ее потеряли. Оставалось пережить эту чертову боль и принять очевидный факт – ее с нами никогда не будет. Мама молча смотрела, как я разбирал детскую и складывал по сумкам розовые ползунки и пеленки. Как все отнес в приют, а потом напился до такой степени, что отключился в прихожей ее номера. Как на следующий день отправился на работу, беззаботно стряхнув утрату с плеч, хотя с каждой секундой она разрывала меня на части.
Я делал вид, что все в прошлом, но на самом деле не смирился с этой потерей.
Мама опускает руку и разглаживает край платья.
– Твой отец никогда не признается, но ему тебя очень не хватает. Он читает каждую заметку о тебе, слушает рассказы Вики, стоит ей вернуться из Нью-Йорка, и нервничает, когда нам не удается поговорить по телефону.
– Мне кажется, мы с тобой говорим о разных людях.
В последнюю нашу встречу отец предельно ясно выразился насчет моей работы.
– Нам всем нелегко дается признание собственных ошибок, а таким гордецам, как вы оба, это сделать практически невозможно. Вы с отцом очень похожи, хоть ты и не хочешь этого признавать.
Видимо, мама замечает мой недоуменный взгляд, потому что качает головой.
– Вот видишь, даже сейчас ты противишься этому. Да, он хочет, чтобы ты продолжил его дело, но это только из-за желания, чтобы ты был рядом. Когда я узнала, что беременна вами, я в жизни не видела более счастливой улыбки, чем у вашего отца. Богдан, он все сделает ради семьи. Дай ему шанс.
– Думаю, для этого слишком поздно.
Если я слишком горд по отношению к отцу, то он сам виноват в этом. Это он раз за разом захлопывал передо мной дверь, и я больше не собираюсь в нее стучаться. И гордость – единственное, что у меня осталось, чтобы не упасть.
Мама поджимает губы:
– Я не права, что так себя веду: вечно пытаюсь починить то, что сломано, но я не могу отказаться от возможности вновь соединить нашу семью. Мне очень жаль, что меня не оказалось рядом в нужный момент, и мне не искупить вину перед тобой за годы, которые превратились в пропасть, но я сделаю все, чтобы сократить расстояние между нами.
Я лишь киваю.
Мама обводит взглядом гостиную. На ее губах появляется улыбка, когда она видит гитару Миры, стоящую в углу.
– Ты счастлив с этой девушкой? – робко спрашивает она.
– Да, – без раздумий отвечаю я. – Правда, временами Мира сводит меня с ума.
– Значит, это и есть настоящие чувства. – Она похлопывает меня по колену. – Когда ты познакомишь нас?
– Вот так с ходу? Мам, а как же тысяча вопросов перед этим?
– Зачем они мне, если я вижу, что ты счастлив и сходишь с ума? Я уже хочу познакомиться с этой девушкой.
– Я пока что не думал об этом. Возможно, после того как вернемся из Нью-Йорка.
Хотя Мира так и не сказала, полетит ли со мной. Я предложил ей некоторое время побыть в Америке, по крайней мере, пока не закончится выставка. Я понимаю, что здесь у нее вся жизнь, и не требую кардинальных перемен, но мне необходимо ощущать ее поддержку.
Знать, что я больше не один.
– Ты улетаешь? – Мама переводит взгляд на меня. – Я думала, раз у вас все серьезно, ты останешься дома.
– Я не могу бросить Отиса, у меня все еще есть обязательства. Может, Мира согласится пожить некоторое время в Америке. – Я пожимаю плечами.
Мама смотрит на меня странным взглядом, который я не могу разгадать. Но в груди появляется чувство, которое я испытывал в детстве, когда совершал ошибку, и мама всегда давала мне время, чтобы ее исправить.
Она слабо кивает, а затем встает.
– Я хочу на следующей неделе устроить семейный ужин и жду вас с Мирой вместе. Отказы не принимаются.
Я снимаю с вешалки ее пальто и помогаю надеть. Мама поправляет волосы и поворачивается ко мне. Она сжимает мои плечи, а затем прислоняется щекой к груди.
– Прошу тебя, дай мне шанс все исправить, – шепчет она и отстраняется. – Я не хочу вновь терять тебя.
– Почему не спишь? – слышу я тихий голос Миры.
Она облокачивается плечом о дверной косяк и с сонной улыбкой на губах смотрит на меня. Волосы завязаны в небрежный пучок, несколько прядей свисают по бокам. Во мне все трепещет от ее вида. Такого родного и привычного.
– Решил еще раз проверить снимки. – Бросаю взгляд на экран ноутбука. Уже три часа ночи. – Я тебя разбудил?
Мира качает головой и направляется ко мне. Она садится рядом и прижимается щекой к моему плечу. Я даже не заметил, как провел за работой несколько часов.
– Нервничаешь?
– Отчасти. Если бы я находился в Нью-Йорке, было бы проще проконтролировать некоторые моменты, но с акульей хваткой Риты никаких оплошностей не должно быть.
– Эта женщина своего не упустит. Я слышала ее издалека, но даже на таком расстоянии она убедила меня сделать пожертвование.
Чем ближе день выставки, тем больше я не нахожу себе места. Несмотря на то что я уверен в имеющихся снимках, где-то внутри все завязывается в тугой узел нервозности, от которого я начинаю сомневаться в своей работе. На карту поставлено слишком много.
