Мальчик уходил прочь, а я все стоял, не зная, что мне делать. Нагнать его? Окликнуть? Позволить уйти? Но что сказать ему? Что я старше его на целую жизнь, но чувствую его беду как свою? Что не все так страшно, что случается с нами в одиннадцать лет? Хотя что бы я сказал тогда, в свои одиннадцать, когда папа, мой кумир, самый справедливый человек в мире вдруг сказал, что он уходит от нас? Что будет продолжать любить меня и оставаться моим отцом, но жить будет с этой вот белобрысой мышью? Сомневаюсь, что я сказал бы спасибо в ответ на любой совет. Каждый сам сбивает лоб о личные грабли, даже в детстве. И кого-то жизнь учит, а кого-то нет. Меня, например.
В общем, я позволил мальчику уйти, не стал кричать вдогонку советов, которые остались бы отвергнутыми. Мальчик ушёл, а чувство, неприятно скребущее изнутри, осталось. Недосказанности какой-то. Словно мог что-то сделать, а не сделал. Но я посмотрел на небо, которое щетинилось всей своей тёмной массой, на Бублика, поджавшего трусливо хвост на очередной раскат грома, и в сотый, наверное, раз решил, что утро вечера мудренее. Я же знаю, где Славик живёт. Я мог бы помочь ему, если он, конечно, примет мою помощь, маленький мальчик — ёжик. Помогать другим всегда значительно легче и проще, чем самому себе.
Когда мы с Бубликом вошли в квартиру, на пыльный асфальт уже падали первые капли дождя. Летели они мелкой, несерьёзной моросью, в которую даже не верилось, если судить по гнету, которым небо давило на землю. Казалось, небеса вот-вот разверзнутся, а пока все смотрели на редкие капли, затаившись в ожидании. В квартире казалось невыносимо душно. Бублик засопел вытянувшись на своей лежанке, я смотрел в окно и ждал. Наверное, как и все, дождя с большой буквы, который хлынул бы и смыл нахрен все, включая грехи, запреты и старые обиды.
В конце концов, тягостное ожидание наскучило, я взял ключи от машины и вышел из квартиры. Бублик, напуганный громом, сделал вид, что моего ухода не заметил, напрашиваться со мной не стал. Дождь хлынул сразу, как только я сел в машину. Он не начался, он просто упал, одной сплошной стеной воды. Дворники едва справлялись, я не спешил трогаться со двора, пережидая самый мощный, первый удар стихии. Когда струи воды начали истончаться, поехал бог знает куда. Главное, вперёд, главное, не стоять на месте и не думать всякую хрень. Например, не думать о том, успел тот мальчик, которого я даже и не знаю толком, дойти до дома до того, как начался ливень, и о том, что же сейчас делает Мышка. О Мышке вообще думать не хотелось, но тем не менее вспоминалось постоянно, как назло.
Город был умыт начисто. Из приоткрытого окна несло свежестью, запахом дождя, лёгким ознобом, от которого меня защищал салон автомобиля. Прохожих и почти всех автомобилистов тоже словно смыло. Но я настолько привык чувствовать себя одиноким, что эта пустота меня даже устраивала. Она дарила покой. Однако первый же прохожий, встретившийся мне на пустом проспекте, показал, что мой покой лишь иллюзии. Самообман. Возле автобусной остановки, голосуя, стояла Мышка. Правда, сейчас она была больше похожа на мокрую курицу. Я чертыхнулся. Наш город слишком мал для нас двоих, нам тесен один на двоих район. Проклятье.
Я проехал мимо. Честно проехал. А потом подумал, что если сейчас не остановлюсь, то все равно буду думать о ней весь вечер. Думать и беситься от этого. Мне нужно было срочно вылечиться от Мышки. А лучше самой Мыши с этим лечением никто не справится. Мне нужно только увидеть, вспомнить, какая она. Эгоистичная маленькая сучка. И все само пройдёт. Успокоив и даже похвалив себя за правильные умозаключения, я сдал назад. Испугался, что кто-то её уже подобрал, не увидев на прежнем месте, и тут же рассердился на себя за этот страх. Но Мышка была на месте. Просто шагнула за козырёк, пытаясь спрятаться от сырой прохлады.
Я коротко посигналил, толкнул пассажирскую дверь. Мышка вскинула взгляд, увидела меня и вздохнула, почти так же обречённо, как Славик. Меня это даже рассмешило отчего-то. У меня талант окружать себя неудачниками. Видимо, оттого, что подобное притягивает подобное.
— Ты, — констатировала факт Мышка.
Но в машину залезла, плюхнулась на сиденье и съежилась, чуть не свернулась калачиком. Видимо, замерзла. Ещё бы, насквозь мокрая. Хотя ей уже не привыкать.
— Держи, — я бросил ей толстовку, которая ездила на заднем сидении моей машины уже, наверное, пару месяцев. — Накинь.
Мышка посмотрела на меня пытливо, ожидая подвоха. Никакого подвоха не было, не объяснять же ей, что я надеюсь вылечиться, сломавшись об её глупость и эгоизм. Много чести.
Она стянула через голову насквозь мокрый свитер, оставшись в одной лишь маечке. Каюсь, я потянулся взглядом к ней, это произошло само по себе. Она была без лифчика. Мне казалось, что я могу даже разглядеть контуры сосков под тонкой тканью. Предплечья, руки были покрыты мурашками, я подумал, что на ощупь Мышь, наверное, просто отвратительно ледяная. Сзади посигналил, сгоняя с остановочной площадки неповоротливый автобус, я вернулся на грешную землю. То есть перестал я соски или мне показалось. Мышка утонула в огромной толстовке и обхватила себя руками, отогреваясь.
Я вдруг остро осознал, что вот она, Мышь, снова сидит со мной рядом, запертая в салоне автомобиля, едет куда-то, не спрашивая даже куда. Мне казалось, что я даже слышу её дыхание.
— Куда тебя отвезти? — спросил я, вспомнив, что она голосовала.
Мышка не ответила, отвернулась к окну. Подула на него, затем нарисовала на запотевшем стекле кривую рожицу. Я пожал плечами и поехал туда же, куда и ехал. То есть никуда, просто вперёд. Даже музыку включать не стал, отчего-то с молчащей Мышкой было комфортно.
— Я вдруг поняла, — внезапно сказала она. — Что стараюсь жить просто потому, что если я умру, то маме будет плохо. Забавно, да?
Я не ответил. Хотя бы потому, что сам понял, что живу отчасти по этой причине. Потому что у мамы я один, больше никого. А она ещё и внуков ждёт… Обнажаться перед Мышкой, выплескивать на неё свои комплексы не хотелось.
— Скучно жить, — продолжила моя спутница. — Скучно. Неинтересно. Бессмысленно.
И снова отвернулась к окну. Я даже немного растерялся — что мне с ней делать? На мгновение пожалел, что поддался импульсу и остановился. Вот ломай теперь голову, как быть. Куда девать нечаянно свалившееся 'счастье'?
— А знаешь, — повернулась снова Мышка, глянула на меня своими глазищами, которые казались отражением пасмурного, нависшего над нами неба. — А давай напьемся?
И снова посмотрела, даже чуть виновато. Улыбнулась едва, самыми кончиками губ. А я подумал, что сегодня просто идеальный день для того, чтобы напиться. И выпить вдруг захотелось, так же остро, как тогда, когда моя жизнь навернулась медным тазом. Так же, и одновременно иначе, само желание отчего-то не казалось грязным, порочным.
— А давай, — сказал я. — Давай напьемся.
Проехал по проспекту к зданию университета, здесь, напротив, во дворах была неплохая забегаловка, где я точно не встречу никого из знакомых. Мышка увидела вывеску и словно лицом посерела, а потом захохотала. Я затосковал, предчувствуя очередную бабскую истерику, снова пожалел о своём опрометчивом решении. Но она взяла себя в руки, знакомо вздернула подбородок, вышла из машины, такая нелепая в моей огромной толстовке.
Одиннадцатая глава
ОНА
Пятиэтажка неизвестного назначения выглядела так же обшарпанно, как и десять лет назад. Неоновая вывеска над подвальным помещением, возможно, оживила бы картину, но сейчас она была выключена, видимо, в целях экономии электричества.
Я хмыкнула, чуть подвернула длинные рукава и шагнула вперёд, стараясь не обращать внимание на то, как льнут к коже отвратительно мокрые брюки.
Повернулась к Руслану, который стоял, покручивал в руках ключи на брелоке и смотрел на меня со смесью любопытства и брезгливости во взгляде. Вроде как и интересно ему, что я отчебучу, и противненько при этом. Так учёный в белом халате и толстенных очках мог бы наблюдать за своей испытуемой… мышью лабораторной.
— Ну что, — сказала наконец я и шагнула вперёд, чувствуя, как хлюпает вода в промокшей балетке. — Идём? Или праведность в тебе взяла верх?
И, не глядя на него, стараясь не прислушиваться к его шагам, пошла вперёд. По крутым ступеням, вдоль кирпичной стены, с которой ни одна покраска не могла свести сотен имён. Стоило их закрасить, как появлялись новые. Я помню, моё тоже здесь было. Когда-то.
Зал был пустым, что, конечно, не странно, учитывая такое раннее время. Полутемный, чуть унылый, в воздухе витает лёгкий запах сигаретного дыма. Я прошла к самому дальнему столику, отмечая различия в интерьере, которые приключились с заведением за последние годы. Все они не пошли ему на пользу, атмосфера никуда не годилась. Пыль, запустение, уныние.
Все, как и в моей жизни. Так что все очень символично, все правильно. Я выдвинула стул, он неприятно взвизгнул, проехавшись ножками по плитке пола, и уселась. И только сейчас поняла, да, я очень переживала, идёт ли Руслан следом, и до последнего не знала, как он поступит. Похоже, не знал этого и он, судя по тому, насколько он меня отстал, там, наверху, он потратил несколько минут на размышление. А я увидела его и испытала облегчение, испугавшее меня саму. Меня пугало то, насколько мне важно, последует ли он за мной.
— Что будем пить?
Руслан сел напротив меня. Положил ключи на стол, откинулся назад, уставился на меня выжидающе. Я взяла папку меню, уставилась на разноцветные картинки, которые норовили смазаться в одно пятно. Он на меня смотрел, и это нервировало, выводило из себя.
— Вот это, — сказала я и показала на первую попавшуюся картинку.
Руслан кивнул, поозирался в поисках официанта. Не нашёл такового и сам пошёл к бару, в глубине которого томился единственный живой человек в зале, помимо нас. Через несколько томительных минут, которые я провела, разглядывая свои ногти, он вернулся с подносом. На нем — пузатый бокал для него и высокий с трубочкой для меня.