, что может взять мою гитару – единственную вещь, оставшуюся у меня от отца, – и без разрешения играть на ней.
Макс еле оттащил меня тогда от этой заносчивой девицы, но я все равно осталась с клоком ее волос в руках.
Теперь она здесь. Еще одна часть жизни Богдана, о которой я знаю крайне мало, и именно эту часть я бы хотела позабыть.
– Неплохое заведение. Максиму очень идет работа за баром. – Она машет ему кончиками пальцев и посылает скупую улыбку.
Обернувшись, замечаю оторопелый взгляд друга.
– Что тебе нужно? – спрашиваю я.
– Хочешь сразу к делу? Хорошо. – Таня откидывает светлые волосы за спину и закусывает нижнюю губу. – Я знаю, что сейчас Богдан с тобой, но хотела предупредить, что надолго его не хватит.
– Не то чтобы меня это волновало, но каким образом наши отношения касаются тебя?
На ее губах появляется улыбка «сейчас я тебе открою глаза на очевидные вещи, глупая девчонка».
– Ты же понимаешь, что тут у Богдана не будет никакого карьерного роста, да и жить на два континента ему очень быстро надоест. К тому же, – тянет она, обводя меня взглядом, – ты не в его вкусе. Да, внешность хороша, но ты недотягиваешь.
– Прости за глупый вопрос, но до чего я не дотягиваю?
– Посмотри на себя и на меня. – Она обводит пространство между нами рукой. – Ты думаешь, Богдана может заинтересовать это?
Мои пальцы впиваются в край подноса, а в груди клокочет гнев. Но я никогда не покажу ей, что подобные слова могут меня задеть. Богдан любит меня – и это самое главное.
Да, мы разные. Я не ношу модную одежду, не сижу перед зеркалом несколько часов, чтобы сделать макияж, и не хожу по спа-салонам. Мне плевать на бренды и статус. И все же Богдан выбрал жизнь со мной, а не с той, которая без раздумий предала его.
– Учитывая, что это ты снизошла до того, чтобы объяснить мне очевидные вещи, наверное, нервничать надо тебе. Разница между тобой и мной в том, что я никогда не предам Богдана.
– Ты ничего не знаешь о наших отношениях.
– Правда? Не ты ли манипулировала беременностью, лишь бы Богдан остался с тобой? Если бы ты искренне любила его, то отпустила бы, несмотря ни на что.
Таня вдруг начинает смеяться, и я чувствую себя глупо. Она убирает подступившие к глазам слезы и хлопает в ладоши.
– Ты серьезно говоришь о любви? Поверь, мы никогда не любили друг друга, наши отношения основаны на более крепком – на обязанности перед семьей. И, как бы Богдан ни противился, он все равно вернется ко мне и получит то, чего ему в данный момент так не хватает, – статус. А не нелепые признания в любви.
Она встает и достает из сумки несколько купюр.
– Думаю, этого вполне хватит. – Таня вешает тоненький ремешок сумочки на плечо и смотрит на меня сверху вниз. – Не строй надежд, которые никогда не оправдаются. В глубине души ты понимаешь, что всего этого Богдану будет недостаточно.
Она разворачивается и уходит, оставляя меня с ворохом сомнений и вновь зародившейся неуверенностью в себе.
– Все нормально? Что ей надо было? – раздается из-за плеча голос Макса.
– Ничего. Она просто зашла перекусить.
Макс знает, что я вру, но сейчас я не готова признаться в очевидном даже себе – Таня права. Богдану действительно будет недостаточно второсортных фотосессий вместо признания, которого он на протяжении многих лет добивался в Нью-Йорке.
Достаточно ли ему будет меня?
Глава 42
– Я занят! – рявкаю я, открывая дверь.
Клянусь, я придушу сестру собственными руками.
Мама подскакивает и делает шаг назад, когда я оказываюсь перед ней.
– Черт, прости, мам, я думал, это Вика. – Открываю дверь шире и пропускаю ее в квартиру.
– Кажется, мы поступили очень опрометчиво, выбрав вам квартиры так близко друг к другу.
Она ставит на столик пакет и сумку и снимает серое пальто. Вешаю его на крючок и, нагнувшись, целую маму в щеку.
– Ты же знаешь, она найдет меня где угодно, – ворчу я.
За сегодняшний день сестра уже пять раз спустилась ко мне с глупыми просьбами. Все началось с того, что ей надо было срочно повесить картину, а закончилось очередным потоком неконтролируемых слов, из которых я едва ли смог хоть что-то разобрать.
– Ты один? – Мама осматривает комнату.
– Да, Мира в клубе.
Она кивает и садится на край дивана.
– Чаю? – предлагаю я.
– Нет, спасибо. Я испекла твою любимую выпечку.
Бросаю взгляд на пакет в прихожей, и рот наполняется слюной. Даже отсюда я чувствую сладкий аромат булочек с корицей, которые мама пекла нам в детстве.
Ноутбук издает звук оповещения об очередном входящем письме. Скорее всего, это ответ куратора с фотографиями помещения. Начиная с самого утра, мы с Ритой Миллер, женщиной сорока пяти лет с репутацией акулы в сфере искусства, в сотый раз обсуждаем, как нам лучше быть с уже имеющимися снимками.
– Если ты очень занят, то я лучше пойду, – неуверенно произносит мама.
– Нет, конечно. Это может подождать. – Захлопываю ноутбук и присаживаюсь рядом с ней. – Что-то случилось?
– Мы с тобой так и не пообедали после нашей прошлой встречи, вот я и подумала, что могу навестить тебя.
– Прости. Столько всего навалилось. – Я взъерошиваю волосы, чем вызываю у мамы улыбку.
– Ты злишься на меня? – Ее голос звучит надломленно.
– Нет.
– Ты так редко приезжаешь домой.
Снова провожу рукой по волосам и прикусываю щеку. Я всегда был обходителен с матерью. Несмотря на боль, которую она причинила мне, согласившись отослать из дома, несмотря на мою обиду за то, что она никогда не принимала участие в моей жизни, я продолжал ее любить и уважать. Я никогда не говорил о том, что чувствую, и молча проглатывал очередное предательство, чтобы потом улыбнуться и заверить ее, что все в порядке.
Но так больше не может продолжаться. Я устал хранить эти чувства в себе и следовать глупым правилам игры.
– Я не знаю, что тебе сказать, – честно признаюсь. – Я больше не хочу делать вид, что ничего не происходит и что я все еще часть этой семьи.
Мама резко вскидывает голову, и в ее глазах сверкает боль от сказанных мной слов.
– Богдан, конечно же, ты часть семьи.
– Так ли это?
В тот вечер я почувствовал себя чужим среди родных.
– Твой отец слишком упрям, чтобы понять, что у тебя есть собственные мечты и желания.
– А ты?
Она хмурится и съеживается под моим пристальным взглядом.
– Я понимаю, почему он так себя ведет, но почему ты отказываешься от меня?
– Я никогда не отказывалась от тебя. – Мамин голос подскакивает от волнения. – Это сложно.
– Так попробуй объяснить. Хоть раз будь честна со мной.
Она рассеянно кивает и берет меня за руки. Ласково проводит пальцами по татуировкам на запястье и едва заметно улыбается.
– Я помню, когда ты набил первую татуировку, отец чуть с ума не сошел. Помню, как ты гордо задрал рукав рубашки и протянул руку, чтобы показать свое творение. Вика тогда заявила, что никогда в жизни не станет портить свою кожу, и вы снова начали спорить. В нашем доме никогда не было тишины.
Мама проводит пальцем по завиткам рисунка.
Мне было пятнадцать, когда я впервые так рьяно захотел бросить вызов отцу. Это было за два месяца до моего отъезда в Америку. Никто не соглашался бить татуировку несовершеннолетнему, но пара лишних тысяч сверху помогли убедить мастера. В отличие от сестры, у меня всегда были сбережения. Татуировка получилась корявой, и со временем рисунок исказился, но я ничего не стал исправлять. Эта работа является напоминанием, что я не имею права отказываться от своих желаний. Она стоила мне домашнего наказания, лишения камеры и всех карманных денег, но мне было плевать.
В тот день я чувствовал себя поистине счастливым.
– Ты промолчала, – напоминаю я.
– Я знала, насколько для тебя это важно. – Мама пожимает плечами. – Пусть я не совсем понимаю, зачем наносить на свое тело подобные рисунки, но твой взгляд значил для меня гораздо больше.
Между нами повисает короткое молчание.
– На протяжении долгих лет я видела, как ты упорно работал, достигал вершин, падал, поднимался. Как безумно тяжело тебе было. Но ты никогда не просил помощи. – Она протягивает руку и касается моей щеки. – Даже когда вы потеряли ребенка, ты не показывал свои эмоции, хотя я видела, насколько больно тебе было.
Я хмурюсь и отвожу взгляд. Мама пыталась со мной поговорить. Она приехала и пробыла в Нью-Йорке около недели, ожидая, что я пойду навстречу, но максимум, на который я был способен, – сказать, что все в порядке, и вновь закрыться в студии. Я не хотел слушать глупые слова сожаления об утрате. Какой в этом смысл? Мы