После того как ушла мама, мы с куратором еще два часа проходились по важным моментам выставки. Рита сказала, что помимо городского управления пригласила нескольких влиятельных людей, которые заинтересованы в том, чтобы построить в Бронксе торговый центр и предложить рабочие места исключительно местным жителям и тем, кто хочет начать жизнь заново.
С одной стороны – благотворительность и способ заработать хорошую репутацию, а с другой – деньги, очень много денег.
– Почему именно бездомные? – спрашивает Мира.
Поднимаю руку и почесываю затылок.
– Как-то я возвращался поздно ночью из студии. Байк был в автомастерской на покраске, поэтому пришлось вызвать такси.
– Какой кошмар, – с иронией отзывается она.
– Не ехидничай. – Отодвигаю ноутбук и тяну ее за руку. Мира кладет голову мне на колени. – В общем, я так замотался, что не сразу понял, что забыл кошелек в студии. Водитель оказался настолько упрям, что отказывался подождать каких-то пару минут, чтобы я сбегал домой за деньгами. Он устроил целое представление, будто поездка стоила тысячу долларов, а не двадцать. Он даже заблокировал двери, чтобы я не вышел. И тут произошло то, чего я никак не ожидал: бездомный, мимо которого я проходил каждый божий день, молча протянул таксисту злосчастные двадцать баксов, а затем сел в свою картонную коробку и как ни в чем не бывало заснул.
Мира не сводит с меня взгляда.
– Если для меня эти деньги совершенно ничего не значили, то он мог прожить на них несколько дней и купить еды. Да что угодно! И дело совсем не в этом. Просто он отдал свои деньги. Естественно, дома я взял больше нужной суммы и попытался ему отдать, но он категорически отказывался.
– И что ты сделал?
– Я на протяжении недели приносил ему то еду, то кое-что из одежды. Мы даже стали кем-то вроде друзей.
Мира скептически смотрит на меня.
– Нет, правда. Он рассказал свою историю. У Брукса была небольшая фирма по уборке домов, вполне хватало на содержание семьи и скромный отдых раз в год, а потом он оступился. Начал играть, легко поддался азарту и проиграл все состояние. Жена забрала детей и уехала на другой конец страны, а он начал спиваться. Так он и оказался на улице с единственной ценной вещью, напоминающей, что все в этой жизни можно потерять по щелчку пальцев, – фишкой из игрального клуба.
– Что с ним стало?
Я пожимаю плечами:
– Не знаю, однажды утром он просто исчез. Что-то щелкнуло во мне в тот момент. – Я пропускаю мягкие волосы Миры сквозь пальцы и касаюсь ее скулы. – Он отдал все, что у него было, и ничего не попросил взамен. Не все такие, я здраво смотрю на вещи, просто я знаю, как иногда тяжело вновь встать на ноги и пытаться бороться. Возможно, если начать с чего-то малого – например, с привлечения внимания к теме бедняков, – то у них будет больше шансов вернуться к нормальной жизни.
– Тебе было трудно, – шепчет Мира и перехватывает мою руку.
– В каком смысле?
– Ты был один.
– Ну, у меня все получилось. Модели в студии, вечеринки, помнишь? – Я поигрываю бровями, за что получаю шлепок по руке.
Мира переводит взгляд на экран ноутбука и становится задумчивой. В редакторе как раз висит фотография Брукса. Я сделал ее на портретный объектив, поэтому видно только лицо. Каждую глубокую морщинку вокруг глаз и скрывающуюся за ними историю. Его волосы доходят до самых плеч и настолько сальные, что слипаются в толстые локоны, а на одежде отчетливо видны дыры и пятна грязи, и все же, несмотря на отталкивающий вид, в его глазах и улыбке можно заметить доброту и отзывчивость.
– Ты от слишком многого отказываешься, – еле слышно произносит Мира.
– О чем ты?
– Твоя жизнь там. – Она не сводит взгляда с экрана.
– Эй, посмотри на меня. – Беру ее за подбородок и поворачиваю к себе. – Мы не для того проделали этот путь, чтобы сдаться из-за какой-то ерунды.
– Знаю, а что, если…
Я накрываю ее губы пальцами.
– Самая идиотская фраза, которую я когда-либо слышал. А что, если завтра перестанут летать самолеты и я не смогу попасть в Нью-Йорк? А что, если моя сестра прекратит к нам ломиться и начнет уважать личные границы? А что, если ты поймешь, что любишь этого олуха из своей группы? Тут я, конечно, в себе уверен, но, если такое произойдет, я не завидую этому парню. – Мира смеется, и я улыбаюсь. – А что, если… Столько всего может произойти. «Если» – это безумная неопределенность, которую мы сами допускаем в свою жизнь. Так что теперь, сидеть и ничего не делать? Мы оба знали, что будет трудно, но это не значит, что можно просто сдаться.
Мира закусывает губу, и я вижу, как в ее карих глазах плещется сомнение. Она поднимается и садится на меня, обхватив мои бедра ногами. Мои руки скользят по ее коже, все больше приподнимая футболку и вызывая волну мурашек. Мира кладет ладонь на мою грудь и пальцами нежно обводит контур татуировки